Собравшись умирать, я предупредил Дэви, что буду продолжать о нем заботиться и защищать от неприятностей. Наша дружба не прервется. Даже если меня не видно, пусть он не беспокоится и знает: дед рядом!
Побаивался, что малый начнет хныкать. Он лишь поинтересовался:
– Деда, а ты когда умрешь?
– Не скоро еще, дела кой-какие остались.
– А-а… жаль.
– Чего жаль?
– Не хочу, чтоб помирал.
Я умилился, но Дэви деловито спросил:
– А твой кампютер мне достанется?
– Вот паразит…
– Не паразит. Я хороший.
– Хороший, ты выпил таблетки?
– Да. Третья осталась.
– Уф…
– Голова болит? – он прикоснулся кончиками пальцев к моему виску. – Давай массаж сделаю. Давай, ну!
Маленькие сильные пальцы запорхали над лицом, забегали по лбу, прижались к вискам. Я закрыл глаза.
– Думай о воде, – бормотание Дэви шелестело, как сухая трава. – Зеленая полянка. Бабочки. Тихий водопад…
На самом деле моего внука зовут Русланом, Русиком. В кругу семьи мы стали называть его Дэви, в честь знаменитого футболиста Дэвида Бекхэма. Сам себя Русик изредка именует Билли, в поклон новомодной американской певице Билли Айлиш. Что их может связывать? Руслан, Дэвид и Билли страдают от общего недуга. У них синдром Туретта.
Раньше людей с этим заболеванием называли бесноватыми. Одни корчат рожи и показывают язык, другие ругаются, выкрикивают разные плохие слова. Врачам невыгодно сообщать нам, что добиться стойкой ремиссии не получается. Они в основном экспериментируют. «А теперь давайте попробуем этот препарат!» Но лекарства почти не помогают. «Нет, пожалуй, изменим курс, я вам выпишу новые таблетки». И вот мой дом усеяли портативные мины: галоперидол, феназепам, рисперидон, клофелин.
Говорят, реабилитации помогают активные игры, занятия спортом, творчество. Мы испробовали массу вариантов. Классические и современные танцы, плавание, рисование, карате, йога, попытка футбола. Тренер по тхэквондо выдержал два месяца, потом сожалеюще указал на дверь. Из школы Русика исключили в первом классе, потому что родители взбунтовались, не хотели терпеть гиперактивного малыша, который задевает их детей.
Он щуплый, подвижный, неуклюжий, с большой головой и длинными ступнями, улыбчивый, ласковый, жадный. Любит ныть, но быстро прощает обиды. У него темные, очень темные глаза, словно ягоды в закипающем варенье. Обожает обматывать скотчем свои пистолеты и кубики лего. На улице подходит к грязным и больным кошкам, гладит, приговаривая доброе, и они не убегают.
Свобода творчества призвана реализовать сиюминутные желания. Квартира завалена сотнями рисунков роботов-разрушителей из всех известных игр. Выполнено в стиле «каляка-маляка». Мы их выбрасываем охапками, он рисует новых. Научился готовить. Меню ограничено четырьмя блюдами. Яичница-глазунья, картофельные чипсы, блинчики-оладьи и попкорн.
Правильно ли я поступил, сообщив внуку, что скоро умру? Честно ли было обещать, что мы не расстанемся? Мальчишка быстро растет, скоро станет почти взрослым. Почти… Я не хочу его оставлять на попечении издерганной женщины, у которой нет постоянной работы, хорошего настроения и веры в завтра. Моя дочь добра и неприхотлива. Иногда только очень громко кричит и топает ногами… и как я оставлю ее с ребенком?
Терпение есть добродетель. Если оно состоит из мельчайших электрических частиц, то во мне почти не осталось молекул этой добродетели. Хватит ли ей одной терпения воспитывать взрослеющего мальчишку? Не такого, как обычные дети.
