Рассказ №14 Красное солнце

Количество знаков: 20089

Жизнь в последнее время складывалась невыносимо, с какой стороны ни посмотри. Это продолжалось который уже год, и впереди не было ни малейшего просвета.

Пока жена была дома, еще можно было терпеть, ведь она присматривала, отвлекала от навязчивых мыслей, загружала мелкими и ненужными делами. Но даже при ней я несколько раз я едва не сорвался. Но когда она уехала на неделю в деревню под Звенигород, чтобы проведать мать, стало совсем невмоготу, особенно по ночам. Постоянно снились какие-то подвалы с переходами, ведущими всё дальше вниз, и всюду пол заливала вязкая жижа, цвет которой было невозможно определить из-за освещения, и почему-то, невзирая на глубину, в каждом помещении было окно, затянутое рыхлым одеялом из слипшейся жирной пыли. Красное солнце, похожее на раздавленный глаз, пялилось через это окно – а я двигался все дальше, отыскивая безголовое тело, и, наконец, находил его и запихивал в пластиковый пакет. Потом я пытался отыскать выход, снова брел по бесконечному лабиринту, мучимый страхом, стыдом и желанием. Желание же было одно: впиться в тело так, чтобы зубы утонули в плоти до десен, и рот наполнялся липкой слюной.

Я просыпался, вставал, брел на кухню и запивал таблетку от изжоги тепловатой водой из чайника. К третьей ночи изжога стала невыносимой, а таблетки кончились. Я обещал себе, что завтра куплю новую пачку пилюль – и, конечно же, забывал. Это было не страшно: я перешел на соду. Страшно же было снова ложиться на липкую от пота простыню, зная, что опять приснятся всё тот же бесконечный подвал, и темная жижа под ногами, и кровавое солнце в пыльных окнах…

Перед отъездом жены мы постоянно с ней ссорились. «Неужели ты не видишь, во что превратился? На рожу свою в зеркало взгляни. Это же не лицо, а свиной окорок. В дверь скоро пролезать не сможешь. Боров, а не мужик. Тьфу на тебя!»

И она ушла, держа за руку Оленьку, напоследок хлопнув дверью. Надеюсь, с мамой ей будет еще хуже, чем со мной. Но как она могла? Ведь догадывается же, что мне невыносимо плохо. И мамочка у нее та еще ведьма. Кажется, она, пусть и невольно, причастна к моим ночным кошмарам. Помнится, лет десять назад мы с Нинкой были у нее вдвоем. Теща попросила почистить погреб, и я взялся за это безо всякого энтузиазма. В сарае, под заваленной старым тряпьем крышкой, была яма с перекрытием, обложенная кирпичом. В этой яме, громко именовавшейся погребом, теща хранила зимние запасы картошки. Там же стояли бочки с квашенной капустой, солеными огурцами, помидорами, деревянные ящики с яблоками… Уже в ту пору у владелицы этих богатств было хреново с ногами, и спускаться по хлипкой лестнице она не решалась.

Мне выдали оставшиеся от покойного тестя старую телогрейку и сапоги, вручили фонарь и совок. Я положил всё нужное в ведро с привязанной к нему веревкой и начал спускаться в погреб. Уже вторая ступенька истлевшей приставной лестницы переломилась, и я съехал вниз. Что-то больно пробороздило бедро, в нос шибануло вонью – скисшей капусты, гнилой картошки, сладковатой прели мертвых яблок – и я шмякнулся спиной в липкую жижу. Дыхание перехватило от боли и вони. В сапоги затекло. Одежда пропиталась дрянью.

Все же я сумел и встать, и несколько часов подряд черпать мерзость и наполнять ею ведро, и кое-как выбраться из погреба. Но к вечеру, когда меня, помытого, накормленного и облагодетельствованного половиной стакана водки, уложили в постель, поднялась температура. Нестерпимо ныла нога, на которой гвоздь из вырванной ступеньки оставил длинную воспалившуюся борозду. За окном шел последний в том году снег, и лишь на закате небо оставалось чистым, и низкое солнце просвечивало через полосатую мглу – багряное и раздувшееся.

Неделей позже это солнце, и бурое месиво под ногами, и череда подвалов впервые приснились мне, еще смутно, оставляя в памяти лишь блеклые намеки о себе. Но позже любое внутреннее напряжение вызывало сходные сны, всякий раз более отчетливые.

Наверное, я туповат, потому что в большинстве случаев жизненные передряги воспринимаю поначалу почти безразлично. Но позже неизбежно накатывает, накатывает медленно и неотвратимо и, как правило, по ночам.

Помнится, мы с Нинкой были женаты второй год. Наша любовь тогда еще не выродилась в каждодневную тусклую привычку, у нас родилась Оленька, и мы были счастливы. Я работал в НИИ инженером и имел основания смотреть в будущее с оптимизмом, а потому пахал, наплевав на довольно тощую зарплату, отсутствие нужных материалов, административную рутину, и не замечал, что тенью наползают новые времена – с уличной митинговщиной, с безнадегой, обесцениванием денег, да и всего остального…

Однажды на работе мне понадобился формалин, каких-то пара литров.
В те годы получить что-то через отдел снабжения было почти невозможно – по крайней мере, если нужное не присутствовало еще в прошлогодней заявке. Но существовал способ добыть искомое, и способ этот в нынешние поганые времена почти не действует. Следовало обзвонить коллег, пусть даже и незнакомых, и добыча обязательно имелось в чьих-то загашниках. За помощь следовало заплатить – иногда водкой или спиртом, но чаще всего даритель сам в чем-то нуждался, и следовало разбиться в лепешку, но помочь.

