Не мёртво то, что в вечности таится – ведь смерть смертельно вечности боится. Некрономикон
Новенький получил прозвище Ктулху еще до того, как автобус тронулся с места. Оно и не удивительно: на футболке зеленое крылатое чудище с щупальцами вокруг рта, в нервных руках потрепанный Лавкрафт, спутанные русые волосы до плеч, взгляд исподлобья. Еще одна заблудшая душа. А наши подростки за словом в карман не лезут, даром что все из верующих семей – вмиг окрестили новичка. И это бы еще полбеды, но через пару минут мой новый воспитанник стал Тухлым. Кличка многоголосо пролетела от первых сидений к последним и бумерангом вернулась к своему владельцу, уже лишенная хтонического ужаса, подпорченная. Он, конечно, услышал – голова вжалась в плечи еще сильнее.
«Так и ходить тебе до конца смены, – вздохнула я. – Теперь ты не Сережа Корнев, а, в лучшем случае, Ктулху, даже для персонала. Сочувствую, приятель».
Пока автобус скрипел рессорами по проселочной дороге, а подростки нестройно орали гимны, я подсела к новенькому.
– Отец без проблем отпустил?
Ответ я, конечно, знала, но не начинать же с разговора о погоде. Да и не мастер я светских бесед. Ктулху мельком глянул в мою сторону, молча кивнул и еще сильнее сжал в руках книжку. Я продолжала попытки растопить лед.
– Значит, тебе нравится Лавкрафт? – В ответ быстрый взгляд в глаза и снова кивок. – Я тоже читала в твоем возрасте. Занятные вещи пишет, конечно… – Осторожнее, Оля, лед тонкий. Очень тонкий. – Некоторые верят, что он правдиво описывал всех этих… богов.
Теперь он смотрел прямо на меня, в серых глазах вызов.
– А вы сами во что верите?
– В единого истинного Бога, – ответила чуть быстрее, чем следовало, и куда более убежденно, чем чувствовала.
Он молчал, то ли переваривая мои слова, то ли предлагая мне самой их переварить. Так мы и сидели под вопли нового церковного поколения, глядя на подползшие вплотную замшелые деревья, кривясь от скрежета веток по стеклам и время от времени ойкая на колдобинах, пока не преодолели последний овражек. За ним, у подножия холма, редко поросшего дубами, открылась просторная поляна с дюжиной четырехместных палаток и длинными деревянными столами под навесом. Братья приехали устанавливать лагерь за пару дней до нас, их машины стояли рядом с кухней.
– Палатки до переклички не занимать! – крикнула я вслед отаре божьих агнцев, груженных сумками, рюкзаками и бурлящими гормонами. Мы с Ктулху вышли последними. Водитель тут же закрыл двери и, должно быть, перекрестился: дети верующих родителей – те еще черти, уж я-то знаю.
Пахло свежескошенной травой. Братья постарались заранее, отлично зная, что скоро полсотни подошв утопчут мягкую почву в асфальт. Удивительно, но трава не сдавалась и упорно воскресала из года в год. Совсем как вера.
Со стороны кухни к нам шагал брат Андрей, директор лагеря. Ростом под два метра, в сандалиях на босу ногу, светлых парусиновых штанах и полосатой футболке-поло. Несмотря на пасмурную погоду, неизменные зеркальные очки в пол лица. В руках папка-планшет со списком группы. Все притихли и вытянулись по стойке смирно – с «Первым после Бога» шутки плохи.
– С прибытием, дети! Приготовьтесь к перекличке. – «Дети» приготовились. Брат Андрей подошел ко мне, приподнял очки, просканировал сначала нарисованного Ктулху, потом живого. – Значит, это и есть новенький? Не был ни на одном богослужении… Обычно мы таких в лагерь не берем, но сестра Ольга поручилась за тебя. Смотри, не подведи.
Ктулху кивнул, не отрывая глаз от сумки, в которую перед самой высадкой отправился Лавкрафт.
– А с тобой, сестра, мы побеседуем позже. – Директор многозначительно глянул на меня сверху вниз, отчего по моей спине пробежал холодок: вдруг показалось, что его зрачки размножаются делением. Словно почувствовав мою реакцию, он быстро надел очки и вернулся к остальным.
– Сейчас вас распределят по палаткам, но сперва напомню основные правила нашего лагеря. – Он обращался, конечно же, к новичку, но все слушали внимательно, словно в первый раз. – Итак, первое: мобильные телефоны сдать воспитателю. Вы здесь для общения с Господом. Правило второе: посещение собраний обязательно. Уважительная причина для пропуска – болезнь или дежурство по кухне. Правило номер три: вы здесь до конца смены, раньше чем через три недели никто домой не поедет. Никаких исключений. И, наконец, четвертое правило… – Он сделал паузу, и я не в первый раз подумала, что из него бы вышел неплохой актер. – Не принявший Господа к концу смены не допускается в следующие лагеря. Вопросы?
Вопросов не было. Расселились, как всегда, быстро – по паре одного пола в четырехместную палатку. В следующую смену младшая и средняя группы заполнят все под завязку, так что, возможно, придется устанавливать старые двухместки. А пока два десятка подростков будут жить как короли.
Ктулху поселили с задиристым Ершом, грозой воспитателей, новичков и инакомыслящих. Шестнадцатилетний детина, отдаленно похожий на Голиафа из детской Библии, поразительным образом совмещал девиантность с махровым фундаментализмом. Достойный отпрыск своего отца-пастора. Я была уверена, что сосед для необращенного Ктулху выбран не случайно. План директора гениально прост: не помогут собрания, поможет Ерш. «Держись, приятель!» – подумала я вслед парнишке, бредущему к самой дальней палатке вслед за юным Торквемадой.
