9.Надежда 10,11,12

9. Надежда
10. 

– Федор, привет. У Нади воды отошли. Она сейчас у Ольги. Оля помогает ей одеться. Ты давай собирайся. Она очень боится.

– А ты как там? В смысле, ты что там делаешь?

– У Ольги день рождения. Приехал поздравить. Мы выезжаем.

– Куда?

– Черт, да ты проснешься или нет? Надя рожает. Мы в перинатальный.

– Уже? Что–то, я, брат …Я быстро. Вы поаккуратнее.

Сашка сунут телефон в задний карман брюк и вошел снова в дом. Дом звенел тишиной, изредка нарушаемой какой–то мышиной возней за дверью Катиной комнаты и редкими то ли вздохами, то ли стонами Надюшки.

– Оль, вы готовы?

– Да, Саш, помоги, – Ольга вышла за дверь Катькиной комнаты, в которой она одевала Надьку, – Саш, мне не нравится она что–то. Какая–то она вялая. Ты может быть ее отнесешь в машину?

– Конечно. Надюш, – Саша решительно, широко улыбаясь, открыл дверь, – поехали? Держись за мою шею, не бойся, я – сильный, – и осторожно понес Надю вниз по лестнице. Ольга метнулась назад, хватая с кровати одеяло и подушку и бросилась следом.

– Оля, ты там все найдешь, дома. Я приготовила все, – тарахтела Надя, выворачивая голову из–за Сашкиного плеча и не отрываясь глядя на подругу, –сумка в детской стоит. Это, в чем из роддома забирать.

– Конечно, дорогая, я все найду. Ты только не волнуйся, все будет хорошо.

Надя замолчала на миг и снова окликнула подругу.

– Оль, ты же тоже рожала ночью. Знаешь, я вот думаю, а почему дети почти всегда ночью просятся на белый свет? Саш, постой минутку, я хочу на небо посмотреть, – она тронула его плечо, привлекая внимание.

–  Надюш, какое небо? Нам торопиться надо. Спорим – Сашка не умеет роды принимать? –  улыбнулась Ольга и погладила Надю по голове, заправляя выбившуюся прядь волос.

– Ничего-ничего, Надюшка, смотри на небо, я постою, а ты, Оль, машину подгони. Я ее за углом оставил. Не в ваших же игрушках ехать? Наде лечь надо. Ключ в кармане возьми.

Надя устроилась поудобнее и запрокинула голову, глядя вверх.

– Спасибо, Саш. Яркие какие. И почему мы так редко смотрим на звезды?

– Спим мы, Надь, когда звезды яркие.

– Саш, ты ее не бросай больше, пожалуйста, – Надюшка зашептала Маге на ухо торопливо, словно боясь не успеть сказать всё, – она тебя любит. Я знаю. Я ее всю жизнь знаю. Я знаю, когда она любит. Она Сеньку любила очень. Всю жизнь любила, он всегда рядом был с ней. И когда она замуж ходила и детей рожала, и жила с отцами детей, и убеждала всех, что любит их. Но держалась только за память о Сене. Он ей не дал с ума сойти от горя. А сейчас он ушел. Память о нем – нет. А он ушел. И ты же ее любишь. Я вижу. Она ведь – единственная, да? Единственная и желанная, да? Не потеряй ее. Не испорть в этот раз. Она гордая очень. Она не скажет… и не простит, если что.

– Да, Надюш, она – единственная. Я тоже это понял. Я ведь развелся, Надь.

– Я знаю. Федя сказал. Но она не знает. Я хотела, чтобы ты сам ей сказал.

– Сегодня хотел.

– Ты ей скажи. Скажи. Не о том, что развелся. Ты о любви ей расскажи. Ей очень нужна любовь.

– Ты дыши, Надь, глубже. Больно, наверное.

– Я потерплю, Саш. Немного осталось терпеть.