Так было и в этот раз. Но формалина не было ни у знакомых органиков с университета, ни в соседних НИИ. И тогда подумалось: да вот же куда нужно идти – в мединститут! Консервируют же они в чём-то покойников до той поры, когда придет время избавиться от них навсегда!

Я прошел в мед, сунув под нос старенькой вахтерше свой истертый чудом сохранившийся студенческий билет. Какая-то фифа в белоснежном халате охотно и не без заметной иронии подсказала, где работают с формалином. По длинному коридору с неаппетитными анатомическими препаратами в старинных витринах я прошел в нужном направлении, в сторону кафедры судмедэкспертизы – и там ввалился в небольшое помещение. Ослепительно светили лампы, какие-то ванны стояли вдоль стен. А перед оцинкованным столом, в фартуках поверх синих халатов, стояли две дородные тетки. И пахло формалином. Какой-то еще запашок присутствовал в пронзительной вони – тревожный и смутно знакомый.

– Кто позволил без стука? Почему в верхней одежде? Вы кто? Вон отсюда! – наперебой заголосили тетки.

– Мне бы формалинчику, – выдавил я. – Подожду снаружи, – и пулей вылетел из двери.

Я стоял в коридоре, а из подсознания постепенно выползало то, что успел мельком заметить на оцинкованном столе. Там лежал крохотный трупик младенца с разъятыми животом и грудью, и разноцветные глянцевые внутренности его были сложены горкой рядом с телом. А поблизости виднелось еще одно тельце, еще не вскрытое, едва прикрытое кусками марли.

Скоро я получил свой формалин, и на работу в тот день уже не вернулся.

Несколько ночей подряд мне снилась та комната, и сны становились все подробнее, обрастая деталями, которые вряд ли я мог заметить. Куски марли и клочья ваты, мокрые от сукровицы цвета арбузного сока; какие-то металлические инструменты, разложенные на салфетке; широкогорлые банки; перчатки и фартуки, сохнущие на металлических штырях… Младенцы, еще не выпотрошенные, синеватые, с вздутыми животами, слабо дергали ручками и ножками, а бабищи тянули к ним какие-то крючья и иззубренные инструменты. Тетки с каждым разом становились всё массивнее, они громко переругивались и визгливо смеялись… Одного я не помнил: были ли у младенцев закрыты глаза? Это казалось неимоверно важным. В своих снах я пытался увидеть их лица, но всякий раз тетки отвлекали меня: «Формалину тебе? Пошел отсюда!» И пурпурное солнце светило через завешенное грязной занавеской оконце, хотя в реальности, могу ручаться, в той комнатушке никакого окна не было.

Но хуже всего стало, когда однажды приснилось, что рядом с женщинами в углу под грязной марлей хнычет моя Оленька, и всё происходящее – лишь обряд, подготавливающий что-то вовсе уж запредельное. Я проснулся, вскочил, и сердце колотилось бешено, с перебоями, и от ужаса стягивало живот, и скалилась сквозь неплотные шторы луна, похожая на гнилой мандарин. Ольга спала в своей кроватке, соска лежала у ее щеки.

– Что там? – спросила жена.
– Всё хорошо. Спит.
– А ты чего вскочил?
-Так. Спи. Сейчас лягу.

Лишь через месяц эти сны сошли на нет, но иногда их обрывки видятся до сих пор.

То время запомнилось множеством мерзких событий, ставших повседневностью. Дочь начальника лаборатории, в которой я работал, вышла замуж, а меньше чем через год ее муж, как принято писать в объявлениях о розыске, «ушел из дома и не вернулся». Его обезглавленный труп нашли примерно через месяц под снегом в лесополосе. Кажется, он был из числа местных бандитов, которых развелось в ту пору без меры, и его убили в разборках конкурирующих групп. Я видел парня на свадьбе, и потому меня попросили присутствовать на первом опознании. Всё в том же мединституте, в морге, на столе-каталке лежало тело, уже тронутое тлением, вместо головы под простыней обозначилась яма, а на груди и животе металлические скобки стягивали разрез от вскрытия. Воняло страшно – и всё тем же формалином…

Тело так и похоронили, в закрытом гробу, безголовым. А обглоданный собаками череп нашелся еще через год, в той же лесополосе, и пришлось проводить эксгумацию, чтобы положить его в гроб. Вдова попала в психушку, начальник мой из бойкого моложавого мужика превратился в робкую ни на что не пригодную тень…

В городе, в котором жили мои родители, убили несколько семейных пар пенсионеров – всем им после пыток отрезали головы. Убийц нашли, это были местные жители, кто – наркоманы, кто – просто безработные, искавшие остатки сбережений и пенсии.