Мне в этом году впервые досталось отдельное жилье. Двадцать лет назад я приехала сюда шестилетним несмышленышем и с тех пор каждое лето делила кров сначала со сверстницами, потом с другими сестрами-воспитателями. Но заболевшей в последний момент Ирине не нашли замену, и я оказалась единственным наставником старшей группы. Не считая директора, конечно.
Палатка встретила запахом плесени и подгнившего дерева – древние напольные щиты давно просились на свалку. Я раскатала надувной матрас, в который раз задаваясь вопросом, зачем вообще нужен деревянный настил. Видно, это дань традиции, память о мокнущих стеганных матрасах моего детства. К горлу подкатил горько-сладкий ком: каким простым и понятным все казалось тогда!
Хотя нет, не все…
…Стенки палатки трепещут на ночном ветру. Или это я так сильно дрожу? Испуганные глаза соседки, яркий свет в лицо и мягкий взрослый голос по ту сторону фонарика:
– Что с тобой, Олечка? Ты весь лагерь разбудила.
– Сестра Таня, я опять видела этих, безглазых…
– Успокойся, малыш. Это всего лишь сны. Давай помолимся, и все пройдет…
…Мощные ветви дуба, как крылья ангела, укрывают от серого моросящего дождя. Мы, средняя группа, сидим на траве вокруг воспитателя. В ее руках Книга.
– Сестра Наташа, Бог ведь сильнее дьявола?
– Конечно сильнее, Оля.
– Тогда почему Он не уничтожит все зло?
– Это очень непростой вопрос, милая… Бог медлит вмешиваться, позволяет злу торжествовать, потому что у Него есть великий план, недоступный нашему пониманию. Но в конце Он обязательно победит. Нужно лишь верить…
Обеденный гонг вырвал меня из омута памяти, вернул в здесь и сейчас. Я выползла из палатки и направилась на кухню.
– Эй, Тухлый, пошевеливайся, все жрать хотят! – Ерш пихнул новичка в спину так, что тот едва не опрокинул кастрюлю на тучную Марину, лагерного повара. Стоявшие рядом заржали. – Ты в ладони, что ли, суп наливать собрался?
– Ершов, прекрати сейчас же! – вмешалась я. – Тебя этому дома учат?
– Сестра Оля, чему меня учат дома, это мое дело. А этот калечный, похоже, привык с пола есть. Даже не знает, что на раздачу нужно с тарелкой идти.
Хмурый Ктулху вернулся от посудомойки с тарелкой, получил от недовольной Марины половник супа и, не взяв хлеба, ушел за крайний стол. Я забрала свою порцию, прошла мимо девчонок, увлеченно работающих ложками, и присоединилась к нему.
– Послушай, Ктул…, прости, Сережа…
– Мне нравится это прозвище, – сказал он, не поднимая глаз от тарелки. – Можете меня так называть.
Я выдохнула с облегчением и продолжила:
– Не обращай внимания на Ерша. Если б не отец, он бы давно вылетел из лагеря. Но тут даже брат Андрей бессилен.
– Правда? А мне показалось… – Ктулху не договорил, но было ясно, что роль Ерша в духовном воспитании новичков для него не секрет. С минуту он вяло полоскал ложку в супе, потом вдруг посмотрел мне в глаза и спросил: – Почему вы не помолились перед едой?
Вопрос застал меня врасплох. Забыть такую простую вещь! А ведь раньше я молилась, как дышала. Все-таки не стоило поддаваться на уговоры и ехать в лагерь, не разобравшись в себе до конца. От меня сейчас больше вреда, чем пользы. Я вдруг вспомнила о предстоящем разговоре с братом Андреем, и аппетит пропал окончательно.
– Знаешь, К-тулху… Иногда молчание лучше молитвы.
Он кивнул, словно ответ его удовлетворил, и принялся опустошать тарелку.
Вечером было первое собрание под старым дубом. Брат Андрей вел беседу, прислонившись спиной к стволу, в длинных пальцах карманная Библия, а в стеклах очков мы, сидящие полукругом на траве. Обсуждали веру вопреки обстоятельствам. Ерш отвечал на вопросы, сыпал цитатами, приводил примеры, остальные поддакивали.
Брат Андрей: Дайте библейское определение веры.
Ерш (не задумываясь): Вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом.
Б.А.: Как вы это понимаете?
Ерш: Если Бог говорит одно, а все вокруг свидетельствует о другом, нужно верить не своим глазам, а словам Бога.
Б.А.: Приведите пример из жизни, когда вы верили вопреки всему и победили.
Ерш: Два лагеря назад, когда Муха не хотел каяться. (Муха, сидящий напротив, глупо улыбается.) Но я верил, что он примет Господа. В итоге, я победил.
Б.А.: Как можно лучше всего доказать свою веру?
Ерш (решительно): Умереть за нее.
Ктулху все собрание молчал и, почти не мигая, смотрел на директора. Я гадала, что у него на уме. Во время заключительной молитвы я сделала то, что всегда презирала: приоткрыла глаза. Ктулху глядел куда-то вверх, сквозь густую крону, а Ерш занес лапу для подзатыльника. Встретившись со мной взглядом, верзила ухмыльнулся, но руку убрал.
