В строительном городке было ещё тихо и пусто. Две собачки бросились Прохорову навстречу, виляя хвостами, но, поняв, что у него ничего нет, тотчас перевели внимание.
– Не брал я сегодня ссобойку, – сказал больше самому себе Прохоров. – Голова трещит так, что ни делать, ни думать ничего не хочется. Как же это день отбыть?..
«А ведь странно, и не пил же ни капли…», – думал он дальше про себя, замечая иронию во всём, что с ним в последнее время происходит. Оторвавшись от мыслей, оглянулся на собак: одна чесала лапой голову, другая замерла и смотрела куда-то вдаль.
– Скоро все мы съедем отсюда, кто тогда будет вас кормить, а? – возникла на лице его ухмылка.
Он отпер дверь бытовки, но не сразу вошёл внутрь. В нескольких шагах от него стояли куски пенопласта – то есть, они стояли там уже около двух недель; в том же месте лежали обрезки кровли и много чего другого, никому ненужного. Соседний проход между бытовок был устлан контейнерами от обедов, стеклянными и пластмассовыми бутылками. А сразу же за городком начиналось, вернее, продолжалось поле – настоящие топи в такую непогоду, – где на небольшой возвышенности стоял бульдозер, имеющий грозный, воинственный вид.
Почему-то эти вещи привлекли его внимание, именно сегодня, именно сейчас. Хотя, может быть, дело не в них? Что-нибудь другое, неважно, что, он разглядывал бы точно так же… «Странно…» – подумал он; но прежде, чем продолжить эту мысль, обвёл ещё раз взглядом строительный городок, обрывок поля, дремлющие новостройки… В тишине, в отсутствии рабочих действительно было что-то необычное. Прохоров сообразил, что впервые за три или четыре месяца (сколько это он уже здесь работает?) он пришёл в городок так рано. Каждый день вместе со всеми ездил на рабочем автобусе, который раньше восьми сюда не приезжал. А к тому времени жизнь в городке уже шла полным ходом. Так что странным было то, что встал он ни свет, ни заря (да, к тому же, явно не с той ноги) и попёрся в такую рань пешком на работу. Вот и вся странность. Находя своё экстраординарное решение в сущности дурацким, Прохоров с неприятным чувством вошёл в бытовку. Прогулка на свежем воздухе не избавила его от головной боли и отнюдь не придала оптимизма, скорее наоборот. Он открыл шкафчик, повесил куртку; во время стягивания с себя свитера, упал на скамейку, и едва не упал вместе с ней. Пока переодевался, в голове медленно прокручивались разные эпизоды и разговоры вчерашнего рабочего дня… Вдруг вспомнилось, что вчера во время обеда всё-таки довелось принять немного на грудь – но, сколько там! – от этого голова не могла разболеться. «От погоды, наверное», – заключил он, и встал со скамейки. Мысли о вчерашнем дне как будто немного помогли. Прохоров сел за стол и подтащил к себе стопку газет.
Эту газету принесла вчера Нина Петрушевич, женщина из его бригады, – громко с порога она бросила: «Угадайте, сколько Брюс Уиллис ежедневно спускает в казино? Триста тысяч баксов!» Ей так хотелось произвести эффект (и, конечно, с подобной информацией ей легко это удалось), однако она прочла неправильно. Ни один человек в мире не может ходить в казино каждый день, да ещё при этом оставлять в нём по триста тысяч долларов. Не ежедневно, разумеется, может быть, раз в месяц. В другой газете наиболее значительной была статья о том, что некая дама тратит сотни тысяч долларов на одни только сумочки. Но сейчас Прохорову не хотелось читать ничего подобного. Его привлекли яркие страницы журнала с крестословицами и анекдотами. Вычитав, однако, парочку пошловатых опусов на тему семейной жизни, он отодвинулся от стола и задумался. Его сын перестал его уважать, и это правда! Что это он спросил у него вчера?.. А, вот… он пришёл на кухню и сказал:
– Кстати, Прохор Петрович (так иногда он обращается к нему, – что бы это могло значить, как правильно на это реагировать?), вот вас как учили в те времена? Что труд облагораживает человека. А теперь вот люди более здравомыслящие говорят обратное – что тяжёлый физический труд изнуряет и оскотинивает.
– Что? – произнёс Прохоров старший, отрываясь от полусонных мыслей, посещавших его во время еды. – Ты о чём?
– О чём… о том, что и невооружённым глазом видно. Вот ты скажи, сколько лет ты работаешь на стройке своей?
– Ну…
– Ну и много ты лиц облагороженных видел?
– Ты чё, чё ты такое мелешь?!
– А то, что рыла там одни, а на некоторых так и смотреть тошно!
После такого засомневаешься: говорил ли он о других, или же и своего отца к их числу относил. Прохоров старший рассудил в выгодную для себя сторону, однако словно бы ненароком посмотрел на свои руки, которые в отдельных ситуациях старался скрывать от собеседника. Его руки – это руки трудяги, говорил он себе – но так ли это? Пальцы выглядят грубыми, какими-то даже неестественными… хотя почему они должны выглядеть иначе, если он работяга?! И всё же Прохоров испытывал сомнения по поводу своей внешности. После, проходя мимо зеркала, он остановился и стал смотреть на себя, надеясь побороть сомнения.
Сын давно ни во что его не ставит. «Почему это?!» Прохоров стал нервно заламывать пальцы. Когда и почему их отношения изменились? Но вот вопрос этот уже не стоит так остро, как всего несколько секунд назад. Егор – взрослый парень, у него своя жизнь, свои, наверное, более современные взгляды на вещи, а у него свои, и своя жизнь… Молодёжь нынче сложная, нам, так сказать, старикам трудно найти с ними общий язык. Конфликты? Так ведь они повсюду, пойди, разберись, кто в них прав, кто виноват. У каждого своё мнение, и каждый по-своему прав будет. Насвистывая что-то невразумительное, Прохоров встал с табуретки, засунул руки в карманы. Решил выйти на порог; остановился, чтобы включить радио, в последний момент передумал включать. Одно то, что он вырастил достойного сына, сглаживает многие его личные недостатки.
К этому времени успело понаехать машин. Из салона проплывающей мимо бытовки Прохорова Рено Лагуна рвалась наружу музыка в стиле рэп, которая создавала в городке совершенно иную атмосферу, нежели приглушённо-тоскливые звуки шансона, что вкрались в него пятью минутами раньше. Власть над ним мгновенно перешла к ней. Но вот машина припарковалась и затихла, и негромкая песня о лагерях окутала городок вновь.
По какой-то причине Прохоров, в отличие от большинства своих приятелей и коллег по работе, шансон недолюбливал. Хотя, впрочем, в отдельных случаях – под бутылочку, в небольшой компании друзей – убедительное пение шансонье приходилось по душе и ему.
Над мотором одного из автомобилей склонилось сразу несколько человек… Прохоров никогда не был водителем и не собирался им становиться, и, конечно, как всякий закоренелый пешеход немного завидовал владельцам автомобилей. Но такие сцены, как эта, забавляли его. При виде человека, копающегося в своём авто, или прослышав о том, что кто-то вбухал в него кучу денег, он испытывал лёгкую радость оттого, что он не автомобилист. «Сколько ж той зарплаты, чтобы ещё и машину на неё содержать! Мы столько не зарабатываем! А вдобавок, сколько лишнего беспокойства и суеты! Как говориться, когда был пешеходом, проблема была только одна, как сделать путь короче, а как купил машину…»
– Привет, коллега, – протянул ему руку Саша-плотник. Заметив грязь на штанине, громко обронил: – о, ё…(ёмаё)! – а потом, уходя, оглянулся и сказал: что-то ты рано сёння, – можа, пешком х…у (шёл), ха-ха?
– Пешком, – ответил Прохоров и зевнул.
Похоже, он приходил в норму после долгой, беспричинно-бессонной ночи.
-А х…и (что ж вы думали)! – резко донеслось до него. – Ну, так ё…(ёмаё), я ж тяперака…
Разговоры, к которым обычно не прислушиваешься, бодро и ненавязчиво звенят в утренней атмосфере городка; легко и незаметно возвращают в привычное русло жизни всякого, кому случилось хотя бы сколько-нибудь отдалиться от него.
Прохоров оттолкнулся от порога бытовки и двинулся к открывшейся за подъехавшим автомобилем синей двери прорабской. Это была обычная его походка… порой она казалась вольной, почти беспечной – как сейчас, то напротив тяжеловатой, задумчивой и как будто с ударением на левую сторону – как всего час назад.
– Здравствуй, Васильевич, – поздоровался он с прорабом.
– Здорово. Как настроеньице?
– Нормально, – не задумываясь, как обычно, ответил Прохоров.
Васильевич суетливо перебирал стопки бумаг, сложенных на крышке сейфа.
– А у меня вот не очень… – прозвучала в его голосе нотка серьёзности, которая почему-то вынудила Прохорова приспосабливаться к дальнейшей беседе.