Подъезд дома, в котором располагалась наша с Нинкой квартира, как-то внезапно стал заплеванным и загаженным до невозможности. Там постоянно тусовалась молодежь самого подозрительного вида, а по утрам на ступеньках валялись шприцы, обрывки крохотных объявлений, предлагающих юным девицам работать «в увлекательной сфере досуга», ступени были завалены подсолнечной лузгой и старыми газетами, воняло мочой…

Цены в магазинах сделались совершенно неподъемными. С утра можно было видеть очереди, то угрюмо молчащие, то скандалящие до драк, до кровавого мордобоя – это отоваривали талоны на водку. Водка же сделалась на время валютой, заменив бумажки, в которые обратились деньги. Всё измерялось водкой и на водку обменивалось. Равнодушные к алкоголю, мы с женой тоже стали по возможности покупать водку, и под кроватью стояло ее не меньше двух десятков бутылок. Развелось множество странных контор, из которых МММ была самой приметной. Все они предлагали за деньги немедленное процветание и доходы, многократно превосходившие инфляцию, и население, привыкшее к тому, что государство и телевизор хоть и врут, да не завираются, понесло нищие сбережения к жуликам. Но главная беда – все разом потеряли опору в жизни: веру в то, что всё образуется, что жить станет лучше, жить станет веселей, что государству есть дело до того людских забот… Наконец, все поделились на два лагеря: тех, кто работу потерял, и тех, кто потерял только зарплату. Я относился к последним. Правда, были еще и те, кто вдруг разбогател, но они лишь оттеняли всеобщую нищету, озлобленность и серость существования.

Я приходил на работу, не раздеваясь (отопления не было) вяло маялся возле приборов, перекусывал принесенной из дома снедью… Так же, то сонно, то судорожно взрываясь болезненной энергией, работали и мои коллеги. И – спорили до хрипоты, обсуждая политику, невнятные перспективы, трехмесячное отсутствие жалования, страшные, почти фронтовые новости из телевизора и газет. А те и в самом деле были жуткие: убийства, разборки, война в Чечне, резня на окраинах, непрерывные митинги с непонятными знаменами всех цветов, с хриплой руганью и боями стенка на стенку… Как-то, включив телевизор, увидел на экране двоих мужчин со страшными бородатыми лицами, они тащили третьего по заросшему лесом склону вниз к ручью, избивая прикладами автоматов. Там он повалили его, и один навалился на ноги, а другой впился лежащему рукой в лицо и ножом начал перерезать горло. Он пилил и пилил, как плотник перепиливает бревно, и толстая пульсирующая струя крови била ему в лицо. А потом в ручей бросили голову, а тело так и осталось на грязном снегу.

Безденежье угнетало, как никогда прежде. Коллеги подрабатывали, кто как мог – и я тоже устроился продавцом в коммерческий ларек. Эти ларьки расплодились вдруг, как поганки после дождя – этакие наспех сколоченные из всяческого хлама будки, торгующие винными эрзацами, крепленым пивом, неведомо из чего сделанными колбасами, жевательной резинкой, презервативами и прочим барахлом. Я торговал по ночам, потому что днем упрямо продолжал ходить в институт. Наверное, тем самым я обманывал себя, пытаясь повысить самооценку.

Я приходил в свой ларек с гордой вывеской «Торговля колониальными товарами» к восьми вечера, сменял такого же бедолагу, скрупулезно сверяя список проданного с величиной выручки, и торговал до полуночи. Часам к десяти появлялся хозяин и забирал выручку. Далее я опускал металлический щит, закрывавший витрину, вешал на нее замок и превращался в ночного охранника. На щите, впрочем, висела хорошо заметная табличка: «Стучите и обрящете». И действительно, пару-тройку раз за ночь стучали, обычно – охотники поздней выпивки. Им-то, с ночной наценкой, и достались те запасы водки, что скопились под нашей с Нинкой кроватью.

Зимой в будке было не то чтобы холодно, но невыносимо промозгло и в то же время душно. Дремать (вернее, впадать в состояние, похожее на обморок) удавалось вполглаза, будил любой шум за тонкими стенками: слухов о том, что ночных продавцов грабят, а то и убивают, было много. А утром приходилось дожидаться сменщика, муторно переругиваясь и ошибаясь сдавать вырученное за ночь, плестись в темноте к остановке троллейбуса. Там Нинка передавала мне пакет с завтраком и обедом, и я отправлялся в институт.

Через пару месяцев случилась беда. Два худосочных пацана среди ночи потребовали «бухло, пожрать и бабки». Они ссылались на неведомого Мухана, которого мне будто бы следовало знать. Я наглухо забаррикадировался в ларьке и пару часов выслушивал угрозы. Утром же, когда я брел к троллейбусу, несколько крепких парней избили меня очень основательно, сломав челюсть, нос и несколько ребер. Сотрясение мозга тоже имелось. Какие-то сердобольные прохожие вызвали «скорую», иначе сдохнуть бы мне от травм и переохлаждения. Я попал в больницу на пару недель, и удостоился там визита хозяина ларька, спросившего:

– А что, сменщик тебя не предупреждал, что будут пацаны от Мухана?
– Нет.
– Вот козел. Забыл, наверное. Ну, он нарвался на бабки.
– А кто это – Мухан?
– Это наша, как бы сказать, крыша.
– А, рекетиры…
– Ну, пусть рекетиры. Им тоже жить нужно. Ты давай, выздоравливай. Будут менты – про Мухана помалкивай. Мол, побили, а кто да за что – знать не знаю.

Больница поразила меня нищетой и запущенностью. Она задолжала коммунальщикам, и потому ее почти не отапливали. Главврач, измотанный старик, охрипший от ругани, кое-как договорился, чтобы переделали что-то в системе отопления, горячую воду подали в три палаты, а остальные закрыли. Всех больных разместили в «теплых» комнатах, но пришлось вместе приютить и мужчин, и женщин. Ругань из-за этого стояла невообразимая. То, что давали в столовой, едой можно было назвать лишь с большой натяжкой. Не было и постельных принадлежностей, каждому приносили их из дома. Лекарств, кроме аспирина и зеленки, тоже не было – как, впрочем, и перевязочного материала. В приемном покое висело объявление: «Пользоваться индивидуальными электрообогревателями запрещено. Нарушители будут выписаны за нарушение режима». Но обогреватели несли, и санитарки, медсестры и нянечки смотрели на это сквозь пальцы.

