- Надежда
– Федор, привет. У Нади воды отошли. Она сейчас у Ольги. Оля помогает ей одеться. Ты давай собирайся. Она очень боится.
– А ты как там? В смысле, ты что там делаешь?
– У Ольги день рождения. Приехал поздравить. Мы выезжаем.
– Куда?
– Черт, да ты проснешься или нет? Надя рожает. Мы в перинатальный.
– Уже? Что–то, я, брат …Я быстро. Вы поаккуратнее.
Сашка сунут телефон в задний карман брюк и вошел снова в дом. Дом звенел тишиной, изредка нарушаемой какой–то мышиной возней за дверью Катиной комнаты и редкими то ли вздохами, то ли стонами Надюшки.
– Оль, вы готовы?
– Да, Саш, помоги, – Ольга вышла за дверь Катькиной комнаты, в которой она одевала Надьку, – Саш, мне не нравится она что–то. Какая–то она вялая. Ты может быть ее отнесешь в машину?
– Конечно. Надюш, – Саша решительно, широко улыбаясь, открыл дверь, – поехали? Держись за мою шею, не бойся, я – сильный, – и осторожно понес Надю вниз по лестнице. Ольга метнулась назад, хватая с кровати одеяло и подушку и бросилась следом.
– Оля, ты там все найдешь, дома. Я приготовила все, – тарахтела Надя, выворачивая голову из–за Сашкиного плеча и не отрываясь глядя на подругу, –сумка в детской стоит. Это, в чем из роддома забирать.
– Конечно, дорогая, я все найду. Ты только не волнуйся, все будет хорошо.
Надя замолчала на миг и снова окликнула подругу.
– Оль, ты же тоже рожала ночью. Знаешь, я вот думаю, а почему дети почти всегда ночью просятся на белый свет? Саш, постой минутку, я хочу на небо посмотреть, – она тронула его плечо, привлекая внимание.
– Надюш, какое небо? Нам торопиться надо. Спорим – Сашка не умеет роды принимать? – улыбнулась Ольга и погладила Надю по голове, заправляя выбившуюся прядь волос.
– Ничего-ничего, Надюшка, смотри на небо, я постою, а ты, Оль, машину подгони. Я ее за углом оставил. Не в ваших же игрушках ехать? Наде лечь надо. Ключ в кармане возьми.
Надя устроилась поудобнее и запрокинула голову, глядя вверх.
– Спасибо, Саш. Яркие какие. И почему мы так редко смотрим на звезды?
– Спим мы, Надь, когда звезды яркие.
– Саш, ты ее не бросай больше, пожалуйста, – Надюшка зашептала Маге на ухо торопливо, словно боясь не успеть сказать всё, – она тебя любит. Я знаю. Я ее всю жизнь знаю. Я знаю, когда она любит. Она Сеньку любила очень. Всю жизнь любила, он всегда рядом был с ней. И когда она замуж ходила и детей рожала, и жила с отцами детей, и убеждала всех, что любит их. Но держалась только за память о Сене. Он ей не дал с ума сойти от горя. А сейчас он ушел. Память о нем – нет. А он ушел. И ты же ее любишь. Я вижу. Она ведь – единственная, да? Единственная и желанная, да? Не потеряй ее. Не испорть в этот раз. Она гордая очень. Она не скажет… и не простит, если что.
– Да, Надюш, она – единственная. Я тоже это понял. Я ведь развелся, Надь.
– Я знаю. Федя сказал. Но она не знает. Я хотела, чтобы ты сам ей сказал.
– Сегодня хотел.
– Ты ей скажи. Скажи. Не о том, что развелся. Ты о любви ей расскажи. Ей очень нужна любовь.
– Ты дыши, Надь, глубже. Больно, наверное.
– Я потерплю, Саш. Немного осталось терпеть.
Оля затормозила у калитки, и Саша бережно переложил Надюшку на заднее сиденье и подоткнул одеяло уже расстеленное Олей. Закрыл дверцу и обернулся к ней. Та топталась у закрытой двери и смотрела на Надежду сквозь стекло.