Почему я решил умереть? Ведь чувствовал, что срок мой еще не истек. Не болел, не изводил себя сомнительными покаяниями и вполне мог дотянуть до семидесятилетнего юбилея, благо, немного осталось. Жить бы да жить. Но мне все надоело. Словно на краю крыши оказался. Задрало. Остохренело. ОБРЫДЛО. И внутри некто вопил, визгливо усиливая звук: пора-а-а-а-а, собирайся!
Что ж… Прикинул завещание. Все – дочери и внуку. Квартира, гараж, голый дачный участок… библиотека (я поморщился), старую «девятку» только на свалку (поморщился)… заметки, размышления, стихи, рассказы… а их куда? Наверное, тоже на помойку.
Религиозен ли я? В молодости меня не беспокоило отсутствие веры. Я допускал, что где-то зачем-то существуют суровые могущественные боги, как существуют на планете страшные вулканы или уникальные чудеса вроде Великой Китайской стены. Но нас ничего не связывало. В этом был твердо убежден. Поэтому не посещал святых храмов, выставок авангардистов, дефиле мод и не участвовал в выборах.
Теоретически я не против молитв и голосований, но меня возмущает необходимость безоговорочно признавать себя рабом некой высшей силы, которая по умолчанию извечно права, милосердна и безжалостна. Во имя абсолюта я обязан отринуть принципы и радости, чтобы смиренно идти за паллиативным пастырем? Спасибо, не хочу.
Говоря о кое-каких делах, я подразумевал свой необычный проект, странную попытку наладить связь с параллельным миром. Как в него попасть?
Совершенно случайно пришло озарение. Меня впечатлила запись в инете, где была показана работа мозга с применением магнитно-резонансной томографии. Активность мозга влияет на самые сильные эмоции человека. Не разбираясь в сложностях нервной системы, я вывел для себя простую формулу – сновидения могут считаться тренировочными инструментами наших реакций, они способны подготовить к встрече с неизведанным. А момент перехода от бодрствования ко сну – самый удобный для попытки прошмыгнуть в параллельный мир. Несерьезно? Не думаю…
Способ наладить связь с параллельным миром я назвал сонным откровением. Оно знакомо многим папам и дедушкам. Когда мужчина вечером читает сказку ребенку, то часто сам же и засыпает над книжкой. Малыш лежит укутанный, слушает, а рядом старший что-то сонно бормочет и клюет носом. Со мной такое часто происходило, когда читал своей маленькой доче. Теперь вот внуку.
Уставший и медленно засыпающий над сказкой человек рано или поздно сбивается с темпа, будто сам себя гипнотизирует, запинаясь, произносит не те слова, которые записаны на бумаге. Волнующий вопрос: эхо иных мыслей – откуда оно? Не из глубин ли сумеречного сознания всплывают голоса параллельного мира?
Может, таким простым способом некто пытается вступить со мной в диалог или стремится наладить передачу сигналов.
Что делать?
Версия: читать с включенным диктофоном. Кассета рассчитана на сорок пять минут, а момент сонного откровения наступает через пятнадцать-двадцать, максимум, через тридцать минут. Так что мне хватит. Диктофон запишет все, что я пробормочу в прерывающемся полусне. Пусть это будет результат своеобразной медитации. Или неожиданная форма самогипноза, модель транса, граничащего с летаргией. Дело не в терминологии, а в эффекте.
Уважительно потешаясь над старческими причудами, я пытался представить проем между мирами, тот приграничный коридор, в который хочу проникнуть. Чем он перекрыт, какой преградой? Подсознание продемонстрировало череду фирменных и непрезентабельных дверей, а также ворота, сейфовую плиту, мокрый иллюминатор, югославский шифоньер и вареную калитку. Это не портал в общепринятом смысле. Не лифт между этажами пространств и миров. Пожалуй, маленький мостик меж берегов.
Вечер. Наша с Дэви комната погружена в ленивый теплый сумрак. Здесь каждый предмет обладает характером. Устрашающе немодная люстра в бирюльках, надменные темные портреты, кремовые картины в деревянных рамах, подчеркивающие пастельные тона стен. Старинное кресло с могучими подлокотниками и широкими лапами красного дерева.