По заплеванным, покрытым липкой грязью полам коридоров тенями бродили больные, обряженные в пальто либо телогрейки поверх халатов. Курили там же, бросая окурки на пол, и тоскливо переругивались с замученными санитарками. Едва ли ни все в травматологии маялись простудой. А сквозь неопрятные рамы глядело предзакатное холодное солнце, окрашивая небо в цвета заскорузлых и побуревших от засохшей крови бинтов. Замусоренный пол тоже казался залитым темной кровью вперемешку со струпьями.

Вскоре я не выдержал и сбежал из больницы. Один черт, лечением там и не пахло. Врач, оформлявший выписку, сказал: «Вот и ладушки. Вы только хоть пару недель просто поваляйтесь. У вас легкое ребром травмировано. И сотрясение еще может себя проявить. А нос с челюстью – это не страшно. Вам же не на конкурс красоты ехать».

Из ларька меня уволили – не по злобе, а просто свято место, как известно, пусто не бывает, да и природа не терпит пустоты. Навалилось такое безденежье, какого мы с Нинкой прежде никогда не испытывали. Жена, как и я, числилась работающей (она учительствовала), но ей тоже который уже месяц не платили, а стремительная инфляция съедала даже то, что нам задолжало государство. Я распродал на блошином рынке наследное столовое серебро, кое-какую посуду, почти всю библиотеку, и от отчаяния даже понес учебники и монографии – но они, конечно же, никому не понадобились. Какое-то время я репетиторствовал, готовя недорослей к поступлению в ВУЗ, но конкурентов было много, а потенциальных клиентов мало: все рвались в экономисты и юристы, в профессии модные и казавшиеся хлебными, и мало кто горел желанием податься в естественники или же в инженеры. Нинка приходила из школы усталая, злая до невозможности, отчаявшаяся, и остатки ее сил уходили на Оленьку и домашние дела. Ей было не до подработок.

Ранней весной, когда дни уже заметно прибавились, я добирался с работы домой. Троллейбус не ходил из-за обрыва где-то на линии, пришлось идти пешком. Чавкала под ногами мартовская ледяная слякоть, невыносимо хотелось есть. Деревья в желтушном свете фонарей, костлявые, черные, качали ветками на ветру. Меж унылыми пятиэтажками проглядывало закатное солнце – угрюмо-малиновое, перерезанное узкими облаками. Улицы были пусты, лишь навстречу шел тощий парень в кожаной куртке. Он поравнялся со мной, и узнавание произошло сразу же: это был один из пары, когда-то ломившейся в мой ларек. Мгновенно и неожиданно для себя я рванул его за куртку и ударил по лицу. Парень пытался вырваться, но я, наливаясь ненавистью, не мог остановиться. Я бил и бил его, кричащего и плачущего, бил неумело, задыхаясь, и сам что-то бессвязно орал. Какие-то люди хватали меня за плечи, оттаскивали, потом навалились сноровисто и тяжело – это была милиция. Кое-как соображать я начал только в «обезьяннике».

Утром было составление протокола, пришла Нинка, искавшая меня едва ли ни всю ночь, плакала, упрекала – а я словно одеревенел и ничего не чувствовал. Одно лишь слово вертелось в налитой жидким свинцом голове: тюрьма. Это был конец жизни, конец даже теней надежд.

С Нинкой я и ушел, подписав протокол и обязательство явится куда-то по повестке.

Скоро к нам нагрянули гости: избитый мною парень с матерью. Лицо его было сплошным кровоподтеком, ссадины едва подсохли, на глазах – темные очки. Мальчишка, оказывается, не знал меня в лицо и не имел ни малейшего представления о том, за что я его отходил. «Что, Мухану пойдешь жаловаться?» – спросил я равнодушно. Внезапно мальчишка заплакал. Он выл отчаянно, из-под очков текли слезы и он размазывал их, сдирая подсохшие корочки свежих струпьев. Рядом, сидя на стуле, тихо и безнадежно плакала его мать. Похоже, со стороны Мухана и им грозила какая-то беда. И это было мне на руку, всё кончилось сравнительно благополучно. Избитый пацан забрал заявление, мы подписали какие-то бумажки об отсутствии взаимных претензий и разошлись навсегда.

К концу весны мы начали приспосабливаться к реалиям жизни. Многие продукты, прежде привычные, стали позабытыми, зато макароны и картошка накрепко утвердились на столе. За несколько месяцев меня разнесло на два десятка килограммов, лицо налилось кровью, мучила одышка. И все время хотелось жрать – не есть, а именно жрать, набивая желудок до упора. Уровень сахара в крови скакал, как сумасшедший. Бешено тряслись руки, работать с приборами стало почти невозможно. Дело пахло диабетом. Жена уговаривала меня: «Сереженька, родной, ну сядь ты на диету, побегай по утрам, растряси свой проклятый жир. Хоть на пару месяцев, а? Ведь сдохнешь – а я одна Ольку не вытяну. А мне еще детишек хочется. Ну займись же собой, черт ты поганый…»

И я обещал – и даже заставлял себя жевать капусту и свеклу, сразу же сделавшиеся ненавистными, пить чай без сахара… Но при любом удобном случае наедался картошки и макарон, кляня себя за безволие.