– Олюшка, поехали. Ты врачу позвонила?
– Да, Саш. Ты только аккуратненько езжай. А врачу? Да позвонила. Она уже выехала. Операционную готовят.
–Не волнуйся, поехали.
Машина плавно затормозила у приемного покоя перинатального центра. Машина Федора стояла на стоянке, а он сам кинулся к подъехавшему автомобилю.
– Надюш, ты как? Больно? Ты не волнуйся, я рядом. Саш, отойди, я сам. Держись, малышка. Все будет хорошо. Мы справимся. Мы со всем справимся вместе. Ты и я. Вместе, – он коснулся губами ее лба. Надя сразу расслабилась и как-то обмякла, прижимая своей ладонью его руку. Улыбнулась, успокаиваясь, чмокнула его куда-то в рубашку.
– Федя, я договорилась. Тебя пустят на роды. Ты пойдешь со мной, – последнее прозвучало слегка неуверенно, Но Федор решительно перебил ее.
– Пойду, конечно, родная. Это же наш первый ребенок. Я должен с ним сразу же познакомиться.
– Шутишь, я больше не смогу.
– Сможешь, родная, сможем. Вместе мы все сможем, – сказал он, перекладывая ее на каталку.
– Куда везти? – Федор кивнул регистратору.
– Подождите, папаша, надо оформить карточку.
– Девушка некогда нам карточки оформлять. Нам рожать пора.
– Откуда Вам знать, папаша, пора или не пора? Доктор сейчас посмотрит и скажет.
Оля взяла готового взорваться Федора за руку.
– Федь, ты не волнуйся, сейчас Наталья спустится и вас заберет, я уже позвонила. Надюш, ты как?
– Нормально, Оль, наверное. Я правда не знаю, как это.
– Ну, если шутишь, то значит действительно – нормально. Ты держись. Вон Наталья идет.
От лифта по коридору действительно стремительно приближалась женщина лет сорока.
– Ксюша, переодень молодого отца. Он с нами. Надюш, мы тебя сейчас тоже переоденем быстренько. Ты как? – она привычно взяла лежащую женщину за запястье и высвободила часы на левой руке, – частит. Но ничего. Ты не волнуйся. Поехали переодеваться.
– Оля, ты помнишь наш разговор, когда мы сюда приезжали первый раз, – Надя приподняла голову с каталки.
– Помню, конечно. А что?
– Ничего. Потом скажу.
– Ну, давай! Ни пуха, ни пера, – Оля быстро наклонилась с Надюшке и поцеловала, – с богом, милая.
– Ну, вот… И что я должна сказать? Ты уж меня куда-нибудь в одно место определи. Или к черту, или к богу.
– Это меня, Надь, к черту… А тебя – к богу.
Двери лифта скрыли от Ольги каталку с Надей и спокойствие сползло с ее лица, уступая место даже не тревоге. Испугу? Ольга уткнулась лбом в стену, восстанавливая самообладание, когда услышала за спиной голос Саши и сразу же оглянулась.
– Девушка, Вас кажется Ксюша зовут? Где у вас руки помыть можно? – и Сашка вытянул ладони с засохшей уже кровью, вперед.
– Саша, а что у тебя с руками?
– Это Надина. Мне бы ополоснуть.
– Надина? У нее, что – кровотечение?
– Ну, у нее же воды отошли. А что? Что-то не так? Так не должно быть?
– Не должно, Саш. У тебя сигареты есть?
– Вы же бросили.
– Откуда ты знаешь? Так есть или нет?
– Есть. Сейчас руки отмою и пойдем на улицу. Девушка, обычно кесарево сколько делают в таких случаях?
Девчонка оторвала глаза от прикрытой журналом регистрации книжки и с гордым видом отличницы продекламировала.
– Да. Обычно операция длится двадцать минут. Если нет осложнений. Но учитывая подготовительный период: осмотр, подключение систем, вывод из наркоза, то от часа до двух.