Оля затормозила у калитки, и Саша бережно переложил Надюшку на заднее сиденье и подоткнул одеяло уже расстеленное Олей. Закрыл дверцу и обернулся к ней. Та топталась у закрытой двери и смотрела на Надежду сквозь стекло.

– Олюшка, поехали. Ты врачу позвонила?

– Да, Саш. Ты только аккуратненько езжай. А врачу? Да позвонила. Она уже выехала. Операционную готовят.

–Не волнуйся, поехали.

Машина плавно затормозила у приемного покоя перинатального центра. Машина Федора стояла на стоянке, а он сам кинулся к подъехавшему автомобилю.

– Надюш, ты как? Больно? Ты не волнуйся, я рядом. Саш, отойди, я сам. Держись, малышка. Все будет хорошо. Мы справимся. Мы со всем справимся вместе. Ты и я. Вместе, – он коснулся губами ее лба. Надя сразу расслабилась и как-то обмякла, прижимая своей ладонью его руку. Улыбнулась, успокаиваясь, чмокнула его куда-то в рубашку.

– Федя, я договорилась. Тебя пустят на роды. Ты пойдешь со мной, – последнее прозвучало слегка неуверенно, Но Федор решительно перебил ее.

– Пойду, конечно, родная. Это же наш первый ребенок. Я должен с ним сразу же познакомиться.

– Шутишь, я больше не смогу.

– Сможешь, родная, сможем. Вместе мы все сможем, – сказал он, перекладывая ее на каталку.

– Куда везти? – Федор кивнул регистратору.

– Подождите, папаша, надо оформить карточку.

– Девушка некогда нам карточки оформлять. Нам рожать пора.

– Откуда Вам знать, папаша, пора или не пора? Доктор сейчас посмотрит и скажет.

Оля взяла готового взорваться Федора за руку.

– Федь, ты не волнуйся, сейчас Наталья спустится и вас заберет, я уже позвонила. Надюш, ты как?

– Нормально, Оль, наверное. Я правда не знаю, как это.

– Ну, если шутишь, то значит действительно – нормально. Ты держись. Вон Наталья идет.

От лифта по коридору действительно стремительно приближалась женщина лет сорока.
– Ксюша, переодень молодого отца. Он с нами. Надюш, мы тебя сейчас тоже переоденем быстренько. Ты как? – она привычно взяла лежащую женщину за запястье и высвободила часы на левой руке, – частит. Но ничего. Ты не волнуйся. Поехали переодеваться.

– Оля, ты помнишь наш разговор, когда мы сюда приезжали первый раз, – Надя приподняла голову с каталки.

– Помню, конечно. А что?

– Ничего. Потом скажу.

– Ну, давай! Ни пуха, ни пера, – Оля быстро наклонилась с Надюшке и поцеловала, – с богом, милая.

– Ну, вот… И что я должна сказать? Ты уж меня куда-нибудь в одно место определи. Или к черту, или к богу.

– Это меня, Надь, к черту… А тебя – к богу.

Двери лифта скрыли от Ольги каталку с Надей и спокойствие сползло с ее лица, уступая место даже не тревоге. Испугу? Ольга уткнулась лбом в стену, восстанавливая самообладание, когда услышала за спиной голос Саши и сразу же оглянулась.

– Девушка, Вас кажется Ксюша зовут? Где у вас руки помыть можно? – и Сашка вытянул ладони с засохшей уже кровью, вперед.

– Саша, а что у тебя с руками?

– Это Надина. Мне бы ополоснуть.

– Надина? У нее, что – кровотечение?

– Ну, у нее же воды отошли. А что? Что-то не так? Так не должно быть?

– Не должно, Саш. У тебя сигареты есть?

– Вы же бросили.

– Откуда ты знаешь? Так есть или нет?

– Есть. Сейчас руки отмою и пойдем на улицу. Девушка, обычно кесарево сколько делают в таких случаях?

Девчонка оторвала глаза от прикрытой журналом регистрации книжки и с гордым видом отличницы продекламировала.

