Вагон мягко покачивался вместе с её мыслями. Сейчас бы как-то уснуть, проснуться – и вот он – Воронеж. Но пока за окном была мельтешащая мгла с редкими проносящимися светлячками городов и станций, оживающих театром теней на стене, куда были устремлены ее бессонные глаза.
Как счастливы те люди, которые умеют засыпать где угодно… Даже неугомонные соседи по передвижному общежитию угомонились. Спи. Пора заснуть и убить эту ночь.
Правда, этому не способствовали нарочито негромкие переговоры в коридоре, отчетливо слышные даже через закрытые двери купе:
– Мужчина, тут поспите пока. В три разбужу. Только тихо!
– Спасибо! А то невозможно…
– Да я понимаю.
Дверь прогрохотала роликами и коридорный свет рухнул на пол желтой бетонной плитой.
В купе кто-то зашёл. Ненадолго вспыхнул мертвенно-белый свет смартфона.
Она, затаив дыхание, притворялась спящей, боясь сама не известно чего.
Свет убрался обратно в коридор, а за её спиной еще несколько минут шумно и бестолково обживался новый постоялец. Скрипнула полка и наступила условная тишина спального вагона поезда Москва – Адлер.
Интересно, а он разделся? Хотя бы до майки. А до трусов? Какая интересная мысль. Пока он там возится, устраиваясь, можно её подумать. Мужчина в майке, трусах и галстуке. Она хихикнула. И шляпе. Широкополой гангстерской. Как же она называется… Буратино, Чиполино… Что-то созвучное…
Вновь вспыхнул белый свет. А она ведь почти уснула. Вот гад! Что именно гад, сомнений не было: её ноздри хищно раздулись, втягивая купаж из дорого парфюма с выраженной ноткой коры дуба и мускуса, терпкого запаха кожаного саквояжа и усталого потного нестарого мужчины. Мама говорила, что в доме настоящей женщины всегда должно хоть немного пахнуть настоящим мужчиной. Да, мама определенно знала, о чём говорила. Машинально облизнув враз пересохшие губы, она осознала, что в её замкнутом мирке, ставшим временно её домом, на расстоянии вытянутой ноги пахнет абсолютно незнакомым, но настоящим мужчиной. Наедине с именно незнакомым мужчиной в одном галстуке она последний раз оставалась никогда. Какие интересные ощущения! Она аж повозилась на полке, пытаясь почесать внутреннее свербение. Интересно, а он уже ощупал её глазами? Для ощупывания была предоставлена всё ещё крепкая фактурная, лишь немного выступающая за тридцать попа, выгодно обтянутая белой узкой юбкой, которую она поленилась снять, о чём жалела уже несколько бессонных часов. Казалось, ну встань и сними. Почти также просто, как встать и выключить забытый свет в туалете. Ну чего такого сложного? Главное, сделать это сразу, решительно, без обдумывания. Но полустанок за полустанком, а юбка продолжала стягивать попу и стеснять движения, а свет в туалете гореть… Интересно, а она дома выключила свет в…
Она опять задремала, но встрепенулась, когда бледное приглушенное сияние зашарило по купе. Ну что ты там опять освещаешь? Не её ли? Любопытный какой. Ну на, смотри. Уж что что, а чуть отклянчить наприсиданное в спортзале даже в этом кожаном обруче труда не составило.
Взгляд не заставил себя долго ждать и зашел на сияющий в полумраке белый огонёк. Она чувствовала, как его глаза ощупывают, нежно и опасливо трогают, спускаются на бедра и белеющие в темноте икры с изящными щиколотками, которые были бы главным блюдом, если б на ней были её любимые босоножки. Но сейчас, шеф повар подавал бедренную часть.
Почему-то вспомнился Жорж Милославский с его: «Вы на мне дыру протрёте». Она не удержалась и хихикнула. Свет тут же испуганно мигнув, погас.
Айайай. Какие пошли мужчины пугливые. Ну и фу. Она обиженно втянулась на полку, выпрямляясь в доску. Вот тебе. Бе.
Театр теней на стене все играл и играл неоконченную пьесу под перестук колес. Он угомонился и затих. Вроде, даже засопел. Хоть бы не храпел…
Неужели заснул? Вот гад а. Её сон обиженно ворча и громко топая ногами, удалился, уступив место тянущей боли в пояснице. Чёртова юбка. Как же неудобно. Сведенные ноги затекли, хотелось развалиться на просторной полке во все свои сантиметры и килограммы. Но белая удавка лишь плотнее смыкалась вокруг её шеи.