– Пойдем всё же покурим. А потом я организую нам кофе.
– Нет, иди руки мой, а сигареты мне дай. Я на улице тебя подожду.
– Хорошо, иди. Только не уходи больше, –он наклонился и чмокнул ее в нос, – я скоро.
Ольга меряла шагами коридор, а Сашка, уставший время от времени ловить ее и пытаться успокоить, сел в кресло и стал ждать. Больше ничего не оставалось. Только ждать. Наконец-то, двери лифта распахнулись и из него вышел Федор и прислонился к стене. Ольга мгновенно бросилась к нему.
– Что? Федя, что? Кто родился?
– Девочка. Оля, а о каком разговоре шла речь? Что Надя тогда сказала?
– Сказала, что если девочка будет, то она хочет назвать ее Олюшка. А если мальчик – Федор. Федь, ты что–то не о том. Надя как?
Федор поднял на нее глаза, в которых отражались стены коридора, двери, пол, лицо Ольги, но жизнь из них ушла.
– Оля, можно я назову ее – Надежда?
– Федь, я думаю вы с Надей это потом решите. Как прошло?
– Не решим, Оль, Надя умерла. У нее оказалась аллергия на наркоз. Её сердце словно ждало этой секунды и остановилось. Насовсем.
- Утро следующего дня
Ночь заливала щедро выплеснутыми чернилами окна. Изредка в них заглядывал молодой месяц, вырвавшись из плена туч, еще с утра затянувших небо. Он заглядывал в глаза Ольге, будто спрашивая: «Ты как?»– и снова, потеряв бдительность, тонул во мгле. А Ольга продолжала стоять в окна, забыв отдернуть тюль. Видимо так проще, не видеть своих глаз, наполненных болью. Боли было через край и ее надо было отдать ночи. Но весь сегодняшний день прокручивался и прокручивался в голове, вырывая застывшие черно– белые снимки. Ветер, рвущий ленты на венках и корзинах цветов. Раскисшую землю, лежащую унылым холмом рядом с ямой – последним приютом Надьки. Надюшки. Заплаканные и испуганные лица её девочек. Уныло курящего Петровича. Одну за одной. Фигуру Федора, прижимающего Надежду с своей груди и ежеминутно: то открывая угол одеяла, закрывающего ее мордашку, то спохватывающегося, что ветер ее разбудит, и вновь бережно накрывая ее… Руку Сашки, держащую за локоть. И раздражение. Хотелось стать рядом с Федором, закрыть собой Надежду от порывов ветра, но эта рука, прижавшая ее локоть к своему боку, удерживала от попыток.
Сашка подошел и обнял Олю. Она вздрогнула и оглянулась. Его губы коснулись виска и прошептали: «Ты устала. Пойдем спать!»– и ладони заскользили по спине. Неожиданно обжег стыд за неуместность его ласки, и взгляд заметался по гостиной. Катька, воркующая над малышкой. Сенька, повзрослевший за эти дни и сейчас сидящий в кресле, наклонив голову и смотрящий куда– то в пол застывшим взглядом, с руками повисшими плетями между раздвинутых коленей. Федор, в углу дивана, откинувший голову на спинку и смотрящий в потолок.
– Катюш, попробуй укачать Надюшку. Ей давно уже пора спать. Сеня, а ты, пожалуйста, сделай всем чаю, – Ольга подняла глаза и шепотом сказала, – Саш, ты потом, после чая, езжай домой. Не надо сейчас форсировать. Спасибо тебе за поддержку, но не торопи меня.
– Хорошо. Как скажешь. Справитесь сами?
– Шутишь? Конечно, – Ольга оглянулась на Федора, сидящего в той же позе, и окликнула его:
– Федя, я тебе постелю на диване. Тебе надо выспаться, – Ольга подошла к сидящему Федору и присев на корточки заглянула ему в глаза, – Наденька сегодня со мной поспит. Я вас не отпущу сегодня, хорошо?