Кровать Дэви обложена мягкими игрушками. Собачки, обезьяны, лошадки. Парню тринадцать лет. Я сидел и читал книгу, а рядом топталась растерянность, дышала в плечо, толкала под локоть. В такие минуты казалось, что мы втроем плывем сквозь ночь в маленькой лодке. И мой голос подгоняет лодочку словно ветер, не дает ей замереть в центре океана. Морально устаревший, надежный как слон, диктофон «Сони» усердно прокручивал пленку меж двух барабанчиков.
Я читал, и компактный серый аппаратик подмигивал красной бусиной. Убаюкивала монотонность. Окутывала кошачья сонливость. Диктофон старательно следил за моей дикцией. Я же, как неопытный актер, ждал вдохновения.
Сразу ничего не вышло. Я читал полчаса подряд, Русик заснул, и мне осталось прервать эксперимент. Второй вечер тоже не удался, я был возмутительно бодр, не смог уснуть под сказку и постоянно косился на включенный диктофончик. Так продолжалось с неделю. Но вот настал вечер неожиданной удачи. Когда я клюнул носом и пробормотал нечто странное: «…торопится сюда поезжай».
Именно так. Я читал эпизод, как Пеппи Длинныйчулок пекла блины, и мой заплетающийся язык внезапно произнес чужим голосом: «…торопится сюда поезжай». Откуда ЭТО взялось? Причем слова, вроде, не связаны, или это обрывок целого предложения, например: «Некто торопится сюда, а ты поезжай за подмогой… или шампанским?». Бред какой-то. Мне быстро наскучили попытки расшифровать сие сочетание, и я решил, что нужно копить стратегический запас слов.
Первый опыт вдохновил. Мы с диктофоном продолжили сотрудничество. Спустя два месяца в блокноте перечислялись в порядке озвучивания: «жизнь продолжается не надо – попасть пока помнишь – спеши подожди осторожно – память оборотень подчистую – мы любим шанс и попытка – преданность слабость можно – риск сюда реанимировать – преданность с болью – поезжай торопится».
Когда слова стали повторяться, я прекратил опыты и занялся проектированием фраз. Вновь и вновь прослушивая и вычитывая эту галиматью, пытался выделить в нечетком бормотании смысловые векторы. Наверное, с таким же мрачным упорством археологи и лингвисты изучали шумерскую клинопись.
После многочисленных перестановок, в череде сомнений сконструировал две искусственные фразы: «Память и преданность можно с болью реанимировать» и «Не спеши сюда попасть, жизнь продолжается, пока помнишь – мы любим…». Конечно, это не оптимум, и вполне возможно, что я попал в молоко. Осталась еще горстка слов с тревожащим «оборотнем». Но решил пока их не включать в протокол и ограничиться, так сказать, лайт-версией.
Был ли я уверен в эффективности своего эксперимента, на что надеялся? Никогда не слышал, не читал о подобных попытках наладить связь с параллельным миром.
Нет, я не рассчитывал на моментальную удачу. Но ведь и надежду никто не отменял. Не было подобных попыток? Значит, я рискну оказаться первым, и да поможет мне хм… счастливый случай…
Наверное, переход между мирами доступен только тем, кто не видит смысла в жизни, не боится смерти и верит в перенос сознания. Это могут быть старики, сумасшедшие, фанатики, философы. Я старик, слегка чокнутый, немного философ. То есть на семьдесят пять процентов готов к переходу через границу.
Возможность вскоре представилась. Мы поужинали ловкими макаронами и тушеным куриным филе. Я хотел на скорую руку соорудить подливу из моркови, лука и томатной пасты, но Русик уговорил обойтись шашлычным кетчупом. Ладно. Один помыл посуду, другой проглотил три таблетки, немного повозился со своими автоматами и стал укладываться.
– Деда, почитаешь?
– Не бей себя по животу.
– Не буду.
Я раскрыл «Маугли».