– Да, о…ь (отстань) ты! – донеслось с негодованием с улицы.
– Кто там к кому при…я (пристал)? – бездумно произнёс Васильевич, будучи занят своим делом.
Прохоров взглянул на него исподлобья, являя серьёзнейшую мину, которая в действительности выглядела скорее нелепо. Так и хотелось сказать что-нибудь остроумное. И всякий раз, общаясь с прорабами или, тем более, с начальством, хочется, чтобы к тебе отнеслись с большим вниманием, чтобы смотрели на тебя ни как на простого рабочего, а как на равного себе.
– Что-то, может, случилось?
– Да в том то и дело, что ничего не случилось, а должно было случиться, – загадочно протянул Васильевич.
Прохорову захотелось сесть. Слова прораба вызвали уже знакомое ощущение: неразбериха везде и во всём, и на фоне её собственное бессилие, ощущение, что ты, также, как и все, не способен разобраться до конца в чём-либо, ощущение, зачастую доводящее до смеха, до идиотизма.
Странное дело… эта будничная жизнь, которой живут простые смертные, в которой не происходит практически никаких перемен, а, может быть, и не только… может быть, даже жизнь в целом – похожа на какой-то нелепый театр, где всё как-то… поверхностно, что ли; где люди-актёры точно не знают, какие роли им отведены, и в чём суть самого театрального действа. Один из немногих афоризмов, что он знал, и который приходился ему по душе, в отличие от других, «слишком заумных», был предельно короток и ясен. Он звучал так: «Что наша жизнь? Игра!» В редкие, но периодически повторяющиеся моменты жизни Прохоров любил произнести эти слова вслух.
– Ты о чём это, Васильевич?
– Сантехники ни х…(совсем) не успевают на этой неделе отопление запустить. Заутра, кали морозы ё…ь (ударят), будете сядеть без работы.
Чему Прохоров и был рад. Да и любой, кого не возьми, радовался бы в душе точно так же. Но только сейчас эта радость для него была мимолётной. После этих слов, смысл которых он не сразу уловил, так как ожидал от Васильевича иного ответа, он отнюдь не почувствовал себя бодрее. Взгляд его устало бродил по бытовке, затем наткнулся на текст, висевший на стене. «Не зли других, и сам не злись – мы только гости в этом мире. И если что ни так, смирись…». Закончив чтение в этом месте, Прохоров потупился и, по причине некоторого сумбура в голове и, одновременно, от безделья, забарабанил пальцами по стулу.
– Федька! – окликнул его кто-то, когда вместе с бригадой он шёл по городку.
– Чего? – без привычного задора отозвался Прохоров.
Со стороны на него надвинулось красное, морщинистое лицо Кириллыча.
– Надо мне цементик.
– Сколько?
– Мешочка три…
– Ну, подходи, насыпай.
– Ближей к обеду, добра?
– Только мешки пустые приноси!
– Прохорунька, ё… Это ж, сколько лет, сколько зим?!
На сей раз Прохоров остановился – от неожиданности. Перед ним вырос старый знакомый, механизатор Серёга, с которым он вместе долгое время проработал в «МАПИД-е». Они не виделись с тех пор, как Прохоров уволился. А уволился он почти четыре года назад. Да, вот так встреча! Он почувствовал, что это должно взбодрить его.
– Уж кого не ожидал увидеть! Ты ж вроде покончил со стройкой?
– Не я с ней, а она со мной.
Рука механизатора крепко сжала руку Прохорова, а потом слегка хлопнула его по плечу, от чего тот покачнулся.
– Ну-ка, ну-ка…
– А что рассказывать… За…о (достало) всё! Директор поймал с поличным…
– Когда солярку загонял?
– Ну. И я сказау, яб…ь (работайте) сами! Он, мол, предупреждение на первый раз… А что предупреждение, – зарплату все равно урежуть, а я б… пахау у прадлёнку – мне это тоже на… (совсем) не надо было. Я кинул и я…ь (работайте) сами, а я лучшую работу найду!
– Ну и где сейчас ты?
– У частника работаю, личным шофёром, ну, как… не только личным, вожу всякую х… (ерунду).
– В смысле?..
– В смысле стройматериал.
– А…Ну а как зарплата?
– Да, з…ь (хорошо). Не, так… средне. Мне хватает.
– Понятно…
– Ты лучше скажи, як ты тут змагаешься?
– Да ничего. По-тиху змагаюсь… Ты это, какими судьбами здесь оказался?
– Дела личные решаю. Ремонтом заняться решил.
– А…Своим или чужим?
– На…(зачем) мне свой!
– Ясно. Что неясно, так это, чего тебя сюда-то занесло?
– Х…и (что) тут понимать. У меня ж тут знакомых полстройки! Витька привет!
– Здороу, Серёга! Каким это ветром тебя принесло?..
Бригада маляров-штукатуров двигалась к своему объекту, что находился довольно далеко от городка. Идя друг за другом, каждый старался попасть в след впередиидущего, так как дороги не было, а земля порядком напиталась дождями. Кто-то шёл молча, кто-то, ругая бездорожье и бьющий в лицо сырой ветер, кто-то, невзирая на трудности пути, рассказывал про вчерашний день, да ещё и щёлкал при этом семечки. Прохоров шёл впереди всех, ссутулившись, пряча лицо, шею и руки от холода, напряжённо глядя под ноги. Примерно так же он преодолевал расстояние от дома до работы сегодня рано утром. Ничего и никого не замечал, лишь асфальт, лужи, да мелькание собственных башмаков. И был такой же ветер, который вынуждал его брать то в одну, то в другую руку ничего не весящий целлофановый пакет. Почти всякий раз, когда остаётся один, Прохоров ускоряет шаг, – его взгляд при этом устремляется в одном направлении, на исключительно лежащий перед ним отрезок пути. И лишь изредка что-нибудь, например, собственные мысли, вынуждают его рассеянно посмотреть по сторонам.
Но его тело знало о себе больше, чем он знал о нём. Это оно шло в любую даль, работало подолгу без устали, – расходуя энергию, добывало её для себя. Реагировало на малейшие изменения во внешнем мире, – многие из которых ум не замечал. Обходило препятствия (вот, как сейчас, ловко миновало глубокую грязь и затем торчащую из земли арматуру). И оно делало, и легко сделает это ещё бессчётное число раз. Это его каждую клеточку наполняет жизнь. Это оно – носитель знания о светлой и тёмной сторонах жизни. Тот, кому ведомы наслаждение и боль… кто понимает смысл, когда его не удаётся выразить словами. Это его постигает и не может постичь вечно блуждающий ум. А мечты – которые ум присваивает себе, так как считает бессмертным – на самом деле являются его мечтами. Настоящий мечтатель – оно, тело.
Прохоров вдруг на мгновенье остановился. И тут же кто-то сзади налетел на него и толкнул.
– Брыгадир, ты чо не идешь?! – звонкий женский голос раздался у него над ухом, обдав дыханием с запахом семечек
– Не задерживай народ! – за компанию, с особой выразительностью прогремел мужской бас кого-то постороннего, шагавшего параллельно людям из его бригады.
Прохоров же как будто ничего не услышал, – никак на это не отреагировав, двинулся дальше, углом зрения заметил глядящее на него с ухмылкой лицо того, кто только что произнёс эту фразу.
И вот снова явился на ум фрагмент из детства. Он бредёт по какой-то просёлочной дороге, – как обычно, с опущенной головой: перед его взором только бегущая земля, да мелькающие башмаки; ему нравится так идти, он вообще любит ходить, – особенно когда ощущается некая неопределённость. Не знать в точности, куда и зачем идёшь, каким будет новый день и что тебя ожидает – в этом есть что-то чудесное, это его, юного Прохорова маленькая тайна. Но сейчас ему вспомнилось ещё кое-что. Он вдруг увидел перед собой обрыв и услыхал голос паренька:
– Ты бы рискнул туда сигануть? – мальчишка сверлил его испытующим и хитроватым взглядом. – Давай поспорим, что нет!
– Давай поспорим, что и ты нет! – стоял за себя Прохоров.
– Ха, я то?.. Легко! Делал это уже не раз!
Паренёк был убедителен. Что подвигло юного Прохорова стать на край. С опаской и налётом грусти он констатировал:
– Далеко до дна…
– Не верю, что ты сможешь… – подстрекал его паренёк, блестя щёлками тёмных глаз.
Но юный Прохоров знал – откуда знал, неизвестно, может быть, это знание возникло спонтанно там, у обрыва, – что в таких ситуациях главное не тянуть, если уж решился, то действовать надо сразу. Он прыгнул вниз, продемонстрировав предварительно пареньку, что намерен сделать это особым способом – без рук.
Ему удалось сделать три прыжка по несущемуся склону, после чего он, естественно упал и кубарем покатился на дно карьера. Юноша ушибся в нескольких местах, но это лишь дало повод гордиться собой, считать себя смельчаком.