Поужинали отменным овощным рагу с курицей, запах которого все учуяли, еще сидя под дубом. На этот раз я не забыла произнести короткую молитву перед едой. Подростки нестройно вторили. Мне показалось, что Ктулху подхватил финальное «аминь», но, может, это был Муха, стоявший неподалеку. Есть я села за девчачий стол, обсуждали новую прическу Марфы, скверную погоду и планы на завтра. Брата Андрея в столовой не было. После собрания он словно испарился, и я немного расслабилась: возможно, разговор сегодня не состоится.
После ужина подростки разбрелись по территории. Из-под «молитвенного» дуба то и дело слышался смех и бренчание гитары – похоже, Марфа разучила пару новых молодежных гимнов. Раньше я бы подсела к поющим, но сейчас хотелось тишины и уединения. Поскорей бы отбой, чтобы можно было улизнуть на озеро!
Когда стемнело, Игорь – единственный из братьев, оставшийся рубить дрова и таскать воду из ручья, – развел на склоне небольшой костер. Молчун и Кроткий притащили скамейки из столовой. Не успел огонь толком разгореться, как все места уже были заняты. Шутки и колкости перемежались повизгиваниями девчонок, которых кто-то щипал исподтишка. Я не разглядела Ктулху с Ершом, но подумала, что они просто стоят вне освещенного круга.
Спели несколько гимнов под гитару. Я по привычке спросила, кто чем хочет поделиться. Белобрысая Синица восторженно затараторила о том, как у нее болело левое ухо, вернее, стреляло и даже, кажется, немного звенело, но во время молитвы под дубом вдруг прошло. Исцеления и все, что можно за них выдать, – любимая тема этой, в целом, здоровой девчонки. Когда Синица наконец добралась до конца своей истории, тощий Качок робко спросил про купание. Я ответила, что для этого пока слишком холодно. Послышалось недовольное ворчание, которое, впрочем, быстро утихло – все помнили, как в прошлом году половина лагеря переболела простудой. Удивительно, но Ерша совсем не было слышно. Может, выплеснул энергию во время собрания и успокоился? Поговорили еще немного. Снова спели. Наконец пришло время молитвы перед сном.
– Помолись сегодня ты с ними, пожалуйста, – шепнула я Игорю, который сидел рядом и задумчиво ворошил угли.
Тот златозубо улыбнулся, не в силах скрыть свою радость, отшвырнул палку, вскочил на ноги и вострубил басом, который проявлялся у него исключительно в подобных случаях:
– Призовем нашего Господа, братья и сестры!
Через четверть часа, оглохшие от воплей дровосека-молитвенника, подростки расползлись по палаткам. У гаснущего костра остались четверо взрослых: Игорь, повар Марина, ее дочь Таня, моя ровесница, и я. Брат Андрей так и не появился. Игорь подбросил поленьев в огонь и охрипшим голосом спросил:
– Оля, что с тобой творится?
Вполне ожидаемый вопрос, но я все же изобразила недоумение:
– А что со мной не так?
Он замялся, подбирая правильные слова, но его опередила Марина, которой нужно было родиться бульдозером:
– Ты прекрасно знаешь, не прикидывайся. Ты не молишься с детьми. Не поешь. Ходишь как в воду опущенная, будто сердцем не с нами. У тебя что-то стряслось? Может, на работе неприятности? Или дома? Не держи в себе, мы же тут все свои. Расскажи, станет легче.
Рассказать о бессонных ночах и кошмарах, преследующих во сне и наяву? О том, что уже полгода не молюсь и не читаю Писание? Поделиться своими сомнениями в Боге и Его Слове? Высказать подозрение, что мир устроен совсем не так, как учит церковь? Выбить у них почву из под ног и оставить барахтаться одних в черной бездне? Лишить покоя, уверенности в завтрашнем дне и надежды на вечность с Богом? Или просто прослыть сумасшедшей – ведь никто не захочет верить моим безумным догадкам.
– Да нет, все в порядке. Просто нездоровится немного. Не волнуйтесь, я справлюсь.
Марина с сомнением посмотрела на меня, переглянулась с Таней, пробормотала что-то про горе от ума. Потом сменила тему:
– А твой новенький и правда какой-то тухлый. Ни рыба, ни мясо. Как он вообще сюда попал?
– Его мать когда-то была в церкви, еще в детстве. Я ее не помню, но она пришла на прошлое воскресное собрание и очень просила взять его в лагерь. Она хочет, чтобы Ктул… Сережа нашел Бога.
– А отец что? – вставила Таня.
– Отец – важная персона, постоянно в разъездах, мало интересуется сыном, – дословно пересказала я слова Светланы, матери новичка. В памяти всплыло ее худое заплаканное лицо, нервные руки, затравленный взгляд.
– И что, ты думаешь этот твой Тухлый-Ктулху примет Господа? – Марина не скрывала скепсиса.
– Все в Его руках, – уклончиво ответила я. Потом, решив, что долг вежливости исполнен, добавила: – Я пойду прогуляюсь немного. Соскучилась по этому месту. Пообщайтесь пока без меня, ладно?
С детства знакомая тропинка к озеру изрядно заросла – пришлось с четверть часа продираться в темноте сквозь высоченную влажную траву. Благо я надела джинсы с водолазкой, только вот полотенце не взяла. Вечерний холод отговаривал купаться, но меня тянуло к воде как магнитом. Стояла звенящая тишина. Ни одного сверчка. Птицы и лягушки, похоже, тоже решили поиграть в молчанку. Вдруг резко похолодало, запахло илом, и вскоре я выбралась на крохотный травяной пляж.