– Я тогда поеду сейчас. А вы укладывайтесь. Оля права – всем нужно отдохнуть, – Саша похлопал по карманам и, вынув ключи от машины, намереваясь уйти.
– Езжай. Спасибо тебе за все, – Оля встала, и подойдя к Маге, поцеловала его в щеку.
– Проводи!
Она накинула на плечи шаль и вышла следом. Как только дверь мягко щелкнула язычком замка, губы Сашки нашли ее. Его поцелуй зазвенел в тишине святотатством. Ольгины руки уперлись в грудь и отодвинули мужчину, освобождая губы от плена.
– Уезжай, Саша, ты прав. Я очень устала. Все устали. Надо укладываться спать.
– Хорошо. Я не спрашиваю почему. Отдыхай.
Мага повернулся, и его тень заскользила по ступенькам крыльца, на миг освещенным, снова вынырнувшим из смоляной черни неба месяцем.
– Иди, Саша. Прости, – прошептала Ольга. Она постояла еще на крыльце, выудив из кармана ставшую снова привычной пачку сигарет, закурила, выдыхая белые облака дыма в тягостную черноту ночного неба, а потом решительно открыла дверь в дом.
– Ну, что дорогие, давайте по чайку и всем спать. Все очень устали.
– Мам, я Надюшке персональную койку соорудила. Сеня мне два кресла сдвинул в комнате. Можно она у меня пока поспит?
Ольга и Федор одновременно подняли друг на друга глаза и кивнули.
– Пусть, Катюш, ты только если что сразу же нас буди.
– Хорошо, – Катюшка заулыбалась, – она такая хорошенькая. Вылитая тетя Надя. Ой! – ее рука вскинулась, закрывая рот.
– Она ее копия, Кать, не пугайся. Все нормально.
– Федь, ты поживи у нас пока. Всем так будет лучше. А?
– Спасибо, Оль… я подумаю.
– А тут и думать нечего, – Ольга устало вздохнула, – Так будет лучше для всех. А то мы нашу маму совсем видеть перестанем,– пробасил Сенька.
Дом погрузился в тишину. Даже не скрипел, хотя его еженощные покряхтыванья и постаныванья давно стали привычными. Но сегодня даже он боялся шуметь, опасаясь потревожить спящую малышку. Ольга лежала, растянувшись на койке поверх покрывала, и не раздеваясь. Сил на переодевания ко сну не было. Одиночество прикрыло ее собой, разрешая то, что было невозможно днем – поплакать. Рука скользила, поглаживая шелк покрывала. В темноте, создавалось ощущение, что она гладит рассыпавшиеся по кровати волосы подруги.
– Что же ты наделала, подруга. Как ты могла нас оставить?
– Я уж боялась ты со мной так и не заговоришь… Помнишь, как в детстве, когда мы ссорились? Ты никогда не заговаривала первая. Мне всегда приходилось подлизываться к тебе и первой начинать разговаривать?
– Конечно, помню. Знаешь, сколько раз за эти три дня я об этом вспомнила? Мне так стыдно за себя. Я – дерево.
– Знаю. Я тоже думала об этом. О нашем детстве. Мне так жаль. Жаль, что заставила тебя снова пройти через это. Но, я правда не знала про аллергию. А потом все так быстро произошло. Ты присмотришь за ними?
– Присмотрю, Надюш. Ты не уйдешь?
– Пока нет. Тебе от Сенечки привет. Он тобой гордится.
– Спасибо. Ты скажи ему, что я люблю его.
– Он знает, Олюшка. Ему слова не нужны. Ты только просыпайся давай, потому что моя дочь описалась и сейчас заорет. Так что поднимайся, пока она не подняла весь дом.
Ольга открыла глаза. В окно бил яркий луч солнца. Начиналось утро следующего дня.
- Дорогая
Ольга спустилась на кухню, держа в одной руке пакет с использованными памперсами, а другой прижимая к животу две молочные бутылочки. Катька складывала в посудомоечную машину грязную посуду. Сенька и Федор допивали чай.