Некоторое время Прохорову верилось в то, что и другие вершины могут быть покорены точно так же. Однако ему случилось разочароваться в себе, – в себе и во всём, когда его контакт с реальностью стал более тесным. Одни вещи оказались в действительности не такими, какими он их представлял, другие… недоступными и остались, а покорение иных «вершин» так и вовсе считалось глупой затеей. Стоило юному Прохору бросить вызов жизни, как жизнь ответила ему тысячью вопросов. И после того, как маленькая победа затмилась чередой поражений, он понял (и ему помогли понять): борьба не имеет смысла, трудностей можно просто избегать; на всё воля случая: повезёт – будешь счастлив, – не повезёт – несчастен, – но скорее всего ни то, ни другое, вот именно – ни то, ни другое. Отцовская истина гласила: «Надо быть, как все. Те, кто выпадает из общей массы, либо гении, либо страдальцы. Ты – далеко не гений, так зачем тебе быть страдальцем? Проще будешь, люди к тебе потянутся». А один человек как-то сказал: «Знаешь, жизнь – так себе приключение».
– Брыгадир, ты куды нас вядешь?!
– Эй, Сусанин, ё…т…м…(ёлки-палки)!
– А я что, кого-то заставляю за мной идти? Клименцов, шире шаг, ты уже должен быть на объекте! – бросил он обгоняющему его рабочему.
– Да е… (пошло) оно – щас завярнуся, назад пойду!
Сказав это, высокорослый молодой парень протянул Прохорову руку:
– Здароу!
Рабочая территория состояла из нескольких строящихся жилых домов, находящихся на разных стадиях строительства. На ней работало четыре башенных крана. Два из них уже завершали монтаж, а два к нему только недавно приступили. Их стрелы медленно и бесшумно проплывали над домами, стоящей внизу техникой и людьми. Внезапно Прохоров остановился и, точно загипнотизированный или маленький ребёнок, стал рассматривать эту картину, которую видел уже тысячу раз. На миг ему почудилось, что никакого другого движения на стройке нет – только вращение стрел башенных кранов. Он не представлял, что может означать подобное наваждение. Кажется, раньше этого с ним не случалось.
Краем уха Прохоров услышал, как кто-то выругался ему в спину. Ругательство вывело его из тумана и заставило ускорить шаг.
Головная боль и дрожь в теле, но не от холода, а отчего-то другого, и от неё становилось как-то одиноко, тревожно… Но затем на смену этому в голову потекли разного рода идеи, маленькие планы на предстоящий день, которые призваны были тешить его и подбадривать.
Он и его бригада вошли в свою секцию, поднялись на более спокойный, в отличие от первого и второго, третий этаж, где заняли одну из просторных комнат для того, чтобы скоротать время за игрой в карты.
– Б…, з…и (вот что творят)! – раздалось негодование мужичка, вошедшего в санузел той же квартиры.
– Вот же суки! – добавил другой мужичок, который вошёл следом за ним, но сразу же вышел.
– Ну что там слышно? Будем мы сегодня работать или как? – осведомлялись рабочие у Прохорова.
– Будем, будем, – выдал он нежелательный для многих и в первую очередь для себя ответ, правда, тут же опустился на пол, громко бросив, – раздавай!
– Так, как мы будем работать, если тепла нету?!
– Х…и (что) ты будешь тут мазаться! Помёрзне потом всё на …(к чёрту).
– Завтра уже будет отопление. Только что спрашивау. Сергей… наверно, иди, по-тиху начинай мешать.
Сыграл Прохоров всего только раз, после чего, не сказав никому ни слова, удалился из комнаты. Выйдя из подъезда, он направился на соседний участок стройки.
– Здорово, Петро!
– Здорово! – приветствовал его в ответ пожилой монтажник с высоты цокольного этажа.
– Де Петька Манович, не подскажешь?
– Ищи, де-то ходить.
– Олег, де Манович? Здароу! – обратился он к другому.
– Петька? Только что здесь был… А зачем он тебе?
– Да так… Поговорить хотел, с днём рождения поздравить…кстати!..
– А-а, ну, это дело хорошее! Так ляти сперва у магазин, а потым приходи поздравлять.
– Хэ-хэ. Так откажется ведь…
– Кто-о?! Манович?!
– Так ведь особый случай. Гости придут, а у него жена строгая – если выпивши домой явится…
– Да до п…ы (не нужны) ему те гости! Ты что Мановича не знаешь? Это ему не по душе: гости… Скучно дома с гостями, которые усе жонцыны. Петька любить, как это говорится, спонтанно выпить.
– Да-а…
– Гавару табе, у магазин иди, кали поздравить хочаш.
– Может, ты и прав, кто его знает…
Он двинулся дальше вдоль дома. Завернул за угол. Остановился, посмотрел по сторонам. В поле зрения попал полноватый человек в белой каске и брезентовом плаще. «Это ещё кто такой? В первый раз вижу… Начальник какой-то?» – думал, присматриваясь к нему, Прохоров, и медленно шёл в его сторону. Вопрос «Кто он такой?» не переставал у него возникать, как если бы ему и вправду нужно было это выяснить. «И к чему на нём плащ?.. Такое впечатление, что сейчас польёт с неба. Всех сразу же врасплох, а ему хоть бы что – он уже к этому готов… хотя какой, к чёрту, дождь, если мороз намечается! Странно…»
Ему вдруг захотелось рассмеяться, глядя на начальника в плаще. Но это желание быстро прошло. Вместо него возникло ощущение, что он сам ничуть не лучше. Его сапоги и штаны заляпаны грязью, а где-то раствором и краской. И только у него такой неряшливый вид – большинство строителей выглядит намного лучше. Взглянув на свои грязные и рваные джинсы, Прохоров представил, как будет покупать водку… Всякий раз он чувствует себя не в своей тарелке, когда приходит в магазин в рабочей одежде. Ему стоит туда идти или нет?..
Так он бродил, разговаривая с самим собой, когда заметил необычную быстро несущуюся по земле тень. Невыносимая боль внезапно пронзила всё его тело. В этот момент страшный вопль должен был вырваться из груди, но не вырвался – странное ощущение уже прошло.
Прохоров решил, что на какое-то время потерял сознание, чего прежде с ним не случалось. Впрочем, причина была ясна: он сидел на земле, а рядом с ним лежала длинная металлическая труба… видать, его огрело этой штуковиной и огрело здорово. Он осмотрел себя. Голова в порядке, руки, ноги тоже целы, – надо же, легко отделался! Сознание потерять – потерял, а на теле ни царапины?.. Пронесло, да ещё как – такой-то штуковиной и убить могло!
При очередной попытке подняться с земли обнаружилось, что ноги его застряли в глине. «Чёртово болото! Будь ты не ладно!» Прохоров взялся за трубу, которая находилась примерно на уровне его головы (с той трубой, что лежала на земле она была соединена металлическими перемычками), и с её помощью выбрался на твёрдую поверхность. «Цирк уехал, а клоуны остались» – с усмешкой произнёс про себя. «Ну, так-то лучше…» Отчего-то настроение у него поднялось. Даже более того – он чувствовал себя как школьник, которому объявили об отмене занятий. И не стал спрашивать себя, почему. Ему хотелось радоваться, ликовать! Что за странное новое чувство! Как всё-таки здорово, что им не придётся сегодня работать!
Но тут ему бросилось в глаза что-то такое, что мгновенно отняло у него весь задор. Чуть дальше от того места, где он только что лежал, находился предмет, напоминающий живое существо. Впрочем, для того, чтобы быть человеком он выглядел страшно и нелепо. Вдруг ему захотелось увидеть кого-нибудь, неважно, кого, и поговорить – неважно, о чём… Но на стройке, как будто, никого, кроме него, не было. «Куда ж все подевались?.. О, чёрт, уже, наверное, обед давно! Нех…ж (неслабо) меня садануло!» Тут поток его мыслей прервался – вдалеке возник высокий, полный человек в белой каске и брезентовом плаще. Вновь ощутив душевный подъём, Прохоров двинулся в его сторону.
– Время не подскажете сколько? Эй! Уважаемый, время не подскажешь, сколько? – прокричал он.
Но строитель в белой каске не отреагировал. Возможно, просто не услышал, а возможно был слишком занят. Издалека он показался Прохорову задумчивым, хмурым, но вблизи наоборот, совершенно беззаботным. Причём странно было видеть его именно беззаботным – ведь где такое видано, чтобы строительный начальник, находясь на объекте, просто прогуливался.
– Здрасьте! А-а… я прошу прощения, но мы часом-то не знакомы?..
И настороженность, с которой он обратился, сменилась вдруг узнаванием:
– Никита?! Неужто ты это?!
Такой бури эмоций он не испытывал давно, или, может быть, никогда.
