Аннушка приплясывала на месте в нетерпении. Тучное тело воспитательницы закрывало обзор, и ей приходилось вытягивать шею и становится на цыпочки, чтобы что-то увидеть. А посмотреть было на что. На полу лежали два старшеклассника. Вокруг битое стекло и окровавленный нож. Спальная комната заполнилась любопытствующими, как ни старались воспитатели разогнать всех по классам. Даже вечно равнодушный, с выпуклыми рыбьими глазами директор соизволил прийти на место трагедии.
С улицы донесся вой сирен, а спустя минуту всех вытолкали вон из комнаты. Аннушка ушла в девичью спальню, унося с собой воспоминания об увиденном. Ей хотелось побыть одной, посмаковать детали, разложить по полочкам каждую мелочь. Но стоило ей подойти к кровати, как на нее накинулись соседки.
– Уродка! Фриканутая! – девочки толкались и больно дергали за косу. Все находились под впечатлением от произошедшего убийства и вымещали свои эмоции на ближнем. Аннушка молча свернулась калачиком на кровати и терпеливо ждала, пока закончатся нападки сверстниц. Скоро ее оставили в покое, так как дразнить молчаливое и неподвижное существо стало неинтересно.
Когда наступил отбой, и все воспитанницы интерната заняли свои кровати, Аннушка наконец-то смогла предаться воспоминаниям. Она выуживала из памяти отдельные фрагменты, чужие эмоции и реакции. Вот, слабак Ванька хнычет, уткнувшись лицом в живот воспитательницы. А та стоит, разинув рот и некрасиво выпучив глаза. Машку вырвало прям у порога, стоило ей забежать следом за остальными посмотреть на мертвых мальчишек. Аннушка прокручивала в голове момент, как судорожно сжимается худенькое Машино тело в рвотных конвульсиях и получала удовольствие. Всё, что у других вызывало отвращение или страх, было ей интересно. Она ловила себя на том, что не может отвести взгляда от плачущих, стонущих и охающих одноклассников, воспитательниц. Но дольше всего она смотрела на мертвых. Было что-то необъяснимо прекрасное в неподвижных телах, закатившихся глазах и темных пятнах крови.
Конфликт между двумя мальчиками начался давно. Их вражда и борьба за место лидера в интернате были всем известны. Аннушка лишь слегка ускорила события. Шепнула пару слов одному, подкинула записку второму. Стащила нож на кухне и оставила на видном месте в спальне. А дальше ребята справились сами. Слово за слово и сцепились в драке. После первой крови, пошли в ход подручные материалы. Митька разбил вазу и стал размахивать острым осколком. Саня не остался в стороне и взялся за нож, так кстати оказавшийся под руками. Слепая ярость и разбушевавшиеся гормоны сделали свое дело. Два худых, жилистых подростка больше не причинят вреда другим. Красивая мертвая картина на ворсистом ковре навсегда останется в памяти Аннушки.
Спустя десять лет…
Аннушка приплясывала на месте в нетерпении. Она поглядывала в узкую щелку приоткрытой двери. До нее доносились мужские голоса и топот ног. Вот, хлопнула дверь, и санитары стали выносить тело. На носилках лежала хрупкая девушка. Ее восковое личико обрамляла копна рыжих кудрей. А на шее наливалась чернотой полоска от веревки.
Аннушка проводила взглядом процессию и прикрыла дверь. Сладко. Хорошо и сладко от мысли, что все закончилось. И она такая красивая! Бледная кожа, рыжие волосы и черная полоса. Как итог. Как финишная черта.
Аннушка знала, что за хрупкостью и милым личиком, скрывалась гадина. Света донимала ее в интернате. Продолжала травить в общежитии. Была зачинщицей в большинстве стычек между интернатскими. Могла облить словами, как кислотой, а могла и натравить своих менее умных подружек на жертву.
Аннушка смиренно сносила побои и никак не реагировала на выпады в свою сторону. Знала, что это не поможет. Таким одиночкам, как она, всегда тяжело выживать. И чем меньше даешь отпор, тем быстрее заканчивается интерес к тебе. И Светина смерть – это не месть. Нет. Это очищение. Свобода, о которой мечтала сама Аннушка, но прежде должна была даровать ее другим. Тем, кто этого заслужил больше остальных.
Человеческие души ей виделись пустыми сосудами, что заполнялись по мере проживания жизни. И образ жизни сильно влиял на то, чем буду заполнены эти сосуды.
Мало доброго видели интернатские, а от того их души наполнялись злобой, завистью, жадностью и прочими демонами. Выпустить их, очистить сосуды – вот ее предназначение! И Аннушка старалась. Делала все, что было в ее силах. И она знала, что имеет собственных демонов. Любовь к убийствам, боли, неприглядным и мерзким, с точки зрения большинства людей, событиям.
По достижению совершеннолетия Аннушка оказалась на улице. У нее был диплом повара-кондитера и несколько тысяч рублей, что удалось собрать, подрабатывая во время учебы. Негусто, но лучше, чем ничего.
Аннушка просмотрела массу объявлений и нашла крохотную комнатенку за небольшую плату. Хозяйкой квартиры оказалась общительная старушка, из разряда бабушка-божий одуванчик.
Старушка тепло встретила Аннушку и тут же утащила на кухню пить чай с ватрушками.
– Бедная, – качала головой бабушка, – одни кости и кожа! Вас что там, совсем не кормили? – спросила она, после краткого Аннушкиного рассказа о себе.
Аннушка лишь пожала плечами. Она не задумывалась над тем, отчего она худая и чрезмерна ли её худоба? Потянулась за еще одной плюшкой, так как старушка настойчиво пододвигала к ней блюдо.