Черное озеро глянуло на меня тусклым зрачком молодой луны. Оно молчало, словно вспоминая мои смутно знакомые черты. Гладкая кожа воды дышала паром. Где-то рядом хрустнула ветка. Я замерла, напряженно вглядываясь в темноту и прислушиваясь. Постояла так пару минут. Вроде, никого. Присела на корточки и опустила ладонь в воду. Озеро вздрогнуло от прикосновения, съежилось на миг, потом впустило мою руку внутрь. Темное. Теплое. Живое.
Водолазка комом упала на траву, за ней последовали кроссовки, джинсы. Все тело покрылось мурашками. Скорее бы зайти в воду. О том, что придется потом выходить на холод, думать не хотелось. Сбросив с себя остатки одежды, шагнула в озеро. По ступням разлилось приятное тепло. Три шага, и вода нежно обняла колени. Еще и еще – тело от пояса и выше просит не останавливаться, отдаться без остатка, плыть. Я поддалась порыву, быстро вошла по грудь и нырнула с головой, забыв о том, что ждет меня снаружи, погружаясь в воду, как в объятия матери, как в руки любимого.
Вынырнула на середине с горящими легкими и заскользила по гладкой поверхности уверенным брассом. Вокруг ни звука, только редкий всплеск из-под моих ладоней и ступней. Внутри вдруг шевельнулся детский страх: что там подо мной, в глубине? Кто следит за моими движениями, прислушивается к колебаниям воды, тянет вверх длинные темные щупальца? Выйду ли я в этот раз на берег или навсегда останусь здесь, с моим, возможно, не совсем воображаемым чудовищем? Я почти ощутила, как что-то холодное и скользкое касается лодыжек, опутывает бедра, живот, готовится утянуть на дно. Раньше я побеждала страх верой, убеждая себя, что угроза иллюзорна. Сейчас же оказалась безоружна, как ребенок, впервые осознавший реальность смерти. Судорожно вдохнув, я развернулась и быстро поплыла к берегу.
У самой кромки воды, между мной и одеждой, темнела высокая фигура. Брат Андрей. Вон и очки поблескивают, зачем только они ему ночью? Выследил, значит. Знает, что я голая, и стоит как ни в чем не бывало, тоже мне, брат во Христе! Страх и растерянность сменились злостью. Да кто он такой и что себе позво…
Наваждение исчезло, как только мои ноги коснулись дна. Фигура вдруг уменьшилась до щуплого мальчугана в изорванной футболке. Тусклая луна отражалась не в зеркальных стеклах, а в мокрых глазах. Конечно, на таком расстоянии слез не было видно, но всхлипы и подрагивающие плечи подтверждали мою версию.
– Сережа… Ктулху… Я не оде… Ты не мог бы…
Он зашмыгал, быстро вытер глаза и отошел в сторону, лицом к кустам. Я выбежала на траву и стала поспешно натягивать одежду, которая тут же намокла и прилипла к телу. Не найдя в темноте заколку, кое-как скрутила мокрые волосы в пучок, влезла в кроссовки. Дрожа и проклиная себя за забытое полотенце, подошла к парнишке и осторожно развернула его за плечи лицом к себе. Он прижимал к груди разорванную надвое футболку и старательно прятал глаза.
– Что случилось? Это Ерш сделал? – У меня зуб на зуб не попадал от холода, но внутри разгоралось черное пламя. – Я знаю, это он. Мы сейчас пойдем и устроим ему…
– Не надо. Я сам. – Очень твердо, с интонацией начальника. Потом намного мягче: – Простите, что помешал… Я сначала не видел, а потом увидел… Простите.
Ктулху наконец посмотрел мне в лицо, и что-то в его взгляде убедило, что он разберется сам, без моей помощи. Праведный гнев сменился вдруг смертельной усталостью.
– Пойдем в лагерь.
Он кивнул, потом наклонился, поднял что-то с травы и протянул мне:
– Вы заколку забыли.
Удивившись его зрению, взяла заколку, но снова распускать мокрые волосы не стала – хотелось поскорее вернуться в тепло, к людям. Назад шли молча, я впереди, он чуть поодаль. Где-то на полпути вдруг поняла, что слышу сверчков. В лесу запел соловей. Впереди замаячил огонь.
У костра сидел брат Андрей. Один. Хорошо, что Ктулху нырнул в палатку, как только мы вышли из зарослей травы. Скорее всего, директор заметил только меня, мокрую и дрожащую. Прятаться не было смысла, и я прохлюпала влажными кроссовками к островку света и тепла посреди холодной сырой ночи.
– Как искупалась? – Брат Андрей поднял голову, я увидела отражение в его очках и поспешно прикрыла руками прилипшую к груди водолазку. Он жестом указал на скамейку напротив: – Садись, сестра, погрейся. На кухне чай, если хочешь.
Отказаться, уйти в палатку и провести ночь в промозглой сырости было бы безумием. Все равно разговора не избежать. Огонь пел свою древнюю песню, суля защиту, отдых, пищу, ни на мгновение не прерывая пляску смерти на трупах поверженных деревьев. Я подсела к костру, радуясь долгожданному теплу. От кроссовок и штанин пошел пар.
– Ты не хотела ехать в лагерь в этом году, – сразу перешел к делу директор. – Мне передали, что у тебя появились сомнения. Это нормально. Борьба закаляет веру, все мужи Божьи проходили через это. Не сомневаются лишь глупцы. Расскажи мне, что тебя гложет, сестра.