Человек в белой каске, наконец, повернулся к нему. Но взгляд его не был дружелюбным. Скорее даже напротив, устрашающим; впрочем, для Прохорова это уже не имело значения.
– Вот так встреча! Сколько ж лет-то прошло?!
Он обнял своего старинного товарища и горячо пожал ему руку. После чего они вместе куда-то направились.
– Ты меня помнишь?! Это ж я, Федька, Федька Прохоров! Сколько ж это лет-то прошло, а?! Слушай, а ты помнишь, как мы с тобой познакомились? У того карьера, который раскопали за нашей деревней. Мы тогда совсем ещё малыми были. Ты ещё так странно смотрел на меня – мне это почему-то на всю жизнь запомнилось. Как же это нас с тобою угораздило встретиться-то?! И где! На стройке! Кто бы мог подумать! А знаешь, ведь я, наверное, ни за что бы ни решился в тот карьер прыгнуть… Если бы я стоял там один, или, предположим, не ты с этим своим хитроватым взглядом был со мной, а другой кто-нибудь, во мне бы тогда и мысль не зашевелилась. Не знаю, как ты, но я хорошо помню тот день…
– А что случилось потом, после того, как ты прыгнул? Куда ты исчез? – произнёс контрастирующим с его пылкой речью спокойным голосом Никита.
– Я? Исчез? Разве я куда-то потом исчез? Я же тебя потом догнал, вспомни!
Никита остановился, и Прохоров остановился вместе с ним.
– Я-то помню. Но ты после того как в лету канул.
Прохоров призадумался. И не нашёл, что сказать. Вероятно, в чём-то его старинный друг был прав.
– Да, мы не долго с тобой дружили, – спустя некоторое время задумчиво произнёс Прохоров, – а ведь, наверно, могли бы стать друзьями на всю жизнь.
Никита снова сбавил шаг. Покачав головою, произнёс:
– Нет, не могли. У каждого из нас была своя дорога.
– Как так, ведь мы же…
В этот момент они подошли к карьеру, похожему на тот, возле которого их однажды свела судьба. На противоположной его стороне сидели двое мужчин. В одном из них Прохоров узнал своего отца.
Приятели спустились на дно карьера, где им когда-то нравилось гулять.
Отец Прохорова не сильно был удивлён появлению сына. Жестом он предложил ему присоединиться к их компании.
– Батя, ты как здесь оказался? Каким это ветром тебя на стройку занесло?
– Какая ж это стройка? Где ты её здесь видишь? – грубовато и напористо сказал в ответ отец, который был умеренно пьян.
– Этот карьер, к твоему сведению, вырыли чёрт знает, когда. И никому до него дела нету, и не будет ещё лет сто, – нравоучительным тоном изрёк приятель отца, который был уже достаточно пьян. В продолжение мысли нравоучительный тон, однако, исчез – осталась лишь несуразная пьяная речь, из которой Прохоров расслышал только отрывок: – А ты говришь: стройка… Да кому она на…
Прохоров не прочь был присоединиться к честной компании, потрендеть о том, о сём, махануть сотку другую – делать всё равно было нечего… Но спохватился – вспомнил, что пришёл сюда не один. Он оглянулся и увидел, что Никита уже далеко.
– Я как-нибудь в другой раз. Потом! – крикнул он и бросился догонять приятеля.
– Ты так позволяешь ему…- донеслись до него слова, которые точно не хотели его отпускать.
– А что, он уже ведь не маленький!
«Не маленький?!» – повторил про себя с удивлением Прохоров: «Да мне ведь почти сорок!» Отец часто злил и раздражал его, но, как бы там ни было, он, будучи человеком принципов, по-прежнему имел над ним власть.
– Эти друзья-приятели со свету сведут, помянешь моё слово, – кольнуло его напоследок.
– Никита! Никит! Подожди меня! Я с тобой! Ты вроде говорил: у тебя ко мне дело есть! Или мне чего померещилось…
Никита подал ему руку и помог взобраться по сыпучему склону.
Как только они очутились по ту сторону карьера, где, как думал Прохоров, его ждала какая-то работа, из-за туч показалось солнце.
И всё вокруг преобразилось, ожило, и даже наваленные горы земли с пробивающейся кое-где растительностью стали чем-то притягательны. Но это ещё не всё… Буквально на глазах выросли новостройки в ослепительной солнечной позолоте, столь необычные, что трудно было отвести от них взгляд.
– Никита! Никит, ты где?! – спохватился он, поняв вдруг, что стоит один, и вокруг него нет ни души. Тревожным взглядом стал искать приятеля. Нашёл. Никита сидел вдалеке на замёрзшей глиняной глыбе и смотрел куда-то в даль. Прохоров выдохнул. Но на лице его читалась растерянность, переходящая в страх.
– Я не могу почему-то припомнить, видел я раньше на этом месте дома или нет… Нет, они, конечно же, здесь были! Я в смысле… мне вот только непонятно, кто их построил. Неужто МАПИД?
Никита не отвечал. Казалось, он был не здесь. Эта его отрешённость, этот далёкий взгляд вызвали у Прохорова особую симпатию. Вот бы ему смотреть так же, как он – оставив все слова в стороне – в этом есть что-то… что-то чудесное. Его старый друг выглядит точно воин, в одиночестве вернувшийся с поля боя. И даже плащ, который не сочетается с прекрасной солнечной погодой, на нём как нельзя кстати. Всё это внушало Прохорову оптимизм, желание быть вместе с другом и быть похожим на него.
– Нет, МАПИД, конечно стал строить лучше, но такой обалденной красотищи… Мы идём туда?!
Его друг и на сей раз ничего не сказал; но встал, и они двинулись дальше.
– Можно я у тебя всё-таки спрошу?..
Никита ответил взглядом.
– Что у нас там будет за работёнка? Да и, кстати… ты хоть начальство моё поставил в известность, что забрал меня?..
И думая о том, что иначе, как удивительным или таинственным их вояж на соседнюю стройку не назвать, стал сам искать ответ. Тут друг остановился и посмотрел ему в глаза. Его взгляд вызывал противоречивые чувства: он успокаивал и одновременно тревожил.
– Не стоит беспокоиться, – убедительно произнёс он. – Есть другие дела…
«Какие такие дела? Ну да неважно. Неизвестность даже интереснее…Всегда хочется чего-то новенького. Одна и та же работа каждый день ужасно гнетёт».
Настроение просто замечательное. Возможно, оно могло бы быть ещё лучше, если бы ни тень в его сознании, чувство, что после хорошо проведённого времени ему предстоит вернуться к рутине. Такое часто испытываешь во время отпуска, когда думаешь о том, что он, если и не скоро, то всё равно рано или поздно закончится. Впрочем, Прохоров забыл, когда в последний раз хорошо проводил отпуск… Вероятно, правильней было бы сравнивать со школьными каникулами.
– Никит! Знаешь, хочу тебе сказать, что очень рад тому, что мы встретились, хоть и никак в толк не возьму, как это могло случиться… В Минске, на стройке… хотя почему бы и нет? И знаешь, что ещё… мне часто снилось, как мы с тобой идём куда-то или просто бродим, гуляем, и никакие дела нас не заботят… вот, прямо как сейчас.
Никита взглянул на него, и как будто чуть заметно улыбнулся.
– Правда, честности ради, – Прохоров почесал затылок, – складывалось у нас с тобою по-разному. Бывало ведь и ссорились. – Он посмотрел на друга, ожидая, что тот снова взглянет на него и улыбнётся. Но нет, не улыбнулся.
– Глазам не верю! – воскликнул Прохоров, когда они вплотную подошли к диковинным новостройкам. – Кто же это их построил?! МАПИДОМ здесь, конечно, и не пахнет. Наверное, россияне… ну, точно, россияне! Элитные дома клепают!
Они вошли внутрь. Здесь всё было не так, как в тех домах, на которых работал Прохоров.
– Так ты тут, стало быть, прорабом?
Сказав, он кивнул головою вверх, как бы указывая на далёкие вершины.
– Да-а… а просторненькие здесь помещеньица! Колонны, смотрю, арочки, ступеньки какие-то – это куда ступеньки? Ага… Что это? Похоже на заведение типа ресторана…
В то время, как Прохоров рассматривал планировку, Никита с интересом рассматривал его. Недоумение, попытка найти ответ, ребяческий восторг, тень подозрительности – что-то возникало по одну, а что-то по другую сторону стены, отделяющей взрослого от беззащитного ребёнка…
– Нет, это квартира, здесь будут жить люди.
Некоторое время Прохоров молчал. Никита опустил глаза – так как знал, какую реакцию вызовет у друга этими словами.
– А… понятно. Элитная новостроечка, как я сразу и предполагал, – испечённая для новых русских, или там белорусских…Короче, не простым смертным в ней жить. И в заключение Прохоров громко хлопнул в ладоши.
Немного погодя, Никита произнёс:
– Нет, это обычные дома для обычных людей.
