* * *
…шестьдесят одна минута до Бада-Бумм…
Только накатили по рюмахе, Олька рожать затеялась. Я, конечно, в шестёру и по газам. Тесть заскучал, в окошко зырит, машет вслед мне банкой пивной. Тёща из курятника закудахтала: а мы-то как, Коленька? Все люди как люди, а я, как хер на блюде… Без колёс Олькиным старикам скоро и посрать будет западло. Куда бы ни ездить, только бы на машине!.. А Олька говорит: шевелись, Колюня. Самому придётся роды принимать! Я вам что, гинеколог?! Еду бойко, не тороплюсь. Старух со столиками-яблоками-картошкой с обочины не сшибаю. Хорошо, думаю, Валерку мы у мамы в городе оставили. Олька на задней сидухе улеглась, крякает, как утка. Потом постанывать начала. Вот-вот водами леванёт… приходи, кума, любоваться.
Пацана на обочине я издаля разглядел. Хоть и спешили мы, а всё-таки тормознул. Почему тормознул? Да нипочему, ёбтэ! Вот почему одни пропускают, когда выезжаешь со стоянки, а другие давят, усраться норовят? Нет объяснений. Одни эмоции, бл..ь. Он так… боком шёл, пацан. Хромал, чисто паук с перебитой лапой. Рукой махал безнадёжно. И сел назад, к Ольге, хотя я к себе его приглашал. Смотри-ка, думаю, осторожный поцык.
Вообще-то выходной был, нормально так. Правда, я чуток с выхлопом. До метро довезите, говорит – а до роддома три… нет, четыре метро будут. Чего не поехать? Да и бабок бы надо заслать на обратный путь. Как этот пидорок-то вещал в дебиляторе? Десять баксов не лишние!
…сорок четыре минуты до Бада-Бумм…
Нет, до чего же козлы эти мужики. Все до единого!
Дай волю, в гинекологическое кресло к бабе полезут, с х…м наперевес.
Говорила Кольке: не трогай! Я в положении слабовата стала на передок.
Много ли бабе надо? Подул в ухо, погладил. Вот и сгоношил на коленно-локтевую. Лучше бы я ему отсосала, уроду. Так нет же, завёлся: раком хочу. Самого бы тебя, козла… вот и стимульнул роды – прямо как по заказу! По срокам две недели ещё, а тут с шести утра вдруг рожать приспичило. Смотрю, интервалы между схватками сокращаются. Чухаться некогда.
Я когда Валеркой, первым моим, беременная ходила, многое про себя поняла. Первые роды тяжёлые. А вторые и на раз могут проскочить. Как посрать сходишь. Ну, в итоге поехали. Собираться мне, как стриженой девке заплестись. Пассажира по дороге взяли, вроде как по согласию с Колей.
Не пойму, откуда оно взялось, согласие-то. Пассажиры нам, по-Колькиному сказать, сейчас и в х…й не усрались. Но мимо денежки Колян не проедет. А мне чего-то пацанчика жалко стало. Худой, смуглый, глаза провалились. Колючие такие. Сел и говорит: здравствуйте, я Семён. Здрасти, говорю. Только и делов, говорю, с прохожими нам знакомиться. Колька обернулся: денежку готовь, зёма! На ходу придётся выскакивать. Но раньше Сёмы цементовоз на дорогу выскочил. Бл…дина такая.
…тринадцать минут до Бада-Бумм…
Мне очень хотелось ехать в одиночестве… ехать и спать. Редко так устаёшь от людей, как после бессонной ночи с женщиной, которой противен даже звук твоего голоса. Но одиночество – вещь недешёвая. Не все себе могут позволить. Что поделаешь, внутри себя мы тоже не одиноки. Тело одинарное, а дно у души – двойное. Как кастрюля-пароварка. Где кипит, а где варится. Так что половинки наши душевные не стыкуются.
А может, даже больше их, долек-половинок-донышек? Только остальные, твари, помалкивают. От века бьются между собою две половинки, Звериная и Человечья. Игра, как поединок. Звериная душонка упивается воспоминаниями о том, как Катя извивалась и по-звериному выла под пытками. А Человечья моя половинка, плача, выпрашивает у Катерины прощение. И ещё, наверное, у Господа, в которого я не верю.