…На пятый день после того, как Нинка с Олей уехали к теще, я не выдержал. Дальше терпеть стало невозможно. Большой пластиковый пакет лежал в портфеле – том самом, с каким хожу на работу. Наверное, я давно для себя всё решил, иначе почему я не вынул и не спрятал дома тот злосчастный пакет? Место, куда я шел, было давно известно. Я шел по темной улице, озираясь воровато, испытывая невыносимый стыд, и уговаривал себя, что вот добуду тело – и положу его в мусорный бак в ближайшей подворотне, что этого мне хватит, чтобы хоть на время психика снова вошла в норму. А скоро приедут Нинка и Оленька, мы помиримся, я буду читать дочери сказки, а летом все втроем рванем на Волгу и будем жить неделю на острове под Саратовом, купаться, ловить шершавых судаков, грести на байдарке и спать в палатке – дешево и сердито…

Потом всё выветрилось из памяти. Пакет был разорван, я стоял посреди кухни, выбирая нож побольше.

… и тогда я надел перчатки и уложил ее – голую, беззащитную и лишенную головы – на холодный мрамор стола и, примерившись, полосонул по обрубку тонкой шеи ножом. Крови почти не было, лишь мокрая розовая полоска обозначилась на плите, когда я поднял блекло-желтоватое тело за ноги. Впрочем, откуда взяться крови? Вон он, длинный разрез, от паха и до шеи, обрамленной обрывками дряблой кожи. Тело давно обескровлено. Я тронул разрез пальцами и слегка раздвинул его. Что-то непристойное было и в раздавшейся в стороны плоти, и в белых с полосками жира костях грудины, и – особенно – в бесстыдно широко раздвинутых бедрах. Их кожу покрывали ровные ряды пупырышков. Может быть, от холода? Или от последнего страха?

Но, коли начал, нужно продолжать. Сначала пинцетом я удалил остатки растительности в подмышках и в паху. Кропотливая и нудная процедура. Затем приступил к расчленению. Руки тряслись, когда я сделал круговой надрез там, где ее бедро соединялось с туловищем. Потом с силой вогнал лезвие вглубь, до сустава, поднял ее ногу до упора и навалился. Раздался хруст – и нога неожиданно легко отделилась от тела. Я бросил бедро в объемистую эмалированную посудину и повторил манипуляции со второй ногой.

…кем была она, та, чье тело я пластал? Ведь тоже, небось, строила планы, жила себе беззаботно, бегала, резво перебирая молодыми ногами. А теперь нет у нее ничего. Ни-че-го. Головы, и той нет. Где она, ее голова? И было ли ей страшно и больно? Поняла ли, что жизнь кончилась, тоненько взвизгнула в перерезаемых позвонках и отлетела куда-то? И что она видела в последний миг? Осталось ли что-то на донышке глаз, которые теперь наверняка потускнели, как старое стекло, и потеряли живой блеск?

Честно говоря, мне наплевать. У меня другие заботы.

Теперь ноги, тулово и крылья – в кастрюлю повместительнее. Печенку туда же. Пока будут вариться – очищу пару картофелин, одну луковицу сразу в кастрюлю кину, а еще одну порублю и вместе с морковкой обжарю в масле. А там решу: рисом заправить или же, скажем, вермишелью. Посолю, конечно. В холодильнике еще, кажись, на рюмашку в пузыре осталось. Нажрусь курятины от пуза – и на диван. Буду лежать, сытый и осоловелый, и пялиться в телевизор, бездумно щелкая кнопками пульта и мгновенно забывая, что там было только что. А шторы сдвину, потому что сегодня снова будет всю ночь смотреть в окно закатное солнце, солнце угрюмого пурпурного окраса, похожее на раздавленный глаз.

И неважно, что это, быть может, и не солнце вовсе, а уличный фонарь на столбе.

Подписаться
Уведомить о
39 комментариев
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии
redberri

Хороший рассказ. Есть вступление, кульминация, неожиданная концовка, которая рассмешила. Сначала было похоже на монолог очень впечатлительного ГГ, попавшего в крутой замес 90-х. Я думала, закончится психушкой. Ан нет, всего лишь смертью ни в чем не повинной курицы. Я рада, что ГГ наконец наелся!

0
Андрей Лакро

Спорный текст, и структурно, и вообще.
С одной стороны есть закольцовка, которая должна интриговать читателя узнать, как же герой до такой жизни докатился. Но середина забита чередой флэшбэков, часть которых даже трудно связать с сюжетом. Читателю долго и мучительно разжевывают довольно простую вещь: главгер – страшный неврастеник. Его что угодно выводит из морального равновесия. На диком стрессе он жрет и жиреет.
Да, технически это жиза и от того стремно. Но во-первых сомнительна обоснованность части эпизодов – а не ради ли одного объема они писаны? А во-вторых, концовка. Страшно должно быть читателю. А тут страшно герою, а читатель вон – смеется. Для хоррора это фиаско.

1
scepticism

К сожалению, это не конкурс «Бойцовский клуб», и весь спектр эмоций от прочитанного трудно выразить в рамках правил. Поэтому приходится сказать огромное спасибо автору. Когда огласят результаты, надо не забыть сказать автору спасибо ещё раз, уже лично. Впрочем, характерный «остроумный» и «оригинальный» финт класса ba-dum-tss в конце и так выдаёт этого мастера чуть более чем с головой.