Рядом тихо бормотал диктофон. Повторял одну и ту же фразу, что я составил из копилки сонного откровения. Мой картонный голос, по вкусу как холодный блин со сметаной, вещал с равнодушной назойливостью:
не спеши сюда попасть жизнь продолжается пока помнишь мы любим
Не могу уверенно объяснить смысл этой корявой фразы. Более того, не понимаю, почему выбрал ее в качестве заветного кода, шифра переноса…
Ночник, окруженный безмолвием. Коврик, возомнивший себя лесной поляной. Стекающие по кремовым занавесям струйки тишины.
Не Спеши Сюда Попасть Жизнь Продолжается Пока Помнишь Мы Любим
Я читал сказки: бу-бу-бу, Русик тихо дышал, отвернувшись к стене.
Меня потянуло вперед. Падаю лицом в цветочный сугроб? Нет, кажется, валюсь назад в невесомость. Укутало туманом…
жизнь продолжается…помнишь… любим
Мягкое сопротивление первобытной силы. Тревожно-приветливое сомнение. Испытующий взгляд бестелесного стража.
Безмятежность. Умиротворение. Плавное движение. Словно осторожная летняя волна выталкивает на берег неповоротливую перламутровую медузу.
Сплю? Умер? Переместился?
…куда-то
…рядом
Покой. Сумрак. Любопытство при отсутствии робости или страха.
Где я?
Помещение, овеянное бесхозяйственным футуризмом. Похоже на небольшой склад фурнитурной фабрики, где я два года отбил после армии. Ряды стеллажей, шеренги ящиков, пустые поддоны для автокара. Темные стены с налетом паутины, пыльные росчерки на полу и кляксы бурой плесени по углам. Свобода, безмолвие и забвение.
А вот и пресловутая дверь в конце зала. Не думал, что она будет ветхой, небрежно сколоченной из плохо пригнанных досок. Щелястая, с вертикальными штрихами тьмы, с намеком на сквозняк. Занозистая, подумал кто-то неодобрительно. Видимо, я.
Кого я ожидал встретить за этой преградой? Умерших родственников. Ангелов, чертей, гениальных мудрецов. Трансцендентное сознание, как альтернативу искусственному интеллекту. Или страшное чудовище из глубин?
Я подошел к ветхой дверце. Она была настолько беззащитной, что, казалось: чихни – и распахнется. Я пнул ее… и отступил. Мало ли что за ней. Дверь рассыпалась, протарахтела, словно домик из костяшек домино. Тьма растаяла. В проеме стоял мальчик. Чем-то неуловимо похожий на Русика.
Живой. Глазастый. Лопоухий.
Доверчивый.
Он посмотрел на меня и застенчиво сообщил:
– Безмерна забота партии о советском человеке.
Я вытаращил глаза. Более полувека миновало. Мальчик потоптался в проеме и спросил:
– Ты помнишь длинные страшные ножи в старых булочных?
Да, моментально вспомнил, как продавщицы с грохотом разрезали пополам круглые хлеба, которые мы с провинциальным одобрением называли «завод».
– Самопальные пуговицы на джинсах. Самострелы с резинками от трусов, проволокой и бельевыми прищепками, – продолжал мальчик.
– Неуловимые мстители. Зита и Гита, – подхватил я. – Пионерская правда. Будьготов-всегдаготов!
– А помнишь…
– …как подглядывал в бане
– …женской.
Мы улыбнулись. Стыдно, но забавно.
Это был лучший из миров. Первомайские демонстрации. Горячие пирожки с ливером по пять копеек, билеты на утренние сеансы за десять, красно-синие пирамидки вкуснейшего молока за четырнадцать. Заурядные черно-белые фото, которые, ликуя и обольщаясь, распечатывал ночью в ванной.
Мир. Мама. Небо. Смех. Безобидное достоинство. И еще вот это… пеленки стирали вручную и развешивали на балконах белыми флагами парламентеров. А пол детей узнавали только после рождения, и это была самая захватывающая и беспроигрышная лотерея во вселенной!
– Брюки клеш. Скалярии, барбусы, гуппи. Веселые трамваи. Копеечные квитанции-жировки. Роликовые коньки. Кока-кола в стеклянных бутылочках, похожих на елочные игрушки. Загадочные бананы! Книги. Книжки. Книжное наслаждение. На краю Ойкумены. Понедельник начинается в субботу. Три мушкетера. Таинственный остров. Белый клык. Это было объедение!