– Уснула?
– Да. Она привыкла уже к ежедневному ритуалу. Памперс, кроватка, шторы, свет, бутылочка и – спать. Она у нас молодец! – рассмеялась Ольга, присаживаясь за стол к семье.
– Умничка. Оль, может, проедемся до Надиного ресторана? А то мы туда приезжаем только счета подписать, наскоками. Персонал без хозяйского присмотра расслабляется.
– Федь, может завтра? – сказала Ольга. Если честно, то каждый раз переступая порог наследства маленькой Надежды, она ждала звонкого смеха ее матери и неизменной фразы: «Девочки, мальчики, нас нет. Но покормить нас вам придется…». Ольга была после смерти Нади там единственный раз. Надя заставила, как бы дико это не звучало. У нее в сейфе лежало завещание, как ни странно, должным образом оформленное. По нему Ольга и Федор, вступали в право управления наследством ребенка, до достижения ей совершеннолетия. Федор нашел управляющую и необходимость ежедневных посещений пропала.
– Знаешь, ма, Федор прав. Говорят, там певцов увольнять затеяли и поставят пластмассовую коробку для музыки. Езжайте! – неожиданно вступилась за Федора Катя.
– Точно, вас же там никто не ждет, а тут – такой неждан прилетел, – сын тоже не остался в стороне.
– Сень, ты опять новое словцо изобрел? Ладно, пойду надену что-нибудь соответствующее, – вздохнула, смиряясь с большинством Ольга, и отодвинула чашку.
– Надень, надень, а то мы тебя в платье опять забыли.
Ольга, не мудрствуя лукаво, натянула первое попавшееся в шкафу платье, стянула волосы в жгут и заколола их шпильками. «Все же в длинных волосах есть своя прелесть…» – улыбнулась она зеркалу, мазнула по губам помадой, чуть их оттенив, и спустилась по лестнице.
– Рекордные сроки. Три минуты. Ребята, ваша мать потрясающая женщина.
– А то мы не в курсе, – рассмеялся Сенька, – мы же с ней с рождения.
– Да-да-да… – пробарабанила по столешнице пальцами Катя.
– Ну что же, мадам, карета подана, – и Федор, склонившись в поклоне, взмахнул призрачной шляпой.
– Шуты гороховые! Поехали уже. Кать, Сень – не расслабляйтесь…
Сев в машину, Ольга вынула из сумочки сигареты и прикурила. Она так и не смогла бросить курить после Надиной смерти. Правда, в доме больше не курила, а бегала на крыльцо, трусливо льстя себе, что так она курит значительно реже. Федор молчал, но его молчание почему-то не тяготило. Наоборот, оно как, подоткнутое со всех сторон одеяло защищало, отгораживая собой от мира. В сумке завозился телефон, нарушая целостность тишины, своим нудным Бз-з-з-з.
– Да, слушаю.
– Оль, хочешь, я сейчас приеду? Прокатимся. Или я останусь на ночь. Позови!
– Саш, ты что, пьян? Куда ты поедешь! Не надо приезжать. И, вообще, я не дома. У меня дела в городе.
– Ооооооля, я… я хочу на тебе жениться. А – выходи за меня!
– Саш, ты точно пьян.
– Ну и что? Да, пьян. Но я сейчас хочу тебя видеть, – Ольга вздохнула и потерла рукой висок. Она видела, как Федор, ставший невольным свидетелем балагана, непроизвольно скашивает на нее глаза, и вся эта ситуация… короче, “комедия абсурда”.
– Хорошо. Я подумаю. Завтра. Если ты будешь трезв и все это мне повторишь. Но – завтра!
Ольга отключила телефон. Бросив его в сумку, она достала следующую сигарету и закурила.
– Что сказал?
– Замуж позвал.
– Он развелся еще до Надиной смерти.
– Я в курсе. Нет! Он мне не говорил – но я знаю. Мне Надя во сне сказала.
– Значит, тебе она тоже снится, – не спросил, а спокойно констатировал Федор.