Прохоров – тоже не сразу – сказал:
– Вот это да… Сколько ж тут комнат для обычных людей?!
– В этой пять, плюс комната для музея и музыкальная комната. Вон в той, – они прошли чуть дальше, – шесть, и предполагается, что в одной из них будет размещена библиотека.
– Стой… что значит музей, музыкальная комната, библиотека? Что-то я ничего не пойму, – Прохоров усмехнулся. – Ты серьёзно говоришь?
Никита молча смотрел на него.
– Похоже, это какой-то бред, – произнёс Прохоров, отводя взгляд в сторону.
Недавнее удивление, восторг бесследно исчезли, их сменило недоверие, ревность, зависть. Но его друг принял эту перемену как должное, и вёл Прохорова дальше, распахивая перед ним всё новые и новые двери. В одном из помещений, куда они вошли, велись отделочные работы. При виде рабочего, оштукатуривающего колонну, глаза Прохорова заблестели.
– Эй, парень! Ты хоть кельму раньше в руках держал?
Но он явно поспешил с критикой, в которой, разумеется, испытывал потребность. Тот, к кому он обратился (едва взглянув на него) действительно был молод, но при этом и достаточно опытен, в чём легко можно было убедиться. Лицо паренька светилось физической усталостью, трудолюбием и спокойствием. Во взгляде его была учтивость и вместе с тем любопытство.
– А…- осёкшись, издал звук Прохоров. – Что за странные у вас инструменты!.. Никогда раньше не видел таких… Практично, должно быть? А-а… Никита! – бросил он взгляд через плечо. Развернулся на сто восемьдесят градусов. Но Никиты рядом не оказалось. Затем он встретился взглядом с пареньком и тут же опустил голову.
– Да нет, всё в порядке, не обижайся. Нормально ты всё делаешь.
Прохоров присмотрелся к его работе. – Красиво…да-а. Ну, у вас тут и строительство! – В очередной раз окинул он взглядом стены и потолок. – Хоромы настоящие! – И усмехнулся с чувством горечи.
– Слушай, а мой друг, Никита, он у вас прорабом работает… – не то задал вопрос, не то собирался развить какую-то мысль.
А паренёк смотрел на Прохорова так, словно пытался понять, о чём он говорит.
– Никита? – уточнил он. Но, подумав, покачал головой.
– Ну, тот, кто был здесь только что! – начинал нервничать Прохоров.
– А-а-а, – протянул парень задумчиво, – вы сказали, прораб?.. Знаете, не могу вам помочь. Может быть, кто-то другой знает.
– Да-а-а…а ты новенький что ли?
– Прошу прощения…
Прохоров улыбнулся и придал голосу мягкость, чтобы следующая его фраза не прозвучала грубо:
– Плохо со слухом? Говорю, недавно работаешь что ли?
– Недавно, – ответил парень, правда, это прозвучало не как ответ, а как повтор слова «недавно».
– А-а-а, – протянул на этот раз Прохоров, подумав о том, что ситуация получается странная (ведь паренёк кажется совсем не глупым), – ладно, не буду отвлекать, работай.
Почти сразу же после этого разговора Прохоров случайно наткнулся на выход из дома и вышел на улицу.
Солнце светило ослепительно ярко. Когда в последний раз так было?.. Месяц назад? Нет, пожалуй, не раньше, чем в конце прошлого года. Но солнце было не только ярким. Прохоров поспешил снять с себя куртку. Некоторое время он не знал, что с ней делать: нести на плече или вовсе избавиться от неё. В конце концов, выбор обусловил её внешний вид. Вслед за курткой на землю полетели свитер, тонкая кофта и даже майка. Но после этого Прохоров вновь заколебался: правильно ли он делает – ведь на улице зима, зимнее солнце обманчиво, через полчаса может резко похолодать… Почему он так уверенно снял с себя одежду, он и сам не мог понять.
Завернув за угол дома, Прохоров увидел вдалеке строительный городок, к которому вела пустынная асфальтная дорога. Слово «пустынная» пришло ему на ум неспроста: по ней никто не шёл, и никто не ехал, и по обе стороны её было только голое поле. Он невольно остановился. Налюбовавшись загадочным пейзажем, перекинул с одного плеча на другое майку, которую всё же решил прихватить с собой, и странно ухмыльнувшись, размашисто и бодро зашагал по асфальту.
В магических лучах света купались яркие разноцветные бытовки городка. Вдруг при виде них Прохорова кольнула мысль: ведь это чужая стройка, зачем он сюда идёт? Никита… но он ушёл в неизвестном направлении…может быть, его здесь и не будет. Какого чёрта его потянуло в этот… Но внезапно все мысли исчезли.
То, что он увидел, могло только присниться. Бытовки были не бытовками вовсе, а двухэтажными домиками на колёсах. И хотя в остальном всё было так, как должно быть (ходили люди в рабочих костюмах, стояла строительная техника), городок всё равно выглядел нереально. Хотя… если отбросить подобные мысли и на минуту представить, что перед тобой обыкновенный строительный городок, то можно просто получить приятное впечатление. Бытовки выглядели очень и очень симпатично, и было очевидно, что за их привлекательной внешностью скрывается комфортное помещение. Успокаивало Прохорова и то, что никто из рабочих не обращал на него внимание. Здесь не было слышно громких голосов, музыки. Вместо звуков из радиоприёмника, в воздухе разносился щебет птиц, и как ни странно, это было приятно, это напомнило ему детство, проведённое в деревне. «Надо же, какая тишина и спокойствие. Просто сказка. Всё чистенько, аккуратненько, нет, ну надо же! И чувствуешь себя… как-то уверенней, как-то по-человечески, что ли…» Он прошагал мимо рабочего, стоявшего возле бытовки и курившего трубку. «Элита… да-а-а, нам с ними не состязаться. Не выношу запаха дыма, но этот табак пахнет…». Прохоров оглянулся на курильщика, который даже не взглянул в его сторону (вероятно, куда больше его занимали птицы на проводах), и затем убеждённо закончил мысль: «Пахнет на самом деле приятно». Он улыбнулся, подумав о том, что будет, что рассказать своим. Да, уж ещё как будет!
Внезапно Прохоров застыл и прислушался: до него всё же донеслись звуки музыки, которые поначалу он не воспринял как музыкальные, больно уж непривычными они были для его слуха. «Что это? Моцарт какой-то, что ли?.. Хм, с каких это пор строители перешли на классическую музыку?!» На миг ему представилась следующая картина: двери бытовки раскрыты настежь, в ней за столом спит рабочий, а по радио передают классику, которую никто не слушает. Но его ждала очередная неожиданность.
По мере его приближения к дальнему концу городка музыка становилась всё громче. Наконец, он нашёл, откуда она доносится. Подошёл к бытовке с открытой дверью и заглянул внутрь. К его изумлению в ней стояло фортепиано, и человек в робе играл на нём в окружении нескольких слушателей.
Немо понаблюдав за происходящим, Прохоров попятился от двери и тихо сам себе произнёс:
– Что всё это значит? Никита…
Он посмотрел вокруг, голова его от этого закружилась.
– Никита, где ты?! – заголосил на всю округу, уже не боясь привлечь к себе внимание. – Где ты, чёрт тебя побери?!
Не на шутку встревоженного Прохорова кто-то взял за руку.
– Эй, эй, друг! Что-то случилось?
Мягкий дружеский голос сразу же успокоил его. Перед ним стоял пожилой, полный мужчина с довольно приятной, хотя и, вновь-таки, несколько необычной наружностью.
– У вас что-то случилось? – повторил он свой вопрос. И тут стало ясно, что именно было в нём необычным. Этот человек походил на индейца с книжной обложки. Книгу эту не так давно Прохоров держал в руках. Она лежала на столе у сына, – от нечего делать он взял её, пролистал несколько страниц и положил обратно. Хотел спросить, о чём она – опять же, от нечего делать – но не спросил – забыл, естественно.
– Я ищу здесь одного человека… Мы шли с ним сюда, а потом он исчез куда-то. Прорабом тут у вас должен работать.
Мужчина пристально посмотрел на него. От его взгляда Прохорову стало не по себе.
– Если ты ищешь друга, то тебе нужно просто немного подождать. Вероятно, он отлучился по каким-нибудь делам.
– Делам…- повторил Прохоров как-то неопределённо. – Так значит подождать… И сколько же ждать? Не знаю, как у вас здесь, а у меня рабочий день до двадцати минут пятого. Сколько сейчас времени, не подскажешь, гм, не подскажете?
Но мужчина только молча смотрел на него, будто изучал.
– Да что у вас все какие-то странные! Эй, сколько сейчас времени? – обратился Прохоров к рабочему, прошедшему только что мимо него.
– Времени? – остановился тот в растерянности. Подумав секунду, заулыбался и сказал: – Хороший вопрос. Знать бы, сколько сейчас времени, ха-ха-ха. – И ушёл, продолжая, по-видимому, смеяться.