Я моргнул, да, помню! Самовары, лото, чернильницы, вязаные салфетки, гематоген и пирамидон, кассетники и стержни для ручек. Сладость поцелуев. Безупречность объятий. Баррикады доверчивости. Небоскребы простодушия.
И никаких пробок на улицах. Абсолютно!
Высоцкий. Алла Пугачева. Абба и Бони Эм. Роллинги. Битлы.
Николае Чаушеску. Эрих Хонеккер. Густав Гусак. Янош Кадар. Тодор Живков…
– Безмерна забота партии… – вновь затянул мой прообраз, но я его перебил:
– Это когда на весь третий класс только один курящий, как несостоявшийся пассионарий, и самое неприличное слово для восьмилетних – гавно. Это когда инстинкт самосохранения ограничивался падающими сосульками и кипящим чайником.
– Ну, продолжай! – он выжидающе посмотрел на меня.
– А сейчас перманентное раздражение и беспокойство…
Он перестал улыбаться.
– Хроническая тревога…
Нахмурился.
– Банковские кредиты. Ипотека. Инфляция. Стрельба и поножовщина. Беспредел. Потоки агрессии и насилия в фильмах, играх и отношениях. Больная пища, искусственные продукты. Лихорадка Эбола, свиной грипп, СПИД, радиация. Ксенофобия и многопартийность.
Как же мне хочется вернуться в тихую гавань! Но я уже отравлен эпохой пафосного прогресса. Вот бы найти способ сбежать в лучший из миров.
Он понурился. Шагнул ко мне. Обнял. Прижался щекой к животу.
Мне стало спокойно, вернулось самообладание.
Я закрыл глаза и погладил вихрастую голову. Хотел погладить. Меня, тринадцатилетнего, рядом не было. Я сам в себе растворился, как ложка меда в кипятке.
Я шагнул…
Второй зал украшала могучая металлическая дверь. За такой может быть заперт клад. Или хищник.
Я пересек безлюдное помещение – как здесь тихо и спокойно! Остаться бы на денек-другой. Коснулся стальной преграды. Такую и танком не прошибешь. Из-за двери доносился монотонный голос. Странная здесь слышимость.
– Автоматчики вперед у них очень крутая оборона… граната бумзз где командиры отделений уаээ базука здесь раненные несите патроны …в атаку! О нет бомбы опасность они обходят граната бумзззз ты один остался… пух. Пух!
Стандартный текст Русика, комментирующего бесконечные игры в войнушку.
Я кашлянул.
– Дэви…
– Май нейм из Руслан. Май френдс нейм из Дэви. Ай лов мом энд гранпа.
– Руслан!
– Тест для шестого класса. Как называют постоянную боязнь чего-либо? Опасность. Апатия. Безразличие. Фобия.
Что является наиболее высокой степенью страха? Тревога. Ужас. Опасение. Настороженность.
– Русик. Билли. Открой…те дверь!
– Я рисую башенку. Это очень легко, пальцем снизу вверх, и сразу же обратно, сверху вниз. Вторую рядом, такую же – вот и получилась буква. Рядом шалашик. Еще шалашик. М А…
И я бью себя в живот. Бью себя в живот, бью, бью, бью, бью себя в живот. В живот, в живот, живот, живо, т, жи, вот.
Несильно. Не до крика. Бью в живот.
Себя. Себя. Себя.
бьюбьюбьюбьюбьюбьюбьюбьюбьюбьюбью
Бью, бью, бью, бью, бью, бью, бью, бью себя в живот.
Бью, бью, бью, бью, бью…
Бью. Бью. Бью.
Кулаком.
И мне хорошо!
Моторные тики характеризуются однообразным выполнением какого-либо действия. Перед началом тика у больного возникает раздражающее чувство в конечности, которое провоцирует определенное движение. Так, если пациенту кажется, что у него чешется живот, он его почешет. Затем почешет еще раз и еще. Это и есть моторный тик, который длится какое-то время.