Можно было начать отпираться, кривить душой, как с Игорем и Мариной. Но брата Андрея не проведешь – он всегда видел меня насквозь. К тому же я вдруг почувствовала, как невыносимо тяжел этот груз, если нести его в одиночку. Что ж, будь что будет! Язык не слушался, от страха сводило челюсти, но я все же выдавливала из себя безумные слова, как гной из раны.
– Это не просто сомнения. Я вижу… вижу разное. Чудовищ из детских снов. Не четко, а как бы… сквозь тусклое стекло. Смутные очертания, тени, образы. Другие их не видят, но они повсюду, огромные, как скалы. Только здесь, в лагере, их нет…
– Ты очень впечатлительна, сестра, – мягко оборвал меня брат Андрей. – С детства была такой. У тебя богатое воображение. А еще ты много читаешь. Слишком много всего лишнего. – Его голос вдруг приобрел монотонную интонацию заклинателя. – У нас есть Слово Божье, чистое словесное молоко, чтобы питать нашу веру. Оно было дано святым пророкам через откровение свыше. Это золото, огнем очищенное от земли, семь раз переплавленное. Остальное – мусор, пустой вымысел, плод ума человеческого. Враг души сеет плевелы сомнений в сердца избранных овец Божьих. И потому Писание говорит: надейся на Господа всем сердцем твоим и не полагайся на разум твой…
Он говорил еще долго, стекла очков размеренно поблескивали, библейская мантра убаюкивала. Когда он закончил, моя одежда и волосы полностью высохли, по телу разливались приятные волны тепла, а глаза закрывались, несмотря на вялое сопротивление. Я плохо помню, как дошла до палатки, как разделась и залезла в спальник. Мне снились города, поднявшиеся с морских глубин, исполинские колонны, покрытые вековым илом, безумные неевклидовы углы, древние боги с нечестивыми именами. И надо всем этим – трубный голос брата Андрея, провозглашающий: «Да воскреснет Бог, и расточатся враги Его!».
Утром я едва разлепила глаза, когда Таня позвала на кухню молиться и пить кофе. Вокруг было зябко и серо, но на душе чувствовалась непривычная легкость. Почему-то мелькнула мысль о сеансе экзорцизма. Я тут же изгнала ее.
Потянулась вереница лагерных дней. Подъемы, молитвы, собрания, посиделки на кухне, беседы и песни под гитару у костра, лагерные игры и вылазки на окрестные холмы. Если позволяла погода, я вела девчонок купаться на озеро. Парни ходили после нас в сопровождении брата Андрея или Игоря. Ктулху в это время оставался в лагере и читал.
Ерш больше не задирал Ктулху в открытую, хотя я порой замечала угрожающие взгляды, а однажды утром увидела здоровенный синяк на щеке новичка. На мой вопрос он только буркнул, что ударился в темноте. Я решила не навязывать помощь, помня его глаза в ту ночь у озера. Вообще, Ктулху держался особняком, часто сидел со своей книжкой один под дубом, на собраниях внимательно слушал и молчал.
Разговоров с братом Андреем, к моему великому облегчению, больше не было – мы пересекались минимально, по мере необходимости. Иногда он уезжал в город за продуктами, и тогда я чувствовала себя свободно, почти как в прежние годы. Правда, казалось, что между мной и остальными взрослыми пролегла невидимая черта. В моем присутствии они как-то внутренне напрягались, становились излишне деликатными, как обходятся с человеком, имеющим явный физический или душевный изъян. Даже Марина, презрев всегдашнее прямодушие, старательно избегала в разговорах скользких тем. Поразмыслив немного, я решила, что такое положение дел меня вполне устраивает.
Ночные кошмары полностью прекратились.
Шла третья неделя лагеря. Несколько дней стояла невыносимая жара, солнце было в зените, и единственным укрытием служили ветви нашего «молитвенного» дуба. Директор был в отъезде, беседу на свободную тему вела я.
– Кстати, что вы думаете о чтении мирских книг? – спросила ближе к концу, надеясь, что подростки будут отвечать искренне, а не как положено.
Некоторые заерзали, смущенно закашлялись, я перехватила пару вопросительных взглядов, адресованных Ершу. Тот ковырялся в примятой траве, старательно демонстрируя безразличие к происходящему.
Тогда Марфа погладила гитару, поправила челку и, стрельнув глазками в сторону новенького, сказала:
– А я бы, например, почитала Лавкрафта. Наверное, интересная книжка. – И, полностью игнорируя встрепенувшегося рядом Ерша, добавила: – Про что там, Ктулху?
Парнишка вздрогнул, будто вдруг услышал голос с неба. Открыл рот, потянулся было за несуществующей книгой, опомнившись, вцепился в колени, судорожно сглотнул и впервые за весь лагерь заговорил во время собрания:
– Там про Древних богов… Про вещи за гранью человеческого восприятия… Про то, что мы живем на мирном островке невежества посреди черных вод бесконечности… Про безумие, как бегство от ужасной реальности…
– И прочее дерьмо, – перебил его Ерш, вырывая гитару из рук Марфы. Та презрительно фыркнула и отвернулась. – Сестра Оля, мы долго будем обсуждать эту хрень или, может, уже споем что-нибудь? Вряд ли брату Андрею понравились бы такие темы.
– Брат Андрей – директор лагеря, а ваш наставник пока что я, – парировала, дивясь собственной дерзости. – И мне решать, на какую тему с вами беседовать. А тебе пора научиться уважать чужое мнение, Ершов.