Всё. Сил больше её нет. Встать, сдернуть с себя юбку и влезть в просторные шароваристые бриджи. Которые в чемодане под полкой. Она от обиды уткнулась лбом в стену и пару раз о неё стукнулась лбом.
Так, тогда план бэ. Просто вскакиваю, стягиваю юбку и прямо так, в стрингах заваливаюсь обратно. А если не спит? И лежит сейчас на боку и смотрит на неё.
Она попыталась нащупать спиной взгляд. Но радар зелеными периодическими всполохами отрисовывал пустоту. Спит. Ладно. На счет три. Три!
Три с ниточкой.
Три с сопелькой.
Три с веревоч…
Да что ж такое! Как малолетка! Ну увидит он твою попу голую, стринги не считаются. Но там же нечего стеснятся – никаких цитрусовых – чистый шёлк.
Незнакомый мужчина увидит её попу…
От подлюче лыбящейся мысли, снова везде засвербело, включая мозг, который мучительно захотелось поскрести ногтями. Лучше б на самолете полетела.
Внезапно дверь купе прошелестела туда обратно и она ощутила, что осталась одна.
Так быстрее, вскочить. Свет. Так шаровары. Ага вот они. Юбку… Босоножки на ноги, быстрый макияж, волосы поправить, юбку одернуть, Диор на волосы и за ухо.
Боже, что она делает…
Вагон ресторан, не смотря на поздний час, жил полноценной жизнью. Играла тихая музыка, уютно пахло куревом, тихо переговаривались меж собой многочисленные посетители, а бармен, следуя всем канонам, натирал полотенцем бокалы.
Так, кто же из них. Нет, однозначно не эти – от них разило плацкартом. И не этот – глаза злые. Он бы не так на меня смотрел и проводницу бы не благодарил. Так, эти явно с жёнами. А это явно не жена. Ага. Вот. У стойки.
Она процокала мимо него к туалету, приковывая взгляды мужчин, не забыв втянуть в себя его запах.
Ну, здравствуйте, дубовые нотки, приятно познакомится.
От волны женского интереса его прямая спина стала еще прямее, а голова втянулась в плечи. Неужто узнал юбку? А вроде не оборачивался. А, там же зеркало за бутылками в баре. Хорошо. Пока он ведёт в счёте – рассмотреть его она не успела.
Цок цок цок.
Ну, оборачивайся уже и будем три секунды смотреть в глаза друг другу.
…
…
…
Не обернулся. Хам!
Когда она вышла из туалета, он уже сидел за одним из импровизированных столиков и потягивал из коньячного бокала что? Коньяк, разумеется. Ну что ж, коньяк так коньяк.
Она села напротив, только у противоположной стены, у самого входа, выставляя в проход свои длинные ноги. Они только для него – остальным отсюда их не видно. Но они, как шакалы, чувствуют, крутят носами. Но не он. Он сидит и пьет свой коньяк, демонстративно смотря в слепые окна.
А он ничего такой. Но какой? Привлекательный? Вроде, обычный мужчина за тридцать. Ни крупный, ни мелкий, ни толстый, ни худой, ни рыжий, ни блондин. Но что-то в нём было такое. Что-то мучительно знакомое, никак не вспоминаемое, и, оттого, манящее загадкой. Она покатала на языке согретую теплом рук жидкость. Жидкость провалилась вниз, в самое разбуженное подчеркнутым игнорированием естество. Почему её так задевает, что он не хочет на неё смотреть. Почему ей так важно, чтобы этот дубовый незнакомец взял и поднял свои чёртовы глаза? Эй, она здесь. Смотри.
Смотри!
Смотри!!!
Чучело белки с укоризной посмотрела на её потуги и голосом мамы произнесло: «Ну ка, спать!».
Она вскинулась, ошарашенно оглядываясь по сторонам. Задремала. Вот в купе бы так. А он? А его уже не было. Значит, не будет и её.
Еще при входе в вагон она сняла босоножки и стала красться в сторону своего купе. Мимо протиснулся заспанный мужик в синих трениках и тельняшке с газетой «Советский спорт» в руке и рулоном туалетной бумаги. Она поморщилась и, уверенно зачеркнув в анкете незнакомца «обычный», вписала «привлекательный».