– Да. Обычно операция длится двадцать минут. Если нет осложнений. Но учитывая подготовительный период: осмотр, подключение систем, вывод из наркоза, то от часа до двух.

– Пойдем всё же покурим. А потом я организую нам кофе.

– Нет, иди руки мой, а сигареты мне дай. Я на улице тебя подожду.

– Хорошо, иди. Только не уходи больше, –он наклонился и чмокнул ее в нос, – я скоро.

Ольга меряла шагами коридор, а Сашка, уставший время от времени ловить ее и пытаться успокоить, сел в кресло и стал ждать. Больше ничего не оставалось. Только ждать. Наконец-то, двери лифта распахнулись и из него вышел Федор и прислонился к стене. Ольга мгновенно бросилась к нему.

– Что? Федя, что? Кто родился?

– Девочка. Оля, а о каком разговоре шла речь? Что Надя тогда сказала?

– Сказала, что если девочка будет, то она хочет назвать ее Олюшка. А если мальчик – Федор. Федь, ты что–то не о том. Надя как?

Федор поднял на нее глаза, в которых отражались стены коридора, двери, пол, лицо Ольги, но жизнь из них ушла.

– Оля, можно я назову ее – Надежда?

– Федь, я думаю вы с Надей это потом решите. Как прошло?

– Не решим, Оль, Надя умерла. У нее оказалась аллергия на наркоз. Её сердце словно ждало этой секунды и остановилось. Насовсем.

 

10. Утро следующего дня

 

Ночь заливала щедро выплеснутыми чернилами окна. Изредка в них заглядывал молодой месяц, вырвавшись из плена туч, еще с утра затянувших небо. Он заглядывал в глаза Ольге, будто спрашивая: «Ты как?»–  и снова, потеряв бдительность, тонул во мгле. А Ольга продолжала стоять в окна, забыв отдернуть тюль. Видимо так проще, не видеть своих глаз, наполненных болью. Боли было через край и ее надо было отдать ночи. Но весь сегодняшний день прокручивался и прокручивался в голове, вырывая застывшие черно– белые снимки. Ветер, рвущий ленты на венках и корзинах цветов. Раскисшую землю, лежащую унылым холмом рядом с ямой –  последним приютом Надьки. Надюшки. Заплаканные и испуганные лица её девочек. Уныло курящего Петровича. Одну за одной. Фигуру Федора, прижимающего Надежду с своей груди и ежеминутно: то открывая угол одеяла, закрывающего ее мордашку, то спохватывающегося, что ветер ее разбудит, и вновь бережно накрывая ее… Руку Сашки, держащую за локоть. И раздражение. Хотелось стать рядом  с Федором, закрыть собой Надежду от  порывов ветра, но эта рука, прижавшая ее локоть к своему боку, удерживала от попыток.

Сашка подошел и обнял Олю. Она вздрогнула и оглянулась. Его губы коснулись виска и прошептали: «Ты устала. Пойдем спать!»–  и ладони заскользили по спине. Неожиданно обжег стыд за неуместность его ласки, и взгляд заметался по гостиной. Катька, воркующая над малышкой. Сенька, повзрослевший за эти дни и сейчас сидящий в кресле, наклонив голову и смотрящий куда– то в пол застывшим взглядом, с руками повисшими плетями между раздвинутых коленей. Федор, в углу дивана, откинувший голову на спинку и смотрящий в потолок.

–  Катюш, попробуй укачать Надюшку. Ей давно уже пора спать. Сеня, а ты, пожалуйста, сделай всем чаю, –  Ольга подняла глаза и шепотом сказала, –  Саш, ты потом, после чая, езжай домой. Не надо сейчас форсировать. Спасибо тебе за поддержку, но не торопи меня.

–  Хорошо. Как скажешь. Справитесь сами?

–  Шутишь? Конечно, –  Ольга оглянулась на Федора, сидящего в той же позе, и окликнула его:

–  Федя, я тебе постелю на диване. Тебе надо выспаться, –  Ольга подошла к сидящему Федору и присев на корточки заглянула ему в глаза, –  Наденька сегодня со мной поспит. Я вас не отпущу сегодня, хорошо?