– Чье мнение? Вот этого, что ли, Тухлого? – рявкнул Ерш, вскочил на ноги и шагнул в сторону Ктулху, который вдруг тоже выпрямился во весь рост и уставился прямо в лицо своему оппоненту. Ерш продолжал наступать, шипя и брызжа слюной: – Да ты у меня на коленях каяться будешь, гнида! И книжку свою проклятую сожрешь!! И зубами своими закусишь!!!
Я глядела на обезумевшего Ерша и пыталась сообразить, звать ли на подмогу Игоря, вцепиться в верзилу самой или начать громко молиться. Ктулху стоял, наклонив голову вперед и сжав кулаки, всем своим видом выражая готовность к схватке с Голиафом. Только вот у Давида хотя бы была праща…
На помощь пришла Марфа. Подскочила к Ершу, приобняла за плечи, защебетала примирительно:
– Ерш, ну ты чего? Подумаешь, Тухлый и его книжка. Такого трогать – себя не уважать. Давай споем лучше. Какую ты хочешь?
Ерш сморгнул раз, другой, мотнул головой, будто стряхивая наваждение. Зыркнул на Марфу, на меня, снова на Ктулху. Разжал кулаки и сплюнул на траву у ног противника:
– Ты у меня еще попляшешь, червяк необрезанный! – Затем обвел всех взглядом, полным ненависти. – Пойте сами, меня уже тошнит от вашего воя!
Ерш оттолкнул Марфу так, что та едва не перелетела через сидящего сзади Качка, и тяжелой походкой направился к туалетам. Жить ему оставалось меньше восьми часов.
Кое-как закончив собрание, я дождалась, пока возбужденные подростки разбредутся по лагерю, и впервые за долгое время попыталась по-настоящему молиться.
– Господи, если Ты все-таки есть и еще слышишь меня… Прошу, примири этих ребят. Пусть они оба узрят Твой свет. Помоги и мне снова ходить во свете Твоем. Прости мои сомнения и воскреси во мне веру. Аминь.
Короткая, нескладная молитва, так не похожая на мои прежние пламенные воззвания к Богу, неожиданно принесла покой. Я почувствовала, что все будет хорошо. Нужно только верить, и все станет простым и понятным, как прежде. С легким сердцем я зашагала на кухню.
К вечеру пекло сменилось невыносимой духотой. Казалось, гравитация выросла вдвое, давя на плечи, сжимая легкие, затрудняя движения. Природа замерла в тревожном ожидании: ни дуновения ветерка, ни птичьей трели, даже неугомонные кузнечики вошли в режим радиомолчания. Приехал брат Андрей и сказал, что со стороны города надвигаются тучи. Они явились следом на крыльях ветра, исполинские, иссиня-черные, бормочущие невнятные угрозы на древнем как мир языке. Игорь с группой парней кинулись укреплять палатки – гроза обещала быть нешуточной.
Я собрала девчонок под навесом в столовой. Марфа предложила спеть, но ее никто не поддержал. Все как завороженные смотрели на приближающееся небесное воинство, ощущая свою ничтожность перед страшным величием стихии. Синица начала молиться – негромко, но с нотками истерики. К ней присоединились еще два-три голоса. Вдруг стало темно, мощный порыв ветра взметнул в воздух клубы пыли. Она заскрипела на зубах, набилась в глаза и ноздри. Послышался оглушительный треск, слившийся с многоголосым визгом, – старое дерево рухнуло на продуктовую палатку. В тот же миг натянутый над нами брезент с громким хлопком сорвался с веревок и полетел в сторону ручья. Визжащие во всю глотку девчонки сбились в кучу. Я кричала едва ли не громче всех – в клубящейся вверху черноте мне привиделся подсвеченный вспышками гигантский силуэт с крыльями и щупальцами у лица.
Прямо над нами ослепительно сверкнуло, громыхнула сотня тяжелых орудий, и на нас обрушился шквал ледяной воды. Вмиг промокшие до нитки, мы ринулись к палаткам, забегая толпой в первые попавшиеся. Вскоре в палатке, где оказалась я, было не развернуться. Парни, девчонки, Игорь, Таня – половина лагеря поместилась в ходящей ходуном четырехместке. Все жались друг к другу и молились в голос. Но даже Игоря было плохо слышно из-за грохота воды по брезенту и ежесекундных раскатов грома.
– Где Ктулху и Ерш?! – крикнула, не надеясь, что меня услышат. – Кто-нибудь видел Ерша?!
– На озере!- в самое ухо прокричал кто-то, кажется, Марфа. – Он пошел на озеро! После полдника!
– А Ктулху?! Где Ктулху?!
– Я не знаю! Ой!
Запахло озоном, прямо за стенкой палатки возник и поплыл в сторону кухни светящийся шар. Раздалось шипение, треск, потом громкий взрыв, сопровождаемый яркой вспышкой. Нас обдало волной горячего воздуха. Я почти оглохла от поднявшегося визга.
– Шаровая, шаровая! Господи, спаси! Помилуй! – раздались исступленные возгласы на фоне общего крика и плача. Парни пытались прикрыть девчонок своими телами. Я встретилась взглядом с Игорем, в его выпученных глазах застыл ужас, губы шевелились, но голоса я не слышала. Таня вцепилась в меня, дрожа всем телом и твердя: «Мамочки, мамочки, мамочки…».