В купе было тихо. Театр теней ждал её, а несчитанные овцы беспокойно блеяли, топчась у неперепрыгнутой ограды.
Сейчас, мои овечки, всех пересчитаю. И даже тебя пересчитаю, мерзкий статный овец с знакомым незнакомым лицом и чуть вьющимися густыми волосами, куда я бы запустила свои пальцы…
Шаровары остались валятся внизу, а она, из чувства протеста, снова завалилась на полку в проклятой юбке. Бесшабашная отчаянность выветривалась из крови, оставляя вместо себя горькую сонливость и ощущение потери. Ей вдруг стало грустно и одиноко на маленькой планете, мимо которой только что пролетела плохо нарисованная комета с большим фанерным хвостом.
Овец вальяжно подошел к ней, сидящей обняв колени. Выбросил увядшую розу из вазы, вытащил из-за спины веточку с желтым дубовым листом и водрузил на место розы.
– Подвинься.
Она подвинулась и сразу прижалась к нему, согреваясь. Спину жгло, словно она легла голой спиной на согретую щедрым южным солнцем крышу. Она принюхалась.
– Неужто, Командирский?
– Курвуазье.
Она снова принюхалась и улыбнулась.
– Тебя обманули.
– От тебя пахнет им же.
– И меня обманули.
Она еще плотнее прижалась к нему, а его напоенное коньяком дыхание запуталось в её волосах.
Минуты растянулись, а тело вслушивалось в другое, тесно прижатое к спине, по которой стадами бегали мурашки.
“Сейчас волосы будет нюхать”, – подумала она.
Подумала и звонко рассмеялась, когда это случилось.
– Ты чего?
– Вы такие предсказуемые.
Он запыхтел, крепче прижимаясь к её лопаткам и ворочаясь, на ставшей вдруг тесной полке.
“А сейчас под юбку полезет”.
Она удовлетворенно хмыкнула, ощущая как её ногу начали исследовать. Рука пыталась казаться опытным и уверенным в себе Алланом Квотермейном, которого ничем давно не удивить, но подрагивание кончиков пальцев с головой выдавали молодого Индиану Джонса, впервые держащего в руках свой кнут. Внимание, мой решительный исследователь, сейчас тебя ждёт сюрприз.
Рука опешила. Рука растерялась. Рука задрожала. Рука вернулась с курчавой, уже чуть влажной поверхности на гладкую кожи бедра и замерла, подрагивая на холостых.
Она тихонько рассмеялась его реакции.
– Вот выйду замуж, надену заношенный халат, накручу бигуди и вот тогда и только тогда – колготки сто ден и с дыркой на пятке, а поверх – желтые застиранные трусы-неделька. А пока…
Он только натужно выдохнул.
– А ты, когда… я… тоже без?
– Нет, конечно, – она снова захихикала, — это была твоя лимонная долька к коньяку.
– А ты…
Его пальцы по–хозяйски ощупали её изящный правый безымянный палец и облегченно выдохнули.
– Я тоже.
Перед её лицом тут же появилась рука. Её шаловливые ноготки внимательно осмотрели палец, пробежались по пустому месту под кольцо, игриво царапнули тыльную сторону ладони и разрешили руке вернуться к исследованиям.
– Меня зовут…
– Тссс… Ты сейчас всё испортишь.
Она игриво толкнула его, изогнувшись, что он чуть не свалился с полки.
– Никаких имен. Мы сейчас по сценарию Он и Она – случайные актеры, которым выпало сыграть эти роли. Так что делай, что прописано по сценарию Ему, а я буду делать, что прописано Ей.
Она нащупала пряжку ремня и требовательно потеребила её. Он понял правильно.
– Сумочка под подушкой. Во внутреннем кармашке.
Разорванный в клочья пакетик улетел на пол. И…
Никаких предварительных ласк – они оба были готовы до той степени, до которой готовы варящиеся в кипящей воде уже сорок минут куриные яйца.