–  Я тогда поеду сейчас. А вы укладывайтесь. Оля права – всем нужно отдохнуть, –  Саша похлопал по карманам и, вынув ключи от машины, намереваясь уйти.

 

– Езжай. Спасибо тебе за все, –  Оля встала, и подойдя к Маге, поцеловала его в щеку.

–  Проводи!

Она накинула на плечи шаль и вышла следом. Как только дверь мягко щелкнула язычком замка, губы Сашки нашли ее. Его поцелуй зазвенел в тишине святотатством. Ольгины руки уперлись в грудь и отодвинули мужчину, освобождая губы от плена.

–  Уезжай, Саша, ты прав. Я очень устала. Все устали. Надо укладываться спать.

–  Хорошо. Я не спрашиваю почему. Отдыхай.

Мага повернулся, и его тень заскользила по ступенькам крыльца, на миг освещенным, снова вынырнувшим из смоляной черни неба месяцем.

–  Иди, Саша. Прости, –  прошептала Ольга. Она постояла еще на крыльце, выудив из кармана ставшую снова привычной пачку сигарет, закурила, выдыхая белые облака дыма в тягостную черноту ночного неба, а потом решительно открыла дверь в дом.

–  Ну, что дорогие, давайте по чайку и всем спать. Все очень устали.

–  Мам, я Надюшке персональную койку соорудила. Сеня мне два кресла сдвинул в комнате. Можно она у меня пока поспит?

Ольга и Федор одновременно подняли друг на друга глаза и кивнули.

–  Пусть, Катюш, ты только если что сразу же нас буди.

–  Хорошо, –  Катюшка заулыбалась, –  она такая хорошенькая. Вылитая тетя Надя. Ой! –  ее рука вскинулась, закрывая рот.

–  Она ее копия, Кать, не пугайся. Все нормально.

–  Федь, ты поживи у нас пока. Всем так будет лучше. А?

– Спасибо, Оль… я подумаю.

–  А тут и думать нечего, –  Ольга устало вздохнула, –  Так будет лучше для всех. А то мы нашу маму  совсем видеть перестанем,–  пробасил Сенька.

Дом погрузился в тишину. Даже не скрипел, хотя его еженощные покряхтыванья и постаныванья давно стали привычными. Но сегодня даже он боялся шуметь, опасаясь потревожить спящую малышку. Ольга лежала, растянувшись на койке поверх покрывала, и не раздеваясь. Сил на переодевания ко сну не было. Одиночество прикрыло ее собой, разрешая то, что было невозможно днем –  поплакать. Рука скользила, поглаживая шелк покрывала. В темноте, создавалось ощущение, что она гладит рассыпавшиеся по кровати волосы подруги.

– Что же ты наделала, подруга. Как ты могла нас оставить?

–  Я уж боялась ты со мной так и не заговоришь… Помнишь, как в детстве, когда мы ссорились? Ты никогда не заговаривала первая. Мне всегда приходилось подлизываться к тебе и первой начинать разговаривать?

–  Конечно, помню. Знаешь, сколько раз за эти три дня я об этом вспомнила? Мне так стыдно за себя. Я – дерево.

–  Знаю. Я тоже думала об этом. О нашем детстве. Мне так жаль. Жаль, что заставила тебя снова пройти через это. Но, я правда не знала про аллергию. А потом все так быстро произошло. Ты присмотришь за ними?

–  Присмотрю, Надюш. Ты не уйдешь?

–  Пока нет. Тебе от Сенечки привет. Он тобой гордится.

–  Спасибо. Ты скажи ему, что я люблю его.

–  Он знает, Олюшка. Ему слова не нужны. Ты только просыпайся давай, потому что моя дочь описалась и сейчас заорет. Так что поднимайся, пока она не подняла весь дом.

Ольга открыла глаза. В окно бил яркий луч солнца. Начиналось утро следующего дня.