– Май нейм из Руслан. Май френдс нейм из Дэви. Май френдс нейм из Билли. Май френдс нейм из галоперидол.
– Живо открой эту чертову дверь!!!
Дверь распахнулась.
– Деда, ты купишь мне автомат?
– У тебя уже есть пять штук, – ответил я по привычке. – Наш разговор быстро превратился в традиционную пикировку. – У тебя мало игрушек?
– Ты не понимаешь.
– Ну, конечно, я тупой, а ты умный.
– Зачем ты меня обзывал сволочью, мразью, сукой и тварью?
Я поперхнулся.
– Эх-х… не тебя… довел, потому что… не понимаешь. Я сам уже превратился в психа.
Он промолчал.
– Зачем ты все время дергаешься, взмахиваешь руками, шлепаешь себя по животу?
Он вздохнул:
– Вот скажи: если хочешь чихнуть… ты сможешь удержаться? Не чихать?
– Наверное, нет…
– И я так же. Внутри что-то начинает щекотать, как если перед чиханием… и я дергаю рукой.
Врачи мне пытались объяснить, что суть этих неконтролируемых движений связана с не выплеснутыми в детстве эмоциями. Нервный тик происходит, чтобы подавить эту эмоцию. Изначально люди считали, что в человека вселился дьявол, а потом, прибегнув к Богу, человек исцелился. И меня мучает желание признать, что излечение этой болезни только в руках Божьих.
–Ты меня не любишь!
– Неправда.
– А я делаю тебе массаж головы. И спины. И капли капаю. И картошку таскаю. И носок снимаю. И одеваю.
– Надеваю…
– Да.
– Что «да»?
– Люблю.
– Что любишь?
– Тебя.
– А я тебя! Ты меня жалел. Когда у меня кровь шла из носа. И когда ноги болели, завязывал красные ниточки. Мы хорошо стреляли в тире. Ты учил меня пилить трубу…
– Я тоже тебя люблю, – сказал я на автопилоте.
Руслан посмотрел на меня, как на погасший монитор:
– Нет.
И я увидел в лиловом холодном сумраке множество слепых керосиновых ламп.
Они выстроились перед третьей дверью, похожей на пласт высохшего теста.
Кто там скребется?
…Пыльное облако с пьяными очертаниями фавна. Выросты на черепе. Скользкий блеск зрачков и клыков. Косматые плечи. Удивительный запах! Чудовище пахло знакомым и забытым. В хороводе перемешались манящие ароматы кухни, бодрость одеколона «Командор», резкие ноты сигарет «Вега», которые я когда-то курил. Я чувствовал весеннее благоухание земли после дождя. Ощущал металлический вкус разбавленного водкой пива, тяжелый и гладкий, как шелковое знамя.
– Если человеком заинтересован Дух, он обязательно начнёт проявляться в его жизни. И предпочтет разрушить хрупкий мирок, который человек себе создал, уничтожить стабильность, определённость, и все представления хорошего и плохого.
Четкая речь опытного лектора. Это он? Тот, кого я так люто ненавидел, в жалком бессилии представлял его воплощение, мечтая встретиться лицом к лицу с бестелесной тварью, что обосновалась в душе и теле моего внука.
Призрак окончательно материализовался. Поучительно воздел когтистую длань:
– Жизнь превратится в темноту, наполненную страданиями умирающего эго. На самом деле это период превращения. Когда границы человека будут стерты, Дух начнёт проявляться через него. И человек становится волшебником.
– Мой внук станет волшебником?
Зачем я спросил? Я же хотел наброситься на оборотня, вцепиться в него… в нечто. Призраки изгоняются молитвами, каторжным трудом и ароматерапией.
В Чине оглашения заклинательных молитв есть «Запрещение»: «Запрещает тебе, диавол, Господь, пришедший в мир и поселившийся между людьми, чтобы разрушить твое самовластие и освободить людей… Убойся, выйди, и отступи от этого создания, и да не возвратишься, и да не утаишься в нем…»
Глупец, простак, я пытался изгнать беса молитвой, в которой сам барахтался, словно бабочка в луже. Монстр с интересом слушал мое славословие.