Так они и стали жить вместе. Аннушка бегала на работу, в магазин на углу. По специальности устроиться не смогла и пошла работать продавцом в бакалейный отдел. А бабушка готовила на двоих сытные обеды и ужины, баловала выпечкой. Аннушка исправно платила за комнату и еду, принимая свою новую жизнь как данность.
Люди, которые окружали Аннушку, слегка отличались от тех, с кем ей приходилось раньше сталкиваться. Заведующая магазином была дамой строгой, но справедливой. Выпивоха-сосед частенько едва стоял на ногах, но оставался неизменно вежлив и спокоен. А уж старушка-хозяйка совершенно безобидной оказалась.
Такая тихая, размеренная жизнь нравилась Аннушке. Все бледнее становились образы прошлых лет, забиваясь в дальние уголки сознания. Аннушка сильно изменилась внешне и отчасти внутренне.
Спустя год у нее появился парень. Веселый, смешливый, из нормальной семьи. Новые эмоции захлестывали Аннушку, делали ее счастливой. Даже более счастливой, чем она бывала в моменты очищения душ. Казалось, что сама жизнь дает ей шанс начать всё с чистого листа и позабыть старые обиды. И была бы ее миссия на этом окончена, если бы не один случай.
Вечером Аннушка спешила домой. Но не к себе в каморку, а к парню своему на квартиру, к Сережке. Хотела устроить ему сюрприз, готовилась. Юбку новую надела и туфельки на каблучке. Подвела глаза черным карандашом, завила волосы. Пирожных купила по дороге и бежала к любимому, желая показаться во всей красе.
Ключик давно он ей дал, да Аннушка им не пользовалась ни разу. А тут пригодился. Отперла квартиру, туфли скинула и на цыпочках стала красться. Вот ее Сереженька обрадуется-то! Распахнула дверь в спальню и замерла.
На белых простынях Сережка целовал девушку. Она раскинулась, ноги развела. А волосы черные, точно змеи, в разные стороны разметались.
– Ммм, еще…, – стонет под ним красавица, а Аннушка стоит, смотрит. И глаз не отвести, и снова одна мысль свербит в голове.
«Очистить надо, очистить…»
Это уже после, она слезы лить начала. Всё-таки жаль ей, Сережку стало. Повелся дурак на змеиную красоту. Да и кто не повелся бы? Вон, бедра какие, белоснежные, крутые. А талия тоненькая, линии плавные. Даже после смерти красивая. И Сережа ничего такой. Затих на ней, не шевелиться. Плечи у него всегда приличные были. А с ножом между лопаток еще лучше смотрятся.
Залюбовалась Аннушка своим творением и даже слезы высохли.
«Зря я считала миссию свою оконченной. Вон сколько работы, непочатый край!»
Обмыла Аннушка руки, за собой прибрала и пошла домой. Уж, наверное, старушка ее заждалась! А пока шла, много думала. И поняла одну вещь. Нет сосудов чистых! Все грязные, запачканные человеческими желаниями, мыслями, делами. А потому, нечего ей без дела сидеть. И так перерыв большой получился. Отдохнула и будет.
Бабушка дремала в старом кресле у телевизора. Годы брали свое, и она засыпала иногда вот так, ненадолго.
Аннушка постояла за спиной у бабушки, улыбнулась каким-то своим мыслям и пошла готовиться. Собрала кудри свои завитые, Сережкой не оцененные. Сняла юбку новую, блузку с вырезом. Надела халатик старый, что уже и на выброс не жалко. Достала из сумочки нож, который прихватила с Сережиной кухни. У него ножи хорошие, наточенные. Не такие, как у старушки дома.
Скотч взяла канцелярский, широкий. И пошла очищать старушку. Примотала руки быстро и на рот залепила кусок побольше. Старушка спросонья дернулась, но не успела даже встать. Аннушка и ноги ей примотала к креслу.
Мычит бабушка, головой мотает, в глазах слезы стоят. За что, мол?
А Аннушка стоит напротив, любуется.
– Я же, бабуля, добра тебе желаю, – тихо, с улыбкой нежной, сказала Аннушка. – Только тебе и могу рассказать о демонах. Остальные не поверят. Но ты ведь меня знаешь, – она поцеловала дернувшуюся старушку.
И стала рассказывать. Как умело свела мальчишек, и те забили друг дружку до смерти. Как топила в ведре с помоями нерадивую подружку-предательницу. Как Светку вынудила повеситься и парня её отравила. И еще много чего. По мелочи разное бывало, не всегда удачно, чтоб прям очищение вышло. Но поделиться хотелось.
Старушка плакала, а Аннушка надеялась, что это слезы счастья в ожидании очищения. Так как сама мысль, что старушка может быть не согласна с ней, была противна.
Аннушка попрощалась с полюбившейся бабулей и приступила к очищению. Сделать ей хотелось всё четко, правильно, красиво. Провела лезвием по дряблым рукам и заструилась теплая кровь. Завыла старушка тихонько, но Аннушкина рука даже не дрогнула.
Провела резче – по шее, и старушка захрипела, задергалась. Глаза ее закатились, тело обмякло, а кровь продолжила вытекать толчками – алая, яркая.
Аннушка отступила, окидывая взглядом картину. Хорошо получилось, правильно. Чистая стала старушка, свободная. И на сердце у Аннушки – так радостно и тепло, что не передать словами. Взглянула еще раз, чтобы унести с собой эту красоту. Каждую деталь запомнить, позу, атмосферу. И ушла. Из вещей взяла самое необходимое.
Много еще дел впереди у нее. Найти бы помощников. Да где их взять? Кто поймет ее стремление к чистоте? Слишком въелась грязь в человеческие души. Все понятия перемешались. Одна надежда на нее, на Аннушку.
Автор публикации