 

11. Дорогая

 

Ольга спустилась на кухню, держа в одной руке пакет с использованными памперсами, а другой прижимая к животу две молочные бутылочки. Катька складывала в посудомоечную машину грязную посуду. Сенька и Федор допивали чай.

–  Уснула?

–  Да. Она привыкла уже к ежедневному ритуалу. Памперс, кроватка, шторы, свет, бутылочка и –  спать. Она у нас молодец! – рассмеялась Ольга, присаживаясь за стол к семье.

–  Умничка. Оль, может, проедемся до Надиного ресторана? А то мы туда приезжаем только счета подписать, наскоками. Персонал без хозяйского присмотра расслабляется.

–  Федь, может завтра? –  сказала Ольга. Если честно, то каждый раз переступая порог наследства маленькой Надежды, она ждала звонкого смеха ее матери и неизменной фразы: «Девочки, мальчики, нас нет. Но покормить нас вам придется…». Ольга была после смерти Нади там единственный раз. Надя заставила, как бы дико это не звучало. У нее в сейфе лежало завещание, как ни странно, должным образом оформленное. По нему Ольга и Федор, вступали в право управления наследством ребенка, до достижения ей совершеннолетия. Федор нашел управляющую и необходимость ежедневных посещений пропала.

–  Знаешь, ма, Федор прав. Говорят, там певцов увольнять затеяли и поставят пластмассовую коробку для музыки. Езжайте! – неожиданно вступилась за Федора Катя.

–  Точно, вас же там никто не ждет, а тут –  такой неждан прилетел, – сын тоже не остался в стороне.

–  Сень, ты опять новое словцо изобрел? Ладно, пойду надену что-нибудь соответствующее, – вздохнула, смиряясь с большинством Ольга, и отодвинула чашку.

–  Надень, надень, а то мы тебя в платье опять забыли.

Ольга, не мудрствуя лукаво, натянула первое попавшееся в шкафу платье, стянула волосы в жгут и заколола их шпильками. «Все же в длинных волосах есть своя прелесть…» –  улыбнулась она зеркалу, мазнула по губам помадой, чуть их оттенив, и спустилась по лестнице.

–  Рекордные сроки. Три минуты. Ребята, ваша мать потрясающая женщина.

–  А то мы не в курсе, –  рассмеялся Сенька, –  мы же с ней с рождения.

–  Да-да-да… –  пробарабанила по столешнице пальцами Катя.

–  Ну что же, мадам, карета подана, –  и Федор, склонившись в поклоне, взмахнул призрачной шляпой.

–  Шуты гороховые! Поехали уже. Кать, Сень –  не расслабляйтесь…

 

Сев в машину, Ольга вынула из сумочки сигареты и прикурила. Она так и не смогла бросить курить после Надиной смерти. Правда, в доме больше не курила, а бегала на крыльцо, трусливо льстя себе, что так она курит значительно реже.  Федор молчал, но его молчание почему-то не тяготило. Наоборот, оно как, подоткнутое со всех сторон одеяло защищало, отгораживая собой от мира. В сумке завозился телефон, нарушая целостность тишины, своим нудным Бз-з-з-з.

–  Да, слушаю.

–  Оль, хочешь, я сейчас приеду? Прокатимся. Или я останусь на ночь. Позови!

–  Саш, ты что, пьян? Куда ты поедешь! Не надо приезжать. И, вообще, я не дома. У меня дела в городе.

–  Ооооооля, я… я хочу на тебе жениться. А –  выходи за меня!

–  Саш, ты точно пьян.

–  Ну и что? Да, пьян. Но я сейчас хочу тебя видеть, –  Ольга вздохнула и потерла рукой висок. Она видела, как Федор, ставший невольным свидетелем балагана, непроизвольно скашивает на нее глаза, и вся эта ситуация… короче, “комедия абсурда”.

–  Хорошо. Я подумаю. Завтра. Если ты будешь трезв и все это мне повторишь. Но – завтра!