– Отчего помереть-то решил, дедуля?
Меня будто в копчик пнули. Не собираюсь я тут отчитываться о своих проблемах… вечный грохот и суета, постоянные вскрики, вопли, нытье, бесконечные требования… изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, орущий телевизор при громкой игре в войнушку… нежелание учиться, помогать по дому, слушаться старших, делегации соседских детей с жалобами – опять во дворе он кого-то стукнул или обозвал плохими словами… миллион раз повторять, что надо выключать свет, закрывать двери, мыть руки, мыть тарелку, пить таблетки, чистить зубы, убирать игрушки, закрывать хлебницу, выносить мусор… почти все, чего он касается – портится, ломается, приходит в негодность. Непрошибаемое упрямство, граничащее с абсурдом. Таким был упрямый Фома… в детском стишке его жрал крокодил, но строптивец кричал, что в реке хищников нет.
– Я устал… больше не могу, мне легче умереть, чем терпеть этот кошмар… – я бормотал глупости, словно судорожно выплевывал рыбьи кости, которые кололи язык и нёбо, грозя проскользнуть в горло.
– Думаешь, тебя одного осчастливили? – Бес презрительно усмехнулся. – Схожие проблемы наблюдаются в миллионах семей. Неадекватные дети… пробелы воспитания, влияние внешних факторов.
– Кончай мне тут изображать профессора, урод!
– Ты жалок в своем эгоизме. Позер. Тебе нравится себя жалеть. Знаешь, как ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ТРУДНО в жизни многим людям? Безысходность, отчаяние, полный крах. Ты наслаждался своими грехами? Теперь расплачивайся с процентами.
– Какими процентами? Какими грехами?
– Вспомни молодость и зрелость, – вкрадчиво прошипел мой мучитель. – Пил. Курил. Шлялся по бабам. Дрался. Изменял. Обижал близких недоверием и насмешками. Подворовывал. Проигрывал деньги. Нарушал обещания. Достаточно? Пора и саночки возить…
– Схожие проблемы наблюдаются в миллионах семей, – с ненавистью и стыдом я повторил его слова.
Но тот отмахнулся:
– Тебе еще послано не самое страшное испытание.
– Ты, штоле, испытание?
– Позволь представиться, человек. Низший демон искушения, имя мне Сигнифер.
Его лоб очистился, исчезла шерсть.
– С-синифер… что за чушь?
– Так назывались младшие офицеры в древнеримской армии. Они несли эмблемы когорты, были избраны и …уязвимы. Мы тоже знаменосцы в некотором роде.
Его тело менялось, бугры мышц уступали изяществу пропорций.
– Ты не сказал о своей уязвимости… Сигнифер.
Мы уставились друг на друга. Представил, что играем с ним в сквош, отбивая рикошеты мяча, который снова и снова попадает только в меня.
– Чем прославился двадцать первый век? Какими гениальными открытиями?
Зачем ему?
– Зачем тебе? – моя память включилась, невольно выцеживая сенсации современности.
– Назови хоть парочку…
– Нашли геном человека, вычислили строение ДНК… – назвал навскидку, что вспомнил.
Сигнифер пренебрежительно поморщился.
– Обнаружили воду на Марсе.
– Тоже мне, сенсация.
– Создали первое искусственное сердце. Биткоины… хотя, нет, афера. Что еще? Виртуальная клавиатура, искусственные воспоминания, опыты по телепортации протонов. Экзоскелеты… Вроде, все. Вот еще о душе вспомнил, читал в новостях… Оказывается, душа, это компактное тотально выпуклое многообразие.
– О душе не в курсе, – проворчал Сигнифер. Он продолжал изменяться: морда стала гладкой, исчезли рога, изменились уши. – Заметь, на фоне этих открытий… в масштабе уникальных инноваций по-прежнему не разработана метода лечения туретта! Медикаментозное лечение не эффективно, по статистике, нейролептики помогают лишь в четверти случаев заболевания.