Внезапно я почувствовала, как меня наполняет неведомая сила. Она словно лилась сверху, пронизывая электрическими разрядами от темени до подошвы и обратно. Внутри вдруг возникли слова и стали рваться наружу, словно из эпицентра ядерного взрыва. Удержать их не было никакой возможности, они стучали в возбужденном мозгу, распирали легкие, жгли гортань. Я открыла рот и закричала что есть мочи:
– Да воскреснет Бог, и расточатся враги Его! И да бегут от лица Его ненавидящие Его! Как рассеивается дым, Ты рассей их! Как тает воск, так да Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл фхтагн!!!
Мне ответили раскаты титанического хохота, сотни миллионов вольт вывернули ночь наизнанку, земля зашлась судорогами, а ливень вдруг превратился в свирепые морские волны. Мы будто оказались в крохотной шлюпке посреди бушующего океана, а вокруг играли в свои непостижимые игры темные боги из иных миров. Для них мы были не муравьями, даже не бактериями – мы вообще не существовали. Были только они.
Это длилось целую вечность или всего несколько мгновений, а когда закончилось, я вдруг поняла, что различаю голос каждого в палатке. Дождь уже стучал по крыше мелкой дробью, безумный ветер стих, а гроза теперь бесновалась где-то за холмами, с каждой минутой удаляясь.
– Мы живы? – прохрипела зареванная Таня, не ослабляя мертвой хватки вокруг моей талии. – Оля, мы живы? Что это было?
Я утвердительно ответила на первый вопрос, проигнорировав второй. Внутри росло осознание произошедшего, и это заставило еще сильнее переживать за тех двоих, кого не было с нами в палатке. Я была уверена, что не найду в лагере ни Ерша, ни Ктулху.
Снаружи царил хаос: поломанные стволы и ветви, вывернутые наизнанку палатки, разбросанные по всему лагерю вещи и посуда, грязные потоки, сбегающие с холма в ручей. Кухня выглядела так, словно на нее упала бомба. Кирпичная труба уличной печи осыпалась до основания – похоже, шаровая молния ударила прямо в нее. Под ногами хлюпало холодное месиво, но над головой сквозь редкие тучи проглядывали звезды. Люди по одному вылезали из уцелевших палаток и озирались, ошалевшие от пережитого ужаса, еще не вполне поверившие в свое спасение. Я не увидела среди них тех, кого искала. Не было рядом и брата Андрея.
Доверив группу заботе Марины – внешне она держалась молодцом, но руки едва заметно тряслись – я со всех ног кинулась к озеру. Утоптанная тропинка превратилась в скользкую рытвину. Несколько раз я упала плашмя, окончательно перемазавшись и нахлебавшись грязи, но снова поднималась и бежала с удвоенной силой. Если моя догадка верна, скорее всего, уже слишком поздно. Но я все же неслась вперед, несмотря на боль в груди и красные круги перед глазами. Может, мне удастся спасти его…
Дикие вопли Ерша стали слышны уже на полпути. Выскочив на пляж, я увидела, что громила стоит по грудь в озере и окунает с головой вяло барахтающегося Ктулху.
– Крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа! – дурным голосом орал Ерш, сверкая в темноте безумными глазами. – Нарекаю тебе имя Тухлый! Во веки веков, аминь! – Потом, приподняв голову Ктулху над водой, вопил ему в лицо: – Ну что?! Будешь каяться, сучок языческий?! – и снова погружал, повторяя прежнюю формулу. С каждым разом лицо Ктулху становилось все бледнее, он уже почти не сопротивлялся.
– Ктулху! Проси Отца о помощи! – изо всех сил закричала я и ринулась в воду. – Не молчи, зови Отца!
В несколько прыжков я настигла Ерша, схватила его сзади и попыталась опрокинуть на спину, но тот резко вывернулся, мои руки расцепились, и я оказалась под водой. Плечи сдавила железная хватка – Ерш переключился на меня. Поднырнуть и высвободиться не получалось, было слишком мелко. Он не давал мне всплыть и вдохнуть воздуха. Я извивалась всем телом, отчаянно молотила руками и ногами, стараясь зацепить лицо, попасть в солнечное сплетение, ударить коленом в пах. Все тщетно. Легкие рвались от удушья, в глазах потемнело, тело свело судорогой, а сильные руки все давили и давили вниз. Из последних сил я мысленно взмолилась: «Спаси меня! Пожалуйста, спаси!». Ничего не произошло. Не в силах больше задерживать дыхание, я рефлекторно вдохнула, и в легкие хлынула вода. «Так вот каково это – утонуть», – мелькнула напоследок мысль. Уже теряя сознание, почувствовала, как разжимаются тиски на моих плечах. А потом меня поглотила тьма…
… Я лежу на дне и смотрю вверх через толщу воды. Слышу пение далеких звезд, наблюдаю движение чужих миров, ощущаю протекающие сквозь меня потоки силы. Я здесь давно, так давно, что уже не помню свой родной мир. Я черная вода, я вязкий ил, я гладкие камни и скользкие коряги на дне. Я в озере, и озеро во мне. Мои щупальца тянутся вверх – туда, откуда идет Зов. Я слышу голос Хозяина, он повелевает мне…
– Ольга, очнись!
Я закашлялась, выталкивая озерную воду из легких, и с трудом разлепила глаза. Вокруг все плыло, тело не слушалось, голова раскалывалась от боли, в ушах звенело. В ярком свете полной луны надо мной склонились двое. Я узнала одного по зеркальным очкам, а второго… Второго я узнала бы теперь в любом месте и в любом обличье. Ктулху, сын древнего Ужаса и земной женщины. Мой Господин.
– Что… с Ершом? – выговорила, заранее зная ответ.