Ольга отключила телефон. Бросив его в сумку, она достала следующую сигарету и закурила.

–  Что сказал?

–  Замуж позвал.

–  Он развелся еще до Надиной смерти.

–  Я в курсе. Нет! Он мне не говорил –  но я знаю. Мне Надя во сне сказала.

–  Значит, тебе она тоже снится, –  не спросил, а спокойно констатировал Федор.

–  Да.

 

Через полчаса они вдвоем входили в ресторан. В практически пустом зале гремела “музыка”…

–  Это что? –  брови Ольги полезли на лоб, –  Федь, это что? Надюшка же терпеть этого не могла. Кто разрешил? –  повернулась она к скучающей за барной стойкой девушке. “Новое лицо”, –  машинально отметила Оля.

–  Постоянный клиент заказал. И распоряжаюсь здесь я, – девушка, снисходительно взглянула на новоприбывшую. Потом, словно опомнившись, засуетилась, – вы проходите. Поужинать? Столик выбрали?

–  Постоянные клиенты, милая, в борделе. А здесь –  ресторан. Один из лучших ресторанов города, имеющий свой стиль. А вы его превратили в кабак. И где этот постоянный «клиЭнт»? –  Ольга повела рукой на скудных посетителей: компанию молодняка, сидящую в углу за сдвинутыми столиками, и парой за бамбуковой ширмой.

–  Он… Они… в малой “банкетке”, – залепетала девица, сбитая с толку напором Ольги.

–  Мило. Федя, пойдем, посмотрим на “клиента”. А к Вам я вернусь потом.

“Банкетка” –  малый банкетный зал, располагалась в глубине. Вход в нее был прикрыт ширмами, чтобы посетители чувствовали себя свободней, если небольшая компания хотела посидеть уединенно. Помещение часто пустовало, но Надюшка упорно его сохраняла. Она любила, когда постоянные посетители отмечали в ее ресторане семейные праздники. Ольга решительно зашагала в сторону ширм и резко отдернула, закрывающие дверной проем, бархатные шторы.

На одном из окружающих стол темно-синих диванов полулежала, игриво запрокинув голову на подлокотник, голая девица, которую тискал… Мага. Ольга застыла в проеме, перекрыв собой вход. Рука Федора легла ей на плечо.

–  Оль, пойдем. Тебе не нужно здесь быть.

Сашка оторвался от девицы и вскинул голову.

–  Здравствуй, дорогая…

–  До-ро-га-я, –  растягивая слова проговорила Ольга и …захохотала. – ДОРОГАЯ! А девушка, видимо, дешевая, –  Ольга развернулась на каблуках и, отодвинув Федора, вышла, напевая себе под нос «Дорогая, отпусти меня. Моя родная, отпусти меня…»*

Федор, подняв руки на уровень груди, символически поаплодировал:

–  Ну, ты брат, и идиот… Детка, бельишко собери, и –  вон отсюда, –  процедил он сквозь зубы и вышел.

 

В зале Ольги уже не было. Девица у стойки вопила на официанта:

–  Она меня уволила! Да кто она такая? Меня увольнять!

–  Она здесь хозяйка и ты, действительно, уволена, –  проходя мимо, сказал Федор, –  и, видимо не ты одна. Кое-кто тоже потерял свое место… в ее жизни.

———————————————————————————————————

*- строки из песни А.Макаревича  «Дорогая, отпусти меня»

 

12. Иди!

 

 

Ольга устало привалилась к косяку двери в прихожей, разглядывая идиллию на кухне. Сенька тормошил смеющуюся Надежду. Катька наливала в тарелку борщ Федору. Тот, взахлеб что– то рассказывал и все хохотали.

 

Оля наклонилась и потянула язычок молнии на сапоге. Неделя вышла тяжелая. Разъезды, разъезды, разъезды… Встречи. Необходимость улыбаться и разговаривать. Только приходя домой и закрыв дверь, можно было снять дежурный оскал с лица. Стереть его, как излишки губной помады салфеткой. Правда последние недели и дома приходилось “держать спину”.