Мы выкурили с Катей в полночь по паре джойнтов. Алкоголя – даже не помню, сколько выпили. Я прижигал ей сигаретой худые ляжки в редких серебристых волосках. Она подвывала и вздрагивала. Я бил её по выпирающим фрагментам хребта, и она принималась ходить ходуном, словно шаткий мостик в ночной бесконечной Лете. Она покорно качалась и трясла бёдрами, как ошалевшая кобыла. Я шлёпал её по губам сизоватой головкой члена, омертвевшего от эрекции, и она послушно ловила его, безобразно причмокивая. Предложи она мне хоть половину… нет, даже четверть подобного беспредела! И я без колебаний вонзил бы ей в грудь по рукоятку не покидавший потайной карман старенький штык-нож, украденный когда-то с военных сборов. Она осталась одна на опустевшей, холодной даче. Живая или мёртвая? А я до рассвета ушёл, не попрощавшись. Слова не шли у меня с губ. Я ненавидел всех, включая эту женщину и себя.
Всю дорогу меня непрерывно трясло и подташнивало. Почему остановились именно эти «Жигули»? Водитель с натугой пыхтел за рулём, источая густое похмелье. Я поздоровался и сел назад. Губы тётки на соседнем сиденье зашевелились. Но её слова не произвели на меня обычного действия. Я их попросту не расслышал. Шофёр сказал что-то про деньги. Я нашарил в брючном кармане две пятисотрублёвые купюры и смял их в кулаке. Других денег с собой попросту не было. Половинки Души затихли, устав от борьбы, и принялись играть в прятки. Наступал час Игры. Любимое время, когда мозги гудят от трассирующих фраз, от выпадов воюющих сторон. Словно раскалённый паровозный котёл. А тело прикидывается, что всё ещё – живая плоть.
…четыре минуты до Бада-Бумм…
Цементовоз этот я, конечно, засёк. Краем глаза. Пятнашка за рулём, это вам не в тапки насрать. Вот ведь гад, летит ко мне с бодуна… гаишников он, падла, торопится проскочить! Вылетает на трассу и не чирикает. А выезд, между прочим, раздолбан да присыпан окатышами. Самосвал, поди, с пол-кузова не пожалел. Кругляши из-под цементовоза так и брызнули в ветровое стекло, словно пулемётная очередь. Трещины, трещины по стеклу полетели… Будто в рожу плюнули этими окатышами! Вправо гляжу – кювет. Я левей, на встречку, и по газам. Обойду его, думаю. Прижму с угла пидарюгу, настучу по рогам. Учить таких надо! Олька-то вытерпит – пусть хоть пальцем дитё обратно запихивает. Ан хрен нам всем на лысый череп… вота в рота, выходной понедельник. Летит ко мне по встречной здоровенная бэха-вседержительница. Бездорожная то есть. Как вмажет меня по правой скуле, перехожу с четырёх на два опорных колесика.
А следом – микроавтобус, серенький козлик… почти лобовое с ним – хуу-йакс! Остались от козлика рожки да ножки. Завертело нас, закувыркало вокруг оси. Удар рулевого вала развалил мне брюшину надвое. Лечу в перевороте, а кишки, зеленовато-сизые, следом перекатываются и словно бы отстают… Мама в комнату прошла. С молочной крынкой. В ледяной истоме молоко – стало быть, с погреба. Боли никакой. Только вижу, потолок в избе чернеть начал. Смутно всё, и Олька не…
…полторы минуты до Бада-Бумм…
Треск пошёл – я думала, градом нас прихватило. А потом… словно в трубу Валеркиного калейдоскопа попала. Грохнуло, завертелось всё. Бьюсь-бьюсь головой да рёбрами, ажником искры из глаз. Хруст какой-то: оказалось, кости ломаются. Кисть левой руки в разлом, потом ключица лопнула с треском.
И с ногами что-то неладно. Потом крутануло в последний раз и грохнуло так, что я язык прикусила, и всё затихло. Зажало меня между креслами. Чувствую себя… ну, хрустальной, что ли. Лопну вот-вот, если вздохну полной грудью. А внутри всё дрожит, будто воет: ребёнок же! Ребёнок!!! Словно несу домой кошёлку с яйцами. А дно у кошёлки возьми, да и лопни.