Для тех комментаторов, которые не хотят повторить мою ошибку – читать текст целиком, могу вкратце сообщить, что на вас выльют несколько страниц описания бытовой «чернухи» 90-х, которое (описание) мало того что банально до оскомины и проезжается по всем положенным штампам из песни Монеточки, так ещё и не нужно НИ ДЛЯ ЧЕГО. Серьёзно, ни одно ружьё в этом рассказе не стреляет. Нагромождение ненужных слов и абзацев преследует единственную цель – поиздеваться над читателем, заставив его осилить кучу текста ради неуклюжего пшика в конце.
Что ж, если автор хотел унизить читателя – у него это прекрасно получилось. Разрешите и читателю в ответ унизить автора в голосовании.

3
Дед Мазай

За вами уже выехал Мухан

5
scepticism

Трепещу до кончиков костей!

2
Dude

песни Монеточки

Кто такая(такой) “Монеточка”?

0
scepticism

Русская певица. У неё есть стёбная песня про расхожие штампы о 90-х годах, в которых она никогда не жила.

2
Дед Мазай

Хммм, стало очень жутко и страшно, когда вы описывали больницу. У меня аж мурашки по спине пробежали от всколыхнутых собственных воспоминаний, когда я в детстве провел в такой больнице пару недель. Наша больница – это поистине идеальное место для ужасов.
Сам рассказ не столько страшный, сколько жуткий. Вся эта бытовуха так угнетает, что просто атас.
Позабавил Мухан, местный авторитет. Жалко, что гг не встретил его лично, было бы интересно посмотреть, что это за личность.
Спасибо!

4
redberri

Не нужно снимать с конкурса. Будем считать, что этот рассказ из подраздела хоррора – черный юмор.

2
Дед Мазай

Я бы на твоем месте тщательнее выбирал слова. Этот конкурс крышует Мухан.

3
Shad

По-моему концовка огонь ?  и это сродни с искусством так подводить читателя, что в конце, до того как прозвучало слово “крылья”, думать о том, что гг маньк, уже успел порубить прилично людей и по итогу описывается более подробно, как он это делал, но под ножом оказалась всего лишь курица, браво)! Выше в комментариях написали, что подсунуть в конце курицу – издевательство над читателем, но мне кажется по сравнению с классической концовкой ужасов – или порубили или спаслись, это более необычно и интересно. Весь рассказ описывается сначала в жанре “мясного” ужаса, а потом в жанре бытового ужаса девяностых, да, то что описывалось про девяностые всем давно известно, но язык повествования был вполне себе в стиле хоррора. В середине рассказа подумалось, что как то странно, все началось с “мяса”, а отступление в прошлое слишком уж длинное, но в конце стало понятно, что это было сделано для куриной интриги). Много атмосферных сцен, но для меня самым атмосферным было когда гг полез в погреб, и вспоров ногу, упал в какую-то жижу с испорченными продуктами, хорошо себе это представил и совсем не захотелось оказаться на его месте.

0
Кирин59

Рассказ №14 «Красное солнце»

 

Продолжаю препарировать конкурсные работы «Кровавого расколбаса»)

Осмотр «тела» выявил такие нелицеприятные приметы текста.

В первую очередь повторения. Повторяются «былки» (чтобы выглядело внушительней, напишу их цифрами: 49 раз на 5 страницах). Вот пример из первых трех строк рассказа:

«…впереди не было ни малейшего просвета.

Пока жена была дома, еще можно было терпеть…»

Часто повторяются неопределенные уточнения «какие-то», «что-то», «кто-то» (продолжая минутку статистики, уточню: их в тексте 30 штук). Это одновременно и повторения и лишние уточнения, ведь рассказчик часто знает какие, что и кто. С ними есть и немного лишних уточнений-местоимений – это так, к слову.

Повторяющиеся многоточия (заканчивая минутку статистики: 18 штук) вместе с мелькающими неопределенными уточнениями выдают в рассказчике его неуверенность, словно он чего-то не договаривает читателю, то и дело обрывая свой рассказ многозначительными паузами. Возможно, это сделано предумышленно, дабы чуть шире раскрыть неординарную личность рассказчика. Но выполнено слишком нарочито, чтобы с полной уверенностью утверждать, будто это не недостаток повествования.

Ну и несколько опечаточек напоследок:

«Но даже при ней я несколько раз я едва не сорвался»; «мне понадобился формалин, каких-то пара литров»; «добыча обязательно имелось»; «Там он повалили его»

Субъективному документированию подвергну также следующие особо отличительные черты текста.

«зимние запасы картошки»

Эм, так и напрашивается вопрос: а чем они отличаются от летних запасов картошки? Раз уж после говорится, что в погребе хранилось еще много всего, то, вероятно, следовало бы опустить «картошку» в этой фразе.

«Одежда пропиталась дрянью» и «несколько часов подряд черпать мерзость»

Для рассказчика не секрет (а для всеведущего Автора и подавно), что есть в сущности обозначенные «дрянь» и «мерзость». Однако для читателей он, рассказчик, мог бы и уточнить, что им подразумевается под этими понятиями. Как и то, почему их приходилось черпать, да к тому же несколько часов подряд.

 «По длинному коридору с неаппетитными анатомическими препаратами в старинных витринах»

Могу ошибаться, но сдается мне, что в вышеприведенной фразе пропущено некое слово. К такому умозаключению меня привели «неаппетитные анатомические препараты», прозвучавшие в контексте так, словно рассказчик их пробовал на вкус.

 Близкорасположенные фразы «Я торговал по ночам» и «и торговал до полуночи» сперва вызвали небольшой логический диссонанс, но рассказчик уточнил, что после полуночи торговля была формальной, так сказать, по требованию. В этом свете я бы посоветовал немного перефразировать «и торговал до полуночи» так, чтобы не противоречить сути последующего разъяснения: мол, до полуночи торговал в открытую.