Ольга разогнулась и потерла лицо руками, стряхивая непрошеные мысли.

–  Привет! А меня кормить будете?

–  А как же! Садись, давай! Ты что будешь?

–  Как все. Сень, дай мне нашу барышню.

–  Руки мыла? –  в три голоса задали ей вопрос… и захохотали. А малышка уже тянула ручонки и требовательно гудела: “Ы!”

–  Сейчас. Сейчас, золотко, капелька ты моя, сейчас. Сейчас мама помоет руки и возьмет тебя.

–  Вообще– то, я думала, она меня будет мама звать, –  проворчала Катюшка, –  я же с ней больше всех вожусь.

–  Вообще– то, я думал, мы ей скажем, что ее мама умерла, –  вздохнул Федор.

Ольга встала и пошла к кухонной мойке. Открыв кран и подставив под струю руки, она закрыла глаза. Вода стекала с ее ладоней, а Оля так и стояла не двигаясь.

–  Прости. Я не знаю, как у меня вырвалось. Конечно, мы скажем, что ее мама умерла. И расскажем Наде все о ней. О том, какая она была. И научим смеяться так, как смеялась ее мама. Прости меня, Федь, я не имела права, –  Ольга встряхнула руки и вытерла их о полотенце, –  простите меня. Я… Я пойду, прилягу. Был тяжелый день.

–  Оль!

–  Мам, а есть?

–  Потом. Все потом, –  Ольга подхватила до пути сумку и зашагала в свою комнату.

Тихо прикрыв за собой дверь, она с силой отшвырнула ни в чем не повинную сумку, и бумаги, вырвавшись из кожаных тисков, светлыми птицами порхнули по комнате. Жаль, но полет их был изначально безнадежен и потому они быстро опали, застелив белым ворохом пол.

“Смета… Проще распечатать заново”, –  она устало вздохнула и мысленно плюнула –  “Потом. Все потом”.

–  И что ты себе позволяешь? Ты как посмела не взять на руки мою дочь, когда она этого хотела?

–  Привет, Надь. Ты права, она –  твоя дочь. Я перешла границы.

–  Да, ты перешла границы! –  Надька, нахмурив брови, сидела в кресле– качалке, покачиваясь и подбрасывая ногой рассыпавшиеся листы.

–  Я знаю. Я не имела права. Мне надо было их сразу отпустить. Но, Надь… я не смогла. На Федора страшно было смотреть. А Надюшка всё глядела и глядела на меня твоими глазами… Надь, я не могла с ней расстаться!

Надька резко встала, а пустое кресло, стукнувшись спинкой о стену, качнулось и замерло. Надька потянулась, закидывая руки за голову, и обернулась к ней:

–  Знаешь, я так хочу тебя обнять… но не получится. Олюшка, ты сделала все правильно… Без тебя им бы пришлось худо. И Феде… И малышке. Ты, как всегда, взвалила на себя все, но это не ноша, Оль… Это –  счастье. И не только твое. А ты просто упертая дура, поэтому и не понимаешь… А Федя, он, по– моему, уже понял. Вот только Надюшку ты все же научи смеяться, как я смеюсь. Ты иди к ним… и не отпускай. НИКОГДА. Они этого не хотят. Иди.

Оля тряхнула головой и встала с кровати. Надя все также стояла посреди рассыпанных бумаг и смотрела ей в глаза. Смотрела и улыбалась.

–  Иди! – рассмеялась Надька, –  иди!

 

Оля спустилась вниз. На кухне было тихо. На столе стояла налитая для нее тарелка. Она двинулась к ней и вдруг заметила, что у мойки стоит на коленях Федор, засунув руку под столешницу.

–  Что ты там делаешь? – сделала она шаг в его сторону.

–  Забилась. Чищу, –  Федор повернул лицо к Ольге и привалился спиной к ее коленям. –  Оля, мамой Надежда будет звать тебя. Я так решил…