Прохорова начинало это злить. Он хотел, было, высказаться перед предыдущим незнакомцем, но голос его прозвучал в пустоту:
– Чёрт, что за народ такой!
Он прошёлся по опустевшему городку, засунув руки в карманы, рассматривая удивительные обители строителей, вид которых мог вызывать только бесконечную симпатию, умиление или что-либо подобное, но никак не желание покритиковать. На одной из них висела табличка с надписью: «Отделочники». Прохоров замер, глядя на поле подсолнухов, изображённое на брусчатых стенах. Потом сделал шаг к двери, которая была приоткрыта, немного нерешительно потянул её на себя, заглянул внутрь. Несколько человек, сидевших за столом, тотчас обернулись на скрип двери. Прохоров решил войти.
– Добрый день…гм, прошу прощения… Я собственно… – растерянно начал он. – Вижу вы всё ещё сидите, хотя мне казалось, обед давным-давно должен был закончиться. Собственно, у меня остановились часы и я, по правде говоря, совсем сбился со счёту, сколько сейчас времени…
Прохоров приблизил к себе часы и постучал по ним.
– Похоже, не гоняют вас прорабы, – не то, что у нас теперь. Эххх, я б тоже так посидел бы! Видать, не жизнь у вас, а малина. А я с соседней стройки, из «ДСК», ну, в общем, неподалёку тут работаю. Меня ваш прораб сюда привёл по работе – я, кстати, тоже отделкой занимаюсь…
Среди людей, внимательно и спокойно выслушавших его, Прохоров увидел того, с кем разговаривал пять минут назад.
– Интересно у вас написано, – он указал пальцем через плечо на дверь, – «Отделочники». А кто именно: маляры, штукатуры, плотники, или всё вместе?
Пару человек молча переглянулись, отчего у Прохорова возникла мысль, что он, возможно, говорит на иностранном для них языке.
– А вы, кстати, кто будете, не россияне часом?
И снова молчание, и снова пару человек переглянулись. Но потом кто-то сказал:
– Да вы не стойте на пороге, проходите, присаживайтесь!
– Проходите, проходите, – приглашал другой. – Обед ещё не закончился, вы правы.
– Может быть, желаете чем-нибудь угоститься? – произнёс третий.
– Нет, не желаю, – ответил Прохоров, усаживаясь на повёрнутое к нему кресло. – Что-то сегодня странно себя чувствую, хотя вам эта информация совершенно ни к чему… Я только хочу найти вашего прораба…
– Как именно вы себя чувствуете? – поинтересовался пожилой человек в бейсболке со смуглым, орлиным лицо. Человек этот тоже походил на индейца.
Его вопрос словно током ударил Прохорова. Или это и был ток?.. «Это ещё что?.. И знобить начинает… Снова дрожь какая-то, холодно становится…»
– А можно дверь закрыть? – попросил он. – Холодно жутко. Возомнил, что лето на улице. А погода-то в это время страшно обманчивая.
– Простите меня, что вот так вот завалился к вам, – чуть погодя продолжил он. – Просто… – но прервался, так как осознал, что смотрит на пирог со свечами. –
О, вижу у вас тут праздник – день рождения отмечаете?
– Может, всё-таки перекусите?
– Простите ещё раз, что я тут вторгся… совсем не к месту. Спасибо, конечно, за предложение, но мне, пожалуй, пора. – Он встал и уверенно направился к двери. Но на пороге почувствовал себя совсем плохо.
Кто-то помог ему сесть и накинул на плечи что-то тёплое.
– Как же вы пойдёте так?
– Вам определённо стоит согреться и перекусить.
После недолгой паузы Прохоров, кивнув на пирог, произнёс:
– Яблочный?
– Яблочный.
– Можно кусочек? С детства люблю яблочные пироги. Нет, вы простите, что я вот так… Впрочем, вам, наверное, и мои извинения надоели… Интересные вы люди, добрые уж очень, таких не бывает. Видать, зарплату высокую получаете? – Задавая этот вопрос, Прохоров улыбнулся, дабы показать, что спрашивает из доброго побуждения.
В очередной раз люди за столом переглянулись. Неужто не услышали вопроса, или не поняли его? «Дурак ты, Прохоров, кто ж такие вопросы напрямую задаёт!» – отчитал он себя.
– Ну да ладно… понимаю, что дело не только в этом. У нас просто все зациклены на зарплате, поэтому я и спросил.
– Ну, пирог вижу, а где же остальное, где водка? Или у вас не день рождения? – на этот раз натянуто улыбнулся он.
Один из рабочих поставил на стол бутылку.
– А всё ясно, от начальства прячете. Надо ж, а мне эта мысль и в голову не пришла…
– Как ваше состояние? – снова спросил пожилой с орлиным лицом.
– Спасибо, сейчас, кажется, получше, – произнёс Прохоров, чувствуя, что пронзительный взгляд этого человека вынуждает его вести себя более сдержанно.
Одна рука поставила перед ним стакан, другая медленно наполнила его, – на удивление, до самых краёв, на столе даже образовалась небольшая лужица.
– Ну-с, который из вас именинник?
Ответа не последовало. Только кто-то положил руку ему на плечо, на что Прохоров не отреагировал, так как решил, что его просто подбадривают. Он резко выдохнул, поднеся стакан ко рту, невнятно проговорил «ну, будем!» и полностью опорожнил его.
– Что было в этом стакане?! – в голосе его прозвучало недоумение и тревога.
Но больше он ничего не смог сказать. В ответ послышалось: «горечь». Но это слово имело иной смысл, нежели «горькая» или «водка».
За какой-то короткий отрезок времени перед ним промчалась едва ли не вся его жизнь. И всё что он увидел, было как-то связано с «горечью».
Вот он стоит у пастели больной матери и держит её за руку. Он не помнил того времени, когда она была ему самым близким человеком, – увы, это правда… однако сейчас: её голос, речь, лицо вызывают в нём тёплые чувства. Сейчас ему хочется обнять, поцеловать мать. Любви Прохоров почти не знал; в редкие мгновения её луч прокрадывался в его сердце. А сам он не пытался открыть сердце для любви. Как-то раз, когда он был подростком, его заперли в комнате. Он хотел встретиться с девушкой, но отец ему запретил, поскольку был убеждён, что эта девушка закоренелая шлюха. «Чтоб настоящим мужиком стать, ты должен нормальную бабу найти!» Но хоть сам Прохоров не знал наверняка, была она такой, как описывал её отец и школьные товарищи, любящие посплетничать, или нет, он решил, что ему следует забыть о ней. И уже вскоре былые грёзы воспринимались им как некое наваждение.
Вот отец застаёт его за «непристойным» занятием. Прохоров старший делает вид, что ничего не заметил. Однако его молчание, обход темы создаёт дискомфорт. Отец… был ли он когда-нибудь с ним откровенен? Прямолинеен – да, а откровенен?.. Он никогда не говорил о своих слабостях, недостатках. А насколько был честен он, сын со своим сыном? Каким был он сам, как отец?..
Ещё совсем юный он идёт ночью один по деревне, – засучив рукава, часто сплёвывая (он перенял эту привычку у одного из своих товарищей), что означало, что он уже стал взрослым и независимым, способным решать любые проблемы. В действительности же он вёл себя так потому, что не хотел испытать другое: чувство собственной несостоятельности, и не только… ещё одиночество, и что ему не на что и не на кого опереться, а всё то, за что приходится цепляться, чтобы не потеряться в окружающем мире, приходит и уходит. Почти все его действия напоминают театр одного актёра. Но нет никого, кто бы услышал его внутренний голос, восхитился бы его внешностью. Вокруг лишь бездонная ночь, и всему миру и звёздам в небе безразлично, как он выглядит и о чём думает. И так было не только тогда… вся жизнь подобна бегству, в котором действовало одно скрытое правило: делай выбор в пользу того, что доступно, не стремись, пользуйся тем, что находится ближе.
Вспомнилось даже то, как он был совсем маленьким. Отец держит его на руках, громко разговаривает с кем-то. Малыш начинает плакать. Он плачет и плачет, и никто не может его успокоить. Он хочет прильнуть к материнской груди, но матери рядом нет.
Прошлое всегда довлело над настоящим. Это стало ясно теперь, когда вся его жизнь словно бы вывернулась на изнанку. На её внутренней стороне было сыро, там была тьма и безысходность – вот отчего в нём постоянно накапливалась горечь. Повесив голову, Прохоров молча сидел над стаканом с тёмной жидкостью, совершенно один в пустой комнате. Он ощущал внутри себя пустоту и страх перед тем, что должно возникнуть из этой пустоты. То, что прежде было мимолётным кошмарным сном, теперь претворялось в реальность: некая тёмная сила, которой человек не в силах противиться… И внезапно даже чувство одиночества оказалось малым в сравнении с надвигающейся на него бесконечностью и тьмой.