– Мертв, – ответил тот, кого мы звали братом Андреем, «Первый после Бога». – Зашел слишком далеко. Такое не прощается.
Я через силу приподнялась на локтях и огляделась. Тела Ерша нигде не было.
– Кто его… Как он умер?
Брат Андрей снял очки и посмотрел на меня. В его глазах не было ничего человеческого – черная бездна, вглядывающаяся в смотрящего.
– А с каким объяснением ты смогла бы жить? – спросил он и, видя мое недоумение, пояснил: – Ты сейчас балансируешь на краю пропасти, сестра. Твой разум не может осознать всей правды о мире вокруг, ты просто сойдешь с ума. Но ты подошла очень близко к истине. Гораздо ближе, чем все остальные в этом лагере и в других, подобных ему.
Я пыталась понять, что он говорит, но стучащий молот в голове не давал ясно мыслить. Перевела взгляд на Ктулху. Тот стоял вполоборота ко мне, задумчиво глядя на гладкое черное зеркало и отражающиеся в нем звезды. Длинные мокрые волосы прилипли к шее, совсем не похожие на щупальца Того, кто явился мне среди вспышек молний и раскатов грома.
– Твои детские сны и взрослые прозрения верны, — продолжал брат Андрей. – Миром на самом деле правят Древние боги. Ты видишь их, потому что твоя защита тоньше, чем у других. Остальные успешно закрывают глаза на истинное положение вещей, их вера помогает в этом. Когда восстали Древние, только самые убежденные верующие избежали безумия, скрывшись в иллюзорный мир своей веры. Древние не стали препятствовать. Они собрали вас вместе и решили наблюдать.
Шокированная услышанным, я забыла о головной боли.
– То есть, лагерь… это что-то вроде пробирки, а мы… микробы в ней? Но зачем им, то есть, вам все это?
– Мои Хозяева хотят понять природу вашей веры. Это важно для их конечной цели, которую тебе не постичь. Скажу лишь, что она связана с воскрешением вашего мертвого Бога. Они моделируют новые условия, помещают вас в разную среду, наблюдают за вашими реакциями, чтобы вывести новый штамм веры, обладающий достаточной мощью.
– Так, значит, Ерш… – сверкнула догадка.
– Верно. Ерш был всего лишь катализатором. Грубым и, как видно, не самым удачным инструментом для роста веры. Его давно следовало извлечь из вашей среды. Но здесь вмешался наш юный друг… – Брат Андрей вопросительно посмотрел на Ктулху, тот коротко кивнул, и мой собеседник продолжил: – Ты уже поняла кто он такой, но не знаешь, зачем он здесь, ведь так?
Я смотрела на щуплого мальчугана в мокрой одежде, который совсем недавно беспомощно барахтался в лапах фанатичного верзилы. Серые глаза Ктулху печально глядели в ответ. В памяти всплыли наши короткие разговоры: в автобусе, в столовой в первый день, у озера, на последнем собрании. Кажется, слушая его, я узнавала больше нового о себе, чем о нем.
– Для чего ты здесь, Ктулху?
Он отвернулся к озеру, и мне показалось, что в его голосе слышны слезы:
– Я хотел понять вас. И ту часть себя, которая… от вас.
Говоря о себе, говорит о нас.
– И что ты понял?
– Что не смогу бежать от жестокой реальности, как вы. Мне не дано блаженство забвения. Я всегда буду помнить, кто я есть на самом деле.
– Что же будет дальше?
Ктулху молчал, опустив голову. Брат Андрей сделал шаг в мою сторону:
– У тебя есть выбор. Вернуться на уютный островок невежества, отгородившись своей верой, или нырнуть в черные волны знания, которые, скорее всего, поглотят тебя, как поглотили миллиарды твоих сородичей.
– Но я уже знаю правду! – в недоумении воскликнула я. – Разве можно забыть то, что я видела?
– Ты видела очень немногое. И большую часть увиденного можно объяснить игрой воображения, нервным расстройством, даже дьявольским наваждением. Конечно, полностью вытеснить свет истины не выйдет: твои сомнения, страхи, ночные кошмары останутся с тобой. Но ты все же сможешь не погрузиться в пучину безумия, бушующую снаружи. Это тебе прощальный дар от того, кто не смог стать таким как вы.
Я не помню деталей произошедшего дальше, как не помню и своих последних слов. Перед глазами стоит печальное лицо Ктулху, кажется, выросшее в размерах и обретшее отдаленное сходство с Тем, Кто явился мне в буре. Я слышала слова на древнем языке, произнесенные нечеловеческим утробным голосом, а на задворках сознания звучало: «Да воскреснет Бог!».
Затем снова наступила тьма.
***
Густые ветви деревьев царапают стекла автобуса, словно гигантские спруты пытаются проникнуть внутрь нашего глубоководного батискафа. Подростки громко поют, и мне кажется, они делают это, чтобы не слышать скрежет, доносящийся снаружи.
В руках у меня потертая карманная Библия, а рядом со мной сидит новенькая. Голубоглазая и белокурая. Ей еще не придумали кличку, но я уже решила, что буду звать ее только по имени – Надей.
Выныриваем из последнего овражка и оказываемся на нашем островке света и тепла среди бушующего житейского моря. Навстречу выходит директор лагеря. Длинные волосы и печальные серые глаза кажутся смутно знакомыми.
Автобус открывает двери, и подростки шумной гурьбой высыпают наружу.
Мы с Надеждой выходим последними.
Автор публикации