Закончим на этом беглый осмотр «тела» и перейдем к «душе» рассказа.

А она, простите, черна и беспросветна (это не совсем отрицательная характеристика для данного рассказа, но и не полностью положительная). Самая очевидная и самая примечательная черта рассказа – его гиперреалистичная мрачность, которая, собственно, и составляет хоррор-составляющую истории Сергея. Оценить ее по достоинству, вероятно, смогут лишь самые рьяные любители ужасов (именно ужасов, не хорроров). Остальных же, как и меня, скорее всего атмосфера рассказа попросту задушит своей нескончаемой обреченной беспросветностью.

Но даже такая атмосфера могла бы вытянуть рассказ на несколько баллов повыше, не пустись рассказчик в описания своего прошлого, вместо того, чтобы сделать свое повествование линейным и без неоправданных обрывов. Возможно тогда и его проецирование «невыносимой жизни» на такие простые действия, как разделка куриной тушки, выглядели бы надломом в психике (что, правда, страшнее), а не авторским приемом (который едва ли вызовет у читателей те эмоции, которые планировалось вызвать изначально).

Возможно, если бы рассказчик точнее определился с тем, какую историю он хочет рассказать – удушающего прошлого, переполненного исключительно неоднозначными (кроме Оленьки) или вовсе нераскрытыми (вроде Мухана) персонажами, или же собственного саморазрушения (что лично для меня было бы куда интересней), – то она, какой бы вариант не был выбран, получилась бы ровнее и лаконичнее. Но это опять же исключительно мое субъективное мнение.

Если бы я участвовал и был обязан оценивать работы, то отдал бы этому рассказу пять баллов. Исключительно за душную (или душащую) атмосферу.

PS Мой внутренний меломан советует читать этот рассказ под композицию великолепного немецкого кинокомпозитора Ханса Циммера из фильма «Темный рыцарь» под названием «Watch The World Burn» – она близка рассказу по настроению.

3
Кирин59

Не стоило воспринимать мою иронию относительно “зимних запасов картошки” всерьез (ну, или мне не следовало иронизировать над ними). Разумеется, автору не просто не следует проговаривать очевидные вещи (вроде тех же “зимних запасов картошки”), но лучше бы по возможности избегать их. Только это и имелось в виду.
А насчет музыки не соглашусь. Раньше, когда у меня не было доступа к аудиокнигам, я частенько читал под музыку. Я и пишу до сих пор под музыку.

1
a.savushkin

Читалось с интересом. Автор умеет красочно описывать и нагнетать жуть. Но жути самой не случилось. И, возможно, такой финт (с курицей) в конце может показаться оригинальным, но только если он не встречается раз за разом почти в каждых шортах и других конкурсах. Этот рассказ написан очень хорошо, но приводит в никуда. Напоминает мне хорошую, добротную асфальтированную дорогу, в которую вложили много сил, времени и денег, ведущую к какому-нибудь запланированному, обещанному, но так и не построенному диснейленду. Автору спасибо.

1
Mavaz_2090

Очень страшное произведение, несмотря даже на “юморную” концовку.
Уже 4й день его обдумываю, но так и не смог чётко сформулировать оценку.
Ключевая проблема в том, что это не совсем хоррор. Особенно, с учётом того, что здесь нет мистики/фантастики.
Но тогда мы подходим к другой проблеме = а нужен ли в таких историях элемент фантастики?
И ещё такой момент = а можно ли испортить страшный депрессивный текст одним лишь присутствием здесь, условно, прикольной концовки?
Что ж такое хоррор?

0
Natalya

В начале рассказа были отрубленные головы, потом трупы младенцев. Подумала, что гг маньяк и в окончании рассказа потрошит человека. Испугалась. Но слава богу оказалось, что это всего лишь курица. Благодарю автора за сохраненный душевный покой.

1
Мушавер

 В целом, довольно занимательно. В тексте высокий уровень «воды» и «заспамленности», однако он вполне читабельный. Не очень понравилась тематика произведения, но очень доволен его идеей. 

1
lena

Спасибо! Так здорово передали эту атмосферу девяностых. Я не очень хорошо помню эти времена. А тут, реально, настоящий хоррор! Сюжет отличный, читается легко. И конец – просто блеск!

0
Good Reading

Уважаемый автор, познакомился с Вашим произведением.
Понравилось как написано,читалось на одном дыхании от начала до конца. Хоррор получился по жизни везде: от работы, дома, до снов. Хорошо осталась надежда, что у Сергея, Нины и Оли всё будет хорошо. Немного не сопоставил всё же сны главного героя и его желания. Красное солнце – это символ? На что все же толкнули Сергея эти сны? Но моё непонимание ни в коем случае не снижает ценность и качество Вашего рассказа.
Творческих успехов!

1
Большой Шлепа

Неплохой рассказ, но я искренне не понимаю такого ажиотажа вокруг него. 270 просмотров и 20+ комментариев, удивительно.
Я не могу понять где здесь хоррор. Да, присутствуют жутковатые описания, но в основном это просто чернуха, как в фильмах Звягинцева. Создавалось впечатление, что читаю биографию рядового гражданина в 90-е.
Что значили сны гг и в чём смысл красного солнца? Ради нагнетания атмосферы? Потому что иначе, это выглядит абсолютно бессмысленно и не связано с основным повествованием.
Мне не хватило в этом рассказе диалогов, но это уже субъективщина, так что из-за этого я не стану снижать оценку более чем на балл.
И концовка… Она же ещё сильнее отделяет рассказ от жанра хоррор…
В любом случае автору спасибо и удачи.