Но вдруг он ощутил на своём плече чью-то руку. Постепенно Прохоров пришёл в себя. Обернувшись и подняв глаза, увидел, что рядом с ним стоит его друг, Никита. А в это время человек, похожий на индейца, отдёрнул занавеску. Жестом руки он предложил Прохорову посмотреть в окно.
На улице бушевал ветер. Хрупкое одинокое деревце в неистовом танце едва не касалось ветвями земли. Казалось, оно вот-вот переломается.
– Это сезон ветров… какое удивительное совпадение! – от голоса, который произнёс это, веяло покоем и доброжелательностью. – Вы откуда будете родом?
– Родом… Можно мне стакан воды?
– Пожалуйста. Вы забыли про пирог…
– Пирог… Да, спасибо. – И тут же ему вспомнилось, как его мать пекла вот такие пироги, как он с удовольствием их ел. Сначала мать, потом жена – когда их сын был ещё маленьким. Со временем яблочный пирог стал всё реже и реже появляться у них на столе… а в последнее время… Когда он ел яблочный пирог в последний раз?
– Родом я из деревни. Родился в деревне и вырос. Возле Несвижа это – знаете такие места хоть? Женился, значит, перебрался в город.
– В город…
– Ну, в Минск. Жена у меня минчанка. Да здешний я, белорус, самый что ни на есть. Да что вы смотрите на меня, как всё равно что-то не так говорю? – в недоумении – но без возмущения, – с доброй усмешкой проговорил он.
– Минск. Очень интересно, – и как вам… как вам живётся в Минске?
– Да, как живётся… никак в общем… нормально.
На какое-то время в бытовке воцарилась. Все, без исключения, испытывали интерес к его рассказу, причём самый неподдельный интерес. Вдруг после продолжительной паузы на глазах у Прохорова выступили слёзы. Этого вопроса на самом деле он ждал долго. И это желание… встретить того, кто с такою искренностью и теплотой выслушал бы его, равно как и другие столь же простые желания, никогда не удовлетворялось полностью.
– Что тут рассказывать…Жизнь такая же, как и у всех, – начал он, стараясь не зарыдать. – С работы домой, с дому на работу и два выходных, чтобы выпить с друзьями, да посмотреть телевизор.
Он говорил, по-прежнему испытывая ощущение, что с ним происходит нечто, подобного чему в его жизни никогда не происходило. Эти люди, по-видимому, готовы долго и внимательно слушать его. А он при этом может не бояться, что его несвязный и по сути неинтересный рассказ разочарует их.
– Я сказал: с работы домой. Это по привычке я так… На самом-то деле это не дом, а общага, общежитие в смысле. Мы, то есть я, жена и сын живём в нём девять… да, почти девять лет. Сначала Мапидовская, потом ДСКовская общага – она недалеко тут находится. Честно говоря, мне-то ещё ладно, жена тоже мирится, правда нервная совсем стала… А вот сын… ему, наверное, труднее всего – не хочет подрастающее поколение к тяжёлой жизни привыкать, но оно-то и правильно – нужно всегда большего добиваться… наверное… уж и не знаю, так это или не так. Чем больше взрослеет, тем всё глубже плюёт на всё, на всё, что связывает, на обычаи и прочее. Я вот чувствую, что слишком рано я для него из отца в старика превратился. Как подумаешь… ведь, что нас теперь с ним связывает? Мы и по чашке-то чая не сядем вечером вместе выпить. – После этих слов у Прохорова хлынули слёзы.
– В общем, не умею я красиво излагать. Да и что тут излагать… Всё у меня не так, как у нормальных людей, и сам я в этом виноват. Воровать, как другие, не умею, зарплаты хватает только на проживание: поесть, там, приобуться. А амбициями бог не наградил. Так вот и получается, что к своим сорока благосостояния так и не нажил, так что… А что нас ждёт дальше? Я говорю не только про себя и свою семью… таких как я счастливчиков ведь много. Что нас ждёт… Вот вы, скажем, строите элитные эти дома – нет, чтоб для простых людей такие строили, и цены на квартиры реальными были, а не заоблачными. Понимаю, конечно, каждому своё… Кто-то полжизни положил, чтобы в люди выбиться, денег заработать, а кому-то всю жизнь поле пахать. В общем, о чём тут говорить…
– Что означает это слово «элитные»? – поинтересовался пожилой седовласый строитель, который на строителя, правда, был как-то совсем не похож. При взгляде на него у Прохорова замерло сердце, и по телу пробежала дрожь. Этот человек вполне мог бы сойти за какого-нибудь гения, учёного. Но что гению делать на стройке? Может это просто умный и интересный человек – такого сорта людей ещё можно встретить среди строителей, хотя и очень редко. От волнения Прохоров даже не придал значение тому, что человеку со столь интеллигентной наружностью не известен смысл слова «элитные».
– Элитные, мм, как вам сказать… это значит: не для простых смертных, таких вот как мы, хотя про вас я ничего не знаю… Словом, элита – это общество состоявшихся людей, таких перцев, с которыми нам не тягаться.
Судя по лицам слушателей, его объяснение было не совсем понятным. Прохоров почувствовал себя неловко. А затем в нём внезапно возникло недоверие, негодование…
– Да, что вы задаёте такие вопросы?! Вы ж лучше меня всё знаете! Знаете, и молчите?! Что вы хотите от меня услышать?! Это что, тест какой-то?! Да неграмотный я, в смысле малообразованный – на двойки, тройки учился, школу чуть закончил! И большинство у нас таких, и пусть вас это дальше удивляет! Да, что я тут торчу с вами! Пора мне!
И приложив руку к груди, сердечно добавил:
– Извините, бога ради, за причинённое беспокойство!
Прохоров уже подошёл к двери, но тут кто-то настиг его вопросом:
– И поэтому для этих людей строят особые дома?
– Эти особые дома строите вы, – с ухмылкой сказал Прохоров. Немного постояв и помолчав, он обратился к другу: – Никита, зачем ты привёл меня сюда? Ты просто хотел познакомить меня со своими приятелями и показать, как у вас всё хорошо? Что ж, у вас всё хорошо, просто чудесно! Теперь, если ты не возражаешь, я пойду.
– Эти дома мы строим для гостей, для тех, кто скоро придёт в этот мир. Прошу прощения – я знаю, это звучит для вас странно, – сказал молодой парень, которого он до сих пор не замечал в бытовке.
Упёршись рукою в дверь, Прохоров устало свесил голову и сделал глубокий выдох. Невольно прислушался к шуму ветра. Куда он пойдёт в такой ураган? Но не важно – если надо, пойдёт! Тут он вспомнил, что куртка, которая на нём, не его, а значит, если он решится идти, то ему придётся шагать по такой погоде практически голым, что смерти подобно, а уж как нелепо будет он при этом выглядеть… Хотя, разве не всё, что происходит с ним сегодня, выглядит странно и нелепо?
– Значит, для гостей…для заморских что ли? Ну вот, уже и иностранцев будут к нам подселять.
Вдруг на первый план вышел низкорослый лысоватый человек в очках, у которого была на лбу шишка. Прохорову он напомнил рассеянного школьного учителя.
– Вы не слышите, что вам говорят! Хотя вы давно должны были заметить, что нам несколько непонятен ваш язык, а вам, соответственно, наш. И, если хотите, то особое положение, в котором вы волею судьбы сейчас находитесь, отнюдь не позволяет вам вести себя безрассудно и делать скоропалительные выводы! – Выплеснув эмоции, он приложил ладонь ко лбу. – Ох, ни к чему мне сейчас волноваться. Прошу извинить меня, – обратился он ко всем, – пожалуй, я вас покину – мне нужно успеть закончить свои дела…
Его трепетная речь поначалу вызвала у Прохорова натянутую улыбку (ни с того, ни с сего на его голову свалились нравоучения, которых ему сейчас только и не хватало), но потом… «Если хотите, положение, в котором вы находитесь волею судьбы…» От этих слов по телу прошёл озноб. Что хотел он этим сказать? Прохорову вновь стало не по себе.
– Для гостей, которые скоро придут в этот мир, для наших потомков, – объяснил молодой парень.
– Ничего более странного не слышал. Это что, новый указ президента? Выходит, вы строите для тех, кто ещё даже не родился! Замечательно, конечно, но тут и живым негде жить, простым то бишь людям, – нуждающихся ж миллионы! Чёрт, я сплю, наверное, или это какой-то дикий розыгрыш… – Он взглянул на лица пожилых людей, сидящих за столом. – Нет, это не розыгрыш…
Его друг снова положил ему руку на плечо. Настроение Прохорова от этого сразу же изменилось.
– Никита, кто эти люди? Ты слышишь, они уверяют меня, что… а тогда как же…
– Этот мир выглядит иначе. А эти люди – мои большие друзья.
– Здесь все друзья?..
– Точно.