– Да.
Через полчаса они вдвоем входили в ресторан. В практически пустом зале гремела “музыка”…
– Это что? – брови Ольги полезли на лоб, – Федь, это что? Надюшка же терпеть этого не могла. Кто разрешил? – повернулась она к скучающей за барной стойкой девушке. “Новое лицо”, – машинально отметила Оля.
– Постоянный клиент заказал. И распоряжаюсь здесь я, – девушка, снисходительно взглянула на новоприбывшую. Потом, словно опомнившись, засуетилась, – вы проходите. Поужинать? Столик выбрали?
– Постоянные клиенты, милая, в борделе. А здесь – ресторан. Один из лучших ресторанов города, имеющий свой стиль. А вы его превратили в кабак. И где этот постоянный «клиЭнт»? – Ольга повела рукой на скудных посетителей: компанию молодняка, сидящую в углу за сдвинутыми столиками, и парой за бамбуковой ширмой.
– Он… Они… в малой “банкетке”, – залепетала девица, сбитая с толку напором Ольги.
– Мило. Федя, пойдем, посмотрим на “клиента”. А к Вам я вернусь потом.
“Банкетка” – малый банкетный зал, располагалась в глубине. Вход в нее был прикрыт ширмами, чтобы посетители чувствовали себя свободней, если небольшая компания хотела посидеть уединенно. Помещение часто пустовало, но Надюшка упорно его сохраняла. Она любила, когда постоянные посетители отмечали в ее ресторане семейные праздники. Ольга решительно зашагала в сторону ширм и резко отдернула, закрывающие дверной проем, бархатные шторы.
На одном из окружающих стол темно-синих диванов полулежала, игриво запрокинув голову на подлокотник, голая девица, которую тискал… Мага. Ольга застыла в проеме, перекрыв собой вход. Рука Федора легла ей на плечо.
– Оль, пойдем. Тебе не нужно здесь быть.
Сашка оторвался от девицы и вскинул голову.
– Здравствуй, дорогая…
– До-ро-га-я, – растягивая слова проговорила Ольга и …захохотала. – ДОРОГАЯ! А девушка, видимо, дешевая, – Ольга развернулась на каблуках и, отодвинув Федора, вышла, напевая себе под нос «Дорогая, отпусти меня. Моя родная, отпусти меня…»*
Федор, подняв руки на уровень груди, символически поаплодировал:
– Ну, ты брат, и идиот… Детка, бельишко собери, и – вон отсюда, – процедил он сквозь зубы и вышел.
В зале Ольги уже не было. Девица у стойки вопила на официанта:
– Она меня уволила! Да кто она такая? Меня увольнять!
– Она здесь хозяйка и ты, действительно, уволена, – проходя мимо, сказал Федор, – и, видимо не ты одна. Кое-кто тоже потерял свое место… в ее жизни.
———————————————————————————————————
*- строки из песни А.Макаревича «Дорогая, отпусти меня»
- Иди!
Ольга устало привалилась к косяку двери в прихожей, разглядывая идиллию на кухне. Сенька тормошил смеющуюся Надежду. Катька наливала в тарелку борщ Федору. Тот, взахлеб что– то рассказывал и все хохотали.
Оля наклонилась и потянула язычок молнии на сапоге. Неделя вышла тяжелая. Разъезды, разъезды, разъезды… Встречи. Необходимость улыбаться и разговаривать. Только приходя домой и закрыв дверь, можно было снять дежурный оскал с лица. Стереть его, как излишки губной помады салфеткой. Правда последние недели и дома приходилось “держать спину”.
Ольга разогнулась и потерла лицо руками, стряхивая непрошеные мысли.
– Привет! А меня кормить будете?
– А как же! Садись, давай! Ты что будешь?
– Как все. Сень, дай мне нашу барышню.
– Руки мыла? – в три голоса задали ей вопрос… и захохотали. А малышка уже тянула ручонки и требовательно гудела: “Ы!”