Сёма, вижу, трудно так поворачивается к дверям. И выталкивает их ногой. Я гляжу, у него рубашка и спина вдоль позвоночника разорваны. Розовато-серое лёгкое движется под рёбрами, словно меха у баяна. На Колю я только взглянула разок и сразу зажмурилась. Вместо Коли за рулём – какое-то месиво. И запах… Кислый, тяжёлый запах крови, да ещё с говном как будто замешанный. Вырвало меня, и сразу стало легче дышать. Я на Сёму смотрю: тащи, мол. Тут меня словно обожгло: рядом с Колей показался язычок пламени. Безобидный такой, будто прикурить кому-то дают. Горючки у нас в обрез… А рвётся-то, я ахнула, пустой бензобак! Да как бы не баллон у нас с пропаном запасной в багаже. Раз с Колей в кино ходили, он всю дорогу автотрюки критиковал. Сам бы лучше ездить учился, козлина хренов… Господи, прости меня грешную.
…двадцать две секунды до Бада-Бумм…
В этот раз Игра удалась. На все сто. Мы вновь сошлись с противником лицом к лицу. Играем сообща против беременной тётки, зажатой соседним креслом. Язычок пламени лизнул водительский подлокотник, и я понял, что сейчас мы взлетим на воздух. От водителя никакого толку не было. Но, может, и к лучшему. Половинка Зверя сказала: ухх-ха!!! Вот и всё, Симон – приготовься сдохнуть. Нет-нет, я выхожу. Эти слова пронеслись у меня в мозгу, словно клочки бумаги в реке. Досматривайте без меня, сказал я Половинке Зверя.
И повернулся к дверям: пора на выход. На прощанье я почему-то глянул в суженные от боли зрачки беременной тётки и понял, что Зверь её посильнее, чем мой. Увидев, что я продвигаюсь к дверце, выпавшей от толчка, тётка перестала ёрзать между креслами и запрокинула голову. Глаза её смотрели презрительно и спокойно: что, дескать, ссышь, сосунок? А мне вдруг захотелось, чтоб все они передохли, быдлота. Зачем садиться за руль, если с утра навеселе? Да ещё с беременной за плечами. А меня… Меня-то за что приговорили, ур-роды?! В ту минуту, когда я понял, что тёткин Зверь сильнее моего, высокий и чистый голос сказал глубоко внутри: как умирать, Сёма, это всё равно! Вот жить ты как будешь, если умереть не получится? Сниться тётка начнёт. С раздутым пузом и безумно-равнодушным взглядом…
…Бада-Бумм!!..
Сёма выбил дверь, оглянулся на меня и снова прянул к проёму. Я так поняла, не хочет он меня с ребёнком спасать.
Знаете, зло взяло. Гори оно, думаю, пропадом! Жила с козлом, и помирать приходится с… тараканами.
И тут Сёма повернулся ко мне. Протянул руку, сжал воротник моей блузки. Сильные пальцы, а по виду не скажешь. Сёма сильно дёрнул меня за ворот. Я пыталась сказать, что нельзя, мне больно. Но он всё тянул, рвал и дёргал меня за ворот… И вот я вырвалась, и пролетела по сиденью, как пробка.
И Сёма выпал наружу, не выпуская меня. Спасая ненужную ему, задохлую, рожающую тётку. Всю боль в этот момент у меня как рукой сняло. Вижу, повернулся он, чтобы ползти… И замечаю снова, как лёгкое сминается сзади в грязную тряпочку, а разминаться не хочет.
Поползла следом. И тут как полыхнёт сзади! Нас с Сёмой вздыбило и раскидало. Сколько я потом пролежала, не помню. А когда подняли на носилки и понесли, я посмотрела и вижу, что между колёсами «скорой» Сёмина голова скалится. А самого нигде не видать. Я врачам пыталась сказать: голову подберите!
Машу рукой, а пальцы-то и не машут, живут отдельно. Сломаны, думаю. Надо же. Я ещё успела сказать: мальчик если… Семёном назовите. Сёмой! И всё пропало куда-то. А в больнице говорят, девочка у вас. Отцу сообщить?
И тогда я заплакала: девочку-то…
Девочку я как назову?!
Автор публикации