1
golgofinyanin

Особых претензий к тексту нет, чувствуется богатый жизненный опыт автора, пропитывающий повествование. Очень подробно показана атмосфера тех «лихих» лет, когда люди вынуждены были бороться за существование, брошенные и отвергнутые. Ужас здесь на том же уровне, что и в «Иди и смотри»- это было. Достаточно ли подобной «автобиографичности» для уже хоррора- вопрос. 
P.S. напомнило приснопамятных “Блудных детей”, вокруг них тоже было много шума.

1
Макс Крок

На мой взгляд автор не знал как закончить всю эту тоскливую историю 90х.. возможно взял старую заготовку, где герой не мог наесться и потом, типа, он такой дыщ-быщ, давай всех жрать… а потом автору стало жалко народ и он решил ограничиться курицей… занавес… ну автор тут решил в прямом смысле простебать этот мемасик… от рассказа осталось ощущение обмана…

3
Ульяна

Читается легко, видно, что 90-е проехались по автору. Читаем и литературный талант. Но. Не увидела хоррора, а концовка слила весь рассказ. Читатель уже готов был с гг на преступление – можно было обезглавить тещу, жену, Мухамеда (или как его), можно было бы признаться, что и все предыдущие трупы – его рук дела. А иначе зачем было это всё? Все эти персонажи и события…

 «узнавание произошло» – так себе

0
Катерина

Афтор, а где реки крови и расчленёнка? Про курицу я молчу, она не прокатит

0
tolkian

ахаха! О, как он разделывал курицу! Это просто нечто! Хотя связи со страшными реалиями его жизни и концовкой не вижу. С другой стороны сами по себе события той жизни должны типа подготовить к расчлененке жесткой, а тут вот это, юмор, типа.

1
tolkian

Стоило мне прочитать где-то ещё про солнце, пробивающееся через занавески, всё – сразу вспоминаю ваше

0
tolkian

Сейчас перечитывал рассказ для своей девушки (ей тоже понравилось) и не понимаю, как вы не вошли с этим рассказом в пятёрку. Правда, тогда мы мы с Найтволкер не вошли бы в шестерку… Но всё равно, для меня этот рассказ на высоком месте. Вы молодчина.

0
SleepWalker

Найтволкер меня еще не называли))))

Автор рассказа не голосовал, потому исключается из конка. Вроде в результатах написано.

1
tolkian

Упс, прости) чёт сон с ночью перепутал ночью перед сном)

0
tolkian

И раскройте, плз, себя. В десятке только авторство рассказов нашёл

0
Elegzende

На моменте, когда бедро было брошено в эмалированную посудину, какая бы она ни была объёмистая, я начала подозревать) ну а потом уже повеяло “Никой” Пелевина. Не знаю, правда, насколько применимо к курице удаление “остатков растительности в подмышках и в паху”.

Очень жаль, что в тексте нет прямых отсылок к финалу (типа “и сейчас, разделывая это ледяное тело, я вспоминаю тот подвал / формалиновых младенцев”), и эпизод с курицей просто повисает в воздухе.

Остался нераскрытым вопрос, откуда же взялась у героя курица в период всеобщего неблагоденствия? Хоть бы пришил кого ради неё)

0
RuwWlo

Привет! Интересно было бы знать, жил ли сам автор в девяностые, так смачно описанные здесь, или же опирается на чужие рассказы / слухи. В целом понравилось, спасибо. Пойду сварю курицу)

0
U.Kapitanskay

А я поверила, что в конце рассказа главный герой, доведенный до отчаяния, способен на убийство. И финт с курицей меня скорее обрадовал, чем разочаровал. Всё повествование я сопереживала герою и рада, что его разум выстоял. Он выпустил своего безобидного, понятного многим демона – чревоугодие.
Это творение вызвала целую гамму эмоций – жалость, сочувствие, тревогу, тоску и острое ощущение безнадеги, безысходности. Почему-то вспомнился Служкин из “Географ глобус пропил”.

0
belogorodka

Да, 90-е были трудным временем, согласна. И автор пронзительно это показал в тексте. Я только не поняла, а где страшилка?
Повествование плавное, ритм усыпляет местами.
Автор не новичок в писательском деле, но рассказ писал явно не для хоррор конкурса.

0
SleepWalker

Ну что тут сказать… Словно послушала папкины россказни о том, как было в период великого развала.Узнала много нового. Например, что в ту пору в моде было обезглавливание. А курочки умели строить планы.
Повествование затянутое, нудное. Структура рассказа – набор не связанных друг с другом дней из жизни рассказчика. Плюс попытка дать саспенса, прибегнув ко снам. Оно и понятно, ведь по сути ничего страшного не происходит, а хоррярь вплетать как-то нужно было.
Финал дает ощущение, что надо мной, как над читателем, недобро посмеялись. Ничего примечательного в рассказе не замечено. Ностальгия и неудавшаяся шутка. Всё.

1
Vasiliy

Рассказ – нормалидзе. Есть душа, есть стиль, атмосфера, художественная красота. Но хоррора особого я не нашёл, а ведь у нас конкурс именно этого жанра.
Что ж, крепкий середняк для меня. Ну, даже чуть больше, чем середняк, но не более

0
Шорты-35Шорты-35
Шорты-35
Крас-3Крас-3
Крас-3
БоК-6БоК-6
БоК-6
логотип
Рекомендуем

Как заработать на сайте?

Рекомендуем

Частые вопросы

39
0
Напишите комментарийx
Прокрутить вверх