– Сейчас. Сейчас, золотко, капелька ты моя, сейчас. Сейчас мама помоет руки и возьмет тебя.
– Вообще– то, я думала, она меня будет мама звать, – проворчала Катюшка, – я же с ней больше всех вожусь.
– Вообще– то, я думал, мы ей скажем, что ее мама умерла, – вздохнул Федор.
Ольга встала и пошла к кухонной мойке. Открыв кран и подставив под струю руки, она закрыла глаза. Вода стекала с ее ладоней, а Оля так и стояла не двигаясь.
– Прости. Я не знаю, как у меня вырвалось. Конечно, мы скажем, что ее мама умерла. И расскажем Наде все о ней. О том, какая она была. И научим смеяться так, как смеялась ее мама. Прости меня, Федь, я не имела права, – Ольга встряхнула руки и вытерла их о полотенце, – простите меня. Я… Я пойду, прилягу. Был тяжелый день.
– Оль!
– Мам, а есть?
– Потом. Все потом, – Ольга подхватила до пути сумку и зашагала в свою комнату.
Тихо прикрыв за собой дверь, она с силой отшвырнула ни в чем не повинную сумку, и бумаги, вырвавшись из кожаных тисков, светлыми птицами порхнули по комнате. Жаль, но полет их был изначально безнадежен и потому они быстро опали, застелив белым ворохом пол.
“Смета… Проще распечатать заново”, – она устало вздохнула и мысленно плюнула – “Потом. Все потом”.
– И что ты себе позволяешь? Ты как посмела не взять на руки мою дочь, когда она этого хотела?
– Привет, Надь. Ты права, она – твоя дочь. Я перешла границы.
– Да, ты перешла границы! – Надька, нахмурив брови, сидела в кресле– качалке, покачиваясь и подбрасывая ногой рассыпавшиеся листы.
– Я знаю. Я не имела права. Мне надо было их сразу отпустить. Но, Надь… я не смогла. На Федора страшно было смотреть. А Надюшка всё глядела и глядела на меня твоими глазами… Надь, я не могла с ней расстаться!
Надька резко встала, а пустое кресло, стукнувшись спинкой о стену, качнулось и замерло. Надька потянулась, закидывая руки за голову, и обернулась к ней:
– Знаешь, я так хочу тебя обнять… но не получится. Олюшка, ты сделала все правильно… Без тебя им бы пришлось худо. И Феде… И малышке. Ты, как всегда, взвалила на себя все, но это не ноша, Оль… Это – счастье. И не только твое. А ты просто упертая дура, поэтому и не понимаешь… А Федя, он, по– моему, уже понял. Вот только Надюшку ты все же научи смеяться, как я смеюсь. Ты иди к ним… и не отпускай. НИКОГДА. Они этого не хотят. Иди.
Оля тряхнула головой и встала с кровати. Надя все также стояла посреди рассыпанных бумаг и смотрела ей в глаза. Смотрела и улыбалась.
– Иди! – рассмеялась Надька, – иди!
Оля спустилась вниз. На кухне было тихо. На столе стояла налитая для нее тарелка. Она двинулась к ней и вдруг заметила, что у мойки стоит на коленях Федор, засунув руку под столешницу.
– Что ты там делаешь? – сделала она шаг в его сторону.
– Забилась. Чищу, – Федор повернул лицо к Ольге и привалился спиной к ее коленям. – Оля, мамой Надежда будет звать тебя. Я так решил…
Мозаика судьбы
Автор публикации
Про аллергию на наркоз странно. Неужели так бывает? А пробы, тесты? Халатности не могло быть, врач, как я понял, знакомая же.
Точно. У меня такая. На морфин. Маску на лицо и я даже не дослушаю слово “прощай” Ваньку кесарили приповторной операции после моей клинической смерти. Но как видишь, я смогла выкарабкаться. Мои врачи не стали себя утруждать его спасением. А он не хотел умирать и начал ворочаться. И я вынуждена была вернуться. Три минуты 54 секунды зафиксированной клинической смерти. Я открыла глаза и заматерилась шепотом. Они мне глотку ободрали катетором. Пять часов на отдышаться и снова на стол. С местным обезболиванием. Я потеряла сознание где-то на середине. Наверное, поэтому я и не могу писать хорроры, да и читать тоже. Смешно.
