Однажды Платон Платонычу приснился сон:
Будто он с подругой своей зашел в аптеку за предохранением. Народу много, встал в очередь. Вдруг слышит голос странно знакомый. Глянул, а то жена его законная презервативы у аптекарши спрашивает. Та ей на выбор на прилавке рассыпала, она перебирает и к мужчине позади за советом. Платон Платоныч не поймет, зачем ей к чужому мужику, когда можно его спросить — он родной жене плохого не присоветует. Но постепенно проникается, что мужчина этот жене его вроде и не совсем чужой, а какой-то очень даже свой и за советом к нему совсем не случайно, а потому что… вот! Платон Платоныч засопел громко, но про себя, и стал быстро перебирать способы, как дать здесь сцену. Аптека полна, а это надежда какую-нибудь возвышенную женскую душу или даже две потрясти и заставить сострадать глубине и чистоте чувств его может быть даже всю оставшуюся жизнь. Итак, нужна была не просто сцена, но сцена с высокими отношениями очень, где «рога» никак не унижают, а оформляют величие образа. Мешала подруга, которая совсем «не в теме» и могла образ этот уронить. Легко. Но главное, «сейчас или никогда» стремительно летело в «никогда»: аптекарша сгребет презервативы, и сцена уже без декораций. Платон Платоныч набрал доверху воздух, шагнул из очереди на простор и завопил: «Гляньте люди! Гляньте сюда! — приглашающим жестом внимание зрителей сперва на прилавок, затем на жену. — Разгул сладострастья у них впереди! Да, да впереди! Тогда, как муж… Да, да бедный муж ее! — руками плотно закрыто лицо, чтоб сквозь пальцы подруги реакцию и… первый успех: та с ошалевшим лицом к двери… в дверь… значит, свободен. — Бедный, больной ее муж! — руки воздеты к небу, что правильно, но про болезнь не к месту. — Больной заботой о жене пришел ей витаминов прикупить, чтоб силы к ней вернулись, чтоб ни одна болезнь своим крылом ужасным не коснулась ее… И что он видит? — здесь пауза подлиннее и руки протянуты к ней ладонями вверх. — Что?.. Они кондомы примеряют! — правильно было «выбирают», но в «примеряют» больше чувства. — Как жить мне дальше, вы скажите? Уйти, замкнуться, изойти слезами? Что делать мне с любовью, которую лелеял столько лет? — Платон Платоныч ощутил, что найден верный тон, теперь его не потерять и что-то будет. — Она лежит растоптана в грязи! Поднять и отогреть ее нет сил и веры в искренность людей. Ужель на свете никого, кто мог бы возвратить здесь веру в человека? Здесь, где на месте райских кущ теперь раскинулась пустыня!» — Платон Платоныч сам себе нравился — такому бы поверил. И не он один, как оказалось: две дамы захлюпали и потянулись за платками, но хлызды обе: помереть — не встать! Платон Платоныч отшатнулся: «Но нет, останемся вдвоем: я и беда до самого конца. Аминь!» — И жест рукой финальный границу положил меж ним и остальными. Зрители немного подождали и стали расходиться, однако хлызды эти с двух сторон вцепились и со слезами стали убеждать не торопиться, они готовы дать любовь и счастье в количестве несметном, а также вкусненького сверху. Он вежливо, но непреклонно высвободился и пошел из аптеки вон. «Не смог!» — сказал себе печально. — Просрал свой шанс — таланта не хватило!». Вдруг кто-то взял его за локоть и голосом жены сказал: «Давай жить вместе: ты, твоя беда и я. Есть у меня тут парочка кондомов с шипами и запахом корицы для возбуждения фантазий. Возьмем вина и утопим беду твою в добродетельном разврате». «Почему в добродетельном и где этот твой?» «Ты лучше. Ты лучше, чем двадцать лет назад. Так убедителен — не устоять!» «Но я не для тебя старался?» «На деле для меня. Все бабы поняли и мне тебя отдали». «Неправда, были две, которые…» «Которые не бабы вовсе…». И закружило их и понесло, пока не уронило в Сад — он есть лишь на мгновенье, но есть…
Проснулся Платон Платоныч, лежит, на жену смотрит, что мирно посапывает рядом: «Нет, той резвости в ней уже нет, а, впрочем, кто их знает, этих женщин? Ему самому сцены такой не поднять — кишка тонка. А жаль, хоть и неправильно, наверное, а жаль…»
Автор публикации