Ревущие секунды, гудящий ток по проводам вен, напряжение абсолютного единения, спазм и круги перед плотно зажмуренными глазами. Она прислушивалась, ждала. Но он пришёл внезапно. Не стучась, не давая времени подготовиться, а просто выбив дверь и воздух из груди. Ворвался прямо в обуви, оставляя на сердце несмываемые следы на всю оставшуюся жизнь и заставляя её биться в безумном желании вдохнуть. Секунды, часы, дни…
Наконец, вдох.
В опустошенный разум хлынули звуки и запахи. Он крепко сжимает её не соизмеряя силу, кусает за волосы, что-то шепчет.
Она порывисто стирает побежавшие слезы из глаз, размазывая по лицу. Как теперь жить дальше?
– Я сделал тебе больно?
Он пытается заглянуть ей в лицо, развернуть к себе, но она не даёт этого сделать.
– Дурак! Так больше никогда не будет!
Он понимает. Хлынувший солёный водопад смыл накопившиеся на весь мир обиды.
Очередной полустанок. Ночь. Фонарь заглядывает к ним, разгоняя сумрак. Обернуться? Но она только крепче зажмурила глаза. А он всё продолжает что-то говорить своим дурманящим голосом.
– У тебя очень интересный тембр – ты певец?
– Диктор на одном из центральных каналов.
– Так вот почему твоё лицо мне знакомо. И что же диктор одного из центральных каналов делает в обычном поезде?
– Диктор едет к бабушке. У меня традиция с детства – к бабушке только на поезде. Глупо да? Через пару часов будет небольшой станция – Богданово…
– Богданово…
– А ты куда?
– К жениху в Воронеж. У нас свадьба через неделю. Поэтому я не хочу знать ни как тебя зовут, ни как тебя найти, ни как я буду теперь без тебя, твоего запаха и твоего голоса. Невеста же наверняка есть?
Он исчерпывающе молчит.
– Я не хочу жить на улице Строителей, мой дорогой диктор одного из центральных каналов.
– Я люблю тебя.
– Я тоже тебя люблю. Но у нас с тобой есть то, что циники называют “жизнь”. А то, что сейчас – это сказка. Поэтому, целуй меня крепко, люби меня нежно, мой рыцарь на белом коне, а потом собирай вещи и проваливай в своё Богданово.
Слезы снова брызнули из её глаз, а по купе грустью разлился его баритон:
– Besame, besame mucho… Como si fuera esta noche la ultima vez…
В этот раз не было ни молний во всё небо, ни волн, высотой с дом, ни сошедшей лавины, сметающей на своём пути всё живое. Лишь тихая и уютная любовь двух Богом данных друг другу людей.
Она наконец уснула, укутавшись в его тёплые руки со светлой грустью осознавая, что он исполнит её последнее желание.
А утром был Воронеж. Последние часы она просидела в вагоне ресторане, не находя в себе сил оставаться в купе, где всё насквозь пропахло этой странной ночью. Она была рада, что не проснулась, когда проводница своим громким шёпотом, как и обещала, пришла его будить в три часа ночи. Как он долго смотрел на неё, потом достал и положил на стол белеющий в темноте кусочек бумаги. И как порывисто комкал его, засовывая обратно в свой карман. Как поезд, вместе с её сердцем, остановился, чтобы пойти снова, но уже без него.
Вокзал встретил её будничной суетой, толпами безликих людей, запахами вокзальной еды, бубнящей неразборчиво музыкой и улыбающимся владельцем автосервиса с огромным букетом красных роз.
– Ну, не пожалела, что не на самолете полетела?
– Ничуть. Выспалась на неделю вперед.
– Это хорошо. Спать я тебе не скоро дам, – он игриво сцапал её и закружил по перрону.
– Эта же та самая юбка?
– Ага, та самая, – она спрятала своё лицо у него на груди, стараясь не смотреть в его, – специально для тебя надела.
– Как сейчас помню. Паром… Тихий шелест волн, лунная дорожка и яркое белое пятно у леера. «Ах белый теплоход, гудка тревожный бас, крик чаек за кормой, сиянье синих глаз…». Думал, ты тогда не обернешься.
– Ну обернулась же.
– Не жалеешь? – он всмотрелся в её грустные глаза.
– Нет, – она прильнула к нему, втягивая ноздрями его запах.
Он пах свежестью, волнами и мокрым вольным ветром.
– Держи чемодан.
Она только пискнула, когда он легко поднял её на руки и понёс прочь от спального вагона поезда Москва – Адлер.
Автор публикации