Понятно. Я просто уточнил. Сильно получилось. К финалу события понеслись галопом. Это по теории правильно, но мне не хватило главы, которая могла бы стать предпоследней. “Ольга-Федя”. И некоторый сумбур с Магой. Совсем ведь предпосылок к такому выверту не было. Понимаю, в жизни так бывает, а вот в рассказе… Какие-то намеки должны были быть. Это самое ружье на стене.
Это ружье повисло еще в “Утре следующего дня”. Так бывает, что сознательно человек не видит причин, а следствие уже наступило. Ольга испытывает раздражение от удерживающей ее руки Саши на похоронах. Ей уже тогда нужно стоять рядом с Федором и Надеждой. Подсознательно нужно, но она сознательно не делает ничего. Просто стоит. А потом также неосознанно начинает выдавливать Сашку из своего мира. Не так агрессивно, как раньше. Но иногда не позволение быть рядом гораздо эффективнее работает на прекращение отношений. Ее внутреннее Я уже сделало выбор. И я не до конца уверена в том, что она выбрала мужчину. Она выбрала ребенка. А Федор? Как ни цинично это звучит, он всего лишь приложение к ребенку. Поэтому я его не выписывала. Он так и остался фоном для Ольги. Мираж мужчины, которого можно полюбить, а вот сможет ли она? И вообще могла когда-нибудь… Вернувшись к девочкам спустя почти десять лет, и перечитав (
я редко это делаю, прости) мозаику Ольги, я вдруг поняла, что Ольга не знает, что такое любить мужчину. Она все эти годы любит не Сенечку. Она любит свою любовь к нему, взращённую, подпитанную, вполне возможно, замещенными воспоминаниями.И когда она застает Сашку в капкане банкетки со шлюшонкой, она радуется, что вся эта история отношений, в которых собственно говоря она не особенно и нуждалась, закончилась. Она идет и поет это заводной мотивчик Макара. И рыдать она не будет. Она, наконец-то, сможет дышать. Бессознательное и подсознательное сделали свою работу и освободили ее. И девицу она увольняет не из ревности. Эта девочка посмела разрушить дело жизни ее подруги, превращая уникальную вещь в ширпотреб..
Как-то так, друг мой.
Ольга не знает, что такое любить мужчину. Она все эти годы любит не Сенечку. Она любит свою любовь к нему, взращённую, подпитанную, вполне возможно, замещенными воспоминаниями.
Это вот важно. И получилось передать в образе, потому что я так и подумал.
Знаешь, я ведь тогда набросала план на “Мозаику судьбы. Надежда”. Вот теперь думаю сохранилось или нет в старом ноуте или нет. Как-то так случилось, что Майкл своими вопросами заставил меня прочитать, что я тут понаписала. И Надька реально меня тянет к себе сильнее. Она-то знает, как любить и как жертвовать своими чувствами
А умеет ли вообще женщина любить мужчину и наоборот?
Вспоминается старый фильм про Шекспира, который показывали по русскому телику еще в 70-х. В этом фильме один из меценатов театра шекспира – богатый и знатный вельможа, восхищается его сонетами.
Он спрашивает Билли “Кому они посвещены?”
Шекспир говорит мол такой-то.
На следующий день вельможеа говорит ему.
— Нет, ты меня обманул. Я провел с ней ночь. Она совершенно обычная, бесцветная баба. Где поэзия, где высокие чувства? Потом помолчал и добавил. – Поэзия была не в ней. Она была в тебе. 😀
Майкл, откуда ты всё знаешь? Я давно подозреваю, что мы любим миражи, которые сами себе создаем.
Так по телевизору же показывали. 😀
А название не помнишь?
Не помню. Давно уже было. Старый английский фильм о Шекспире.