– Мой дом… жена, сын, работа – что стало с этим? Всё исчезло?.. Скажи, я ж не совсем дурак – что угодно могу понять! Я ведь чувствовал с самого начала, что что-то не так… Скажи, это правда?! Мне больше не найти их? Ведь так?! Зачем, зачем мы пришли сюда?!
– Всё в мире приходит и уходит. Жизнь – это сон, – говорил Никита, глядя в окно, за которым бушевал ветер и гнулось одинокое деревце.
– Сон? Что это значит? Ты предлагаешь смириться с тем, что всё, что всё, что я прожил – сон?
– Предлагаю, – ответил Никита, устремив на него взор.
– Нет ничего проще, чем воспринимать жизнь как сон, – сказал человек со смуглым орлиным лицом.
– Поэтому здесь нет никакой элиты, ни состоявшихся людей, ни простых смертных, нет ни псевдо несчастных, ни псевдо счастливых. Людьми не управляют амбиции. Их жизнь – это захватывающий творческий процесс, а не борьба за выживание. Ведь в этом мире мы только гости.
Последние слова Никиты показались Прохорову знакомыми. Где он мог это слышать? Ну, конечно, он видел их на стене прорабской. «Не зли других, и сам не злись – мы только гости в этом мире…» И так далее. Он знал этот стишок наизусть, но никогда особо не вдумывался в его смысл.
– Знаете, ведь я тоже так думал, и думаю… Это ведь неправильно, что существует миллион семей, у которых нет твёрдой почвы под ногами, то есть своего дома, своей квартиры. И это нелепо, что человек всю свою жизнь пашет для того, чтобы прокормить свою семью и построить жильё; и построит он его только тогда, когда ему самому оно надо-то будет постольку поскольку. Я всегда считал, что есть изначально какая-то ошибка в том, как мы живём. Другие обвиняют высшее руководство, а я думаю, что дело не только в высшем руководстве, но и в каждом из нас. Нам надо… нам надо простить тех, кто живёт лучше нас – не завидовать им, а не завидовать им – значит ничем не хвастаться перед другими, не хвалиться там и прочее. Я всегда так думал – бог тому свидетель – но что тогда мне мешало жить так, как я того хотел? Все мы, люди варимся в одном огромном котле, и выходит, что каждый из нас вовсе не самостоятельная личность. Все мы пропитаны друг другом, и правдой, и неправдой. Жизнь – великая путаница… и какими бы хорошими мы ни были… просто, наверное, мы выбираем такой путь, по которому идти проще. Идёшь себе до поры до времени, не задумываясь, и вроде всё так, как и должно быть. Но потом… в один прекрасный момент понимаешь: жизнь прожита зря. А если и не зря, то, по крайней мере, счастья ты своего личного в ней так и не нашёл. Да, ты чувствовал себя иногда счастливым, ну и что с того? Вот почему все желают друг другу счастья. Потому что редкостная это вещь, не зря её с птицей сравнивают. Ни у кого, почитай, этой птицы нет.
Знаете, в то, что говорите вы, невозможно поверить, – поразмыслив немного, продолжал Прохоров: – Вы рассказываете мне о людях, которые не гонятся за материальными благами, не пытаются выбиться из простых рядовых в начальники, или куда-нибудь там ещё повыше. Но разве это не в крови у любого человека? Если бы мне предложили деньги, власть, я бы, наверно, не смог отказаться. И никто не откажется. А вы, если бы вам это предложили, неужели отказались бы?..
Его слушали всё так же внимательно и с большим интересом, что нельзя было не почувствовать. И ещё Прохоров почувствовал, что его вопросы не вызывают ответа, а становятся частью его истории.
– Что ж, твой сын мог бы гордиться тобой, – сказал Никита. – А теперь… нам пора идти.
Все встали и вышли из-за стола вместе с Прохоровым. Когда дверь бытовки отворилась, в лицо ударило дневным светом. На улице стояла теплая и солнечная погода, которой, однако, никто не был удивлён. Сняв с себя куртку, Прохоров с благодарностью отдал её. Он посмотрел в необъятное голубое небо, набрал побольше воздуха в лёгкие и выдохнул.
– Эх, благодать! Ну-с…
Он протянул руку в знак прощания, чем вызвал небольшую заминку. Человек со смуглым орлиным лицом первым протянул Прохорову свою руку, подав тем самым пример всем остальным.
– Жаль расставаться. Всё-таки вы и впрямь необычные люди – я ведь не полный дурак, что-то да понимаю. Эх, кабы мне вас раньше встретить!..
Они ещё долго стояли возле бытовки и провожали его взглядом.
– Как думаешь, Альберт, – обратился молодой человек к пожилому, – кто этот парень и откуда он пришёл?
– Откуда пришёл, можно лишь догадываться. Но если не ангел он, то кто же?
Никита и Прохоров шли по уже хорошо знакомой им дороге.
– Никит, знаешь, что я сейчас чувствую? – он хотел продолжить мысль, но друг остановился и пристально посмотрел на него.
– Да. Ты чувствуешь себя так, как когда-то в детстве.
– Я целую вечность не чувствовал этой лёгкости, этого юношеского… как же это…
– Задора, – подсказал Никита, и добавил вместо него: – этого интереса к жизни, которую можно проживать не неделя за неделей и месяц за месяцем, а час за часом, минуту за минутой.
– Да, я помню, что ты сказал, что мне не вернуть того, что было. Не уверен, что до конца понял тебя, но даже, если это так, если мне и вправду этого не вернуть, то хочу тебе сказать: я всё равно рад нашей встрече. Это было… как это говорится, незабываемое приключение!
– Надеюсь, я сделал для тебя то, что должен был сделать.
– Ты это о чём?
Но тут Прохоров увидел впереди карьер.
– Это ж тот самый, возле которого мы познакомились! А что это за люди…
Два человека сидели на краю, свесив ноги. Подойдя ближе, Прохоров узнал их. И из глаз его потекли слёзы.
– Алёнка, Егор! Егорушка, Алёнка! Сынок, ты разве не стал взрослым, разве тебе уже не шестнадцать лет? А ты мать, тоже выглядишь такой молодой…
Прохоров сел рядом с ними.
– Чем занимаетесь? Как себя чувствуешь, сынок, не болен ли ты часом, что-то бледное у тебя лицо?
– Не болен он, – произнесла жена. – Скучно стало ему – тебя давно нет. Вышла вот с ним погулять…
– Сына, посмотри на меня, это ж я – твой папа…
– Да ты бы извинился перед ним, что тебя три дня дома не было, что пропьянствовал с друзьями!
– Я… так это ж… так это ж когда было?!
– Пойдём, Егор, – позвала сына мать.
– Алён, да ты что, сбрендила? Это ж было триста лет назад! Я ж после того домой всегда вовремя приходил!
– Да только, что ты был, что тебя не было…
– Я же… Простите меня, Алёна, Егор… знаю, что ничего хорошего для вас не сделал. Но я всегда… я ведь всё-таки любил вас – сам только этого не понимал!
Прохоров упал на колени перед ними и зарыдал. Но сквозь рыдания до него донеслись слова Никиты:
– Теперь ничего не изменить. Ты мог только проститься с ними в своём сердце, что ты и сделал. Они смогут простить тебя.
– Куда нам теперь?
Никита направил взгляд в небо. Туда же посмотрел и Прохоров. Он увидел прямо над собой цепочку огней, образующих спираль.
– Тебе пора.
И Прохоров с готовностью шагнул в пропасть – как когда-то в детстве. Но только на этот раз он не скатился в неё кубарем, а взлетел высоко над ней.
Нина Петрушевич вошла в комнату, где её бригада сидела на рулонах линолеума и играла в карты.
– Кончайте уже резаться! – громко и взволнованно произнесла она, – пошлите на улицу, покажу вам то, чего вы ещё никогда не видели!
Всем стало ясно, что что-то произошло.
На дороге, пролегающей между строящимися домами, собиралась толпа людей. Там же стояли два автомобиля скорой помощи. Чуть дальше, возле того дома, который ещё только начинал строиться, на земле лежал башенный кран. К нему с кушетками спешили медицинские сотрудники.
– Кто-нибудь пострадал? – спрашивали в толпе.
– Крановщица. Молодая девка, – был ответ.
– Ну и дела…
– Ух, ничего себе… – сказал кто-то громко. – Это ж когда такое бывало, чтоб краны башенные падали!
– Да бывало! – произнесли в ответ сразу два голоса – один громче, другой тише.
– Так, как так получилось, что он упал? – спросил некий молодой парень.
– Спешка это всё, – сказал тихий пожилой голос. – Быстрей надо дома сдавать.
– С каждым годом всё быстрей, – добавил кто-то.
– Подушку как следует не подготовили. Почва просела, вот он и поехал.
– Вот им спешка – боком вылазить!
Вдруг разговоры утихли. Медицинские работники несли на кушетках тела пострадавших. На одной из них лежала молодая женщина, на другой мужчина, лет, приблизительно, сорока.
Автор публикации