Ударил, гад, по больному.
Захотелось кричать в отчаянии.
И я вдруг выпалил:
– Все чаще и чаще мне хочется схватить топор и рубить всех вокруг… – неужели я признался в этом? И кому – своему врагу. – Рубить не с яростью, но в отчаянии, в безумии защищаясь от шума, постоянного нервного напряжения, уничтожая любые источники звука…
Демон одобрительно кивнул и стал похож на официанта, получившего хорошие чаевые.
– А еще кого?
– Лживых рекламодателей. – Я не мог остановиться. – Изготовителей фальшивых лекарств, сомнительных консервов, некачественных сладостей, дурацких кухонных кранов, ядовитых напитков, дохлой мебели. Тех, кто распространяет в инете порно, засылает пошлости, гадости в личные кабинеты пользователей, причем аккаунты детей их не останавливают. Вот этих тварей вешал бы на столбах. Провокаторов, шовинистов, взяточников, политиков, хамов…
Демон восторженно осклабился. Того гляди зааплодирует. А меня трясло, я ненавидел все и всех, ненавидел себя, я дополз до финиша и хотел умереть.
– Торжествуешь? Услышал, что хотел?
– Я реформатор, но не сокрушитель, – мягко оборвал меня Сигнифер. – Ночами я не властен над этим ребенком. Спящее детское сознание закрыто для нас. Это тот случай круга оборотня, когда днем чудовище, а ночью человек.
Я задумался.
Как все просто. Нелепо. Сказочно.
Каждую ночь я просыпаюсь, подхожу к спящему внуку, чтобы поправить одеяло. Он спокоен, он спит. Но одеяло лишь повод, на самом деле я любуюсь человечком, который скоро догонит меня по росту. Это самое дорогое, что у меня есть. Стою рядом, возле спокойного и беззащитного, слушаю тихое дыхание, и нет для меня ничего прекраснее на свете. Когда Русику исполнилось четыре, мы переселили его из комнаты матери в мою комнату. За девять лет я три тысячи триста раз просыпался по ночам, чтобы порадоваться… возгордиться… насладиться благостью. Три тысячи триста лучших воспоминаний.
И меня, наконец, осенило. Русик никогда не писал ночью в кровать. Всегда просыпался и шел в туалет. Подсознание успешно контролировало поведение мальчика. А еще он каждую ночь что-то говорил, громко, бессвязно. Но я не прислушивался, не пытался осмыслить. Почему ТОГДА я не подумал о диктофоне? Господи, какой идиот! У меня бы уже накопилось три тысячи триста важных сообщений.
– Ты можешь вернуться и сражаться за малыша… сам с собой. Попытаться совершить бытовой и психологический подвиг. Если до сих пор не сумел, не захотел, не достучался до своего отпрыска… то сейчас вот – дверь открыта. Действуй! Или отправляйся в счастливый край добрых улыбок и ливерных пирожков… растворись в собственном детстве, словно в сказке. Словно в речке с кисельными берегами…
– Замолчи…
– Мы приходим и уходим. Хотя живем вечно. Вы, люди, остаетесь. Вам дано… – в его голосе неожиданно мелькнула обида. – А нам не суждено…
Он завершил трансформацию. Передо мной стоял… я сам. Морщинистый, седой, еще не дряхлый. Сутулый и неуклюже широкоплечий. Кто из нас демон? И кто же тогда я?
Мне хотелось спросить его. Узнать самое важное: как лечить моего внука, как бороться с демоном, как дальше терпеть кошмар?!
– Скажи. Бог есть?
– Не знаю, – хмыкнул он. – Никогда не видел.
Оборотень в моем обличии повернулся и, слегка прихрамывая, ушел к двери, похожей на окаменевшее тесто.
Я оглядел свои… свои! когтистые лапы, шевельнул мохнатыми сочленениями.
Так. Спокойно. Не паниковать, сосредоточиться!
Сигнифер в моем образе ушел обратной дорогой. Значит, вновь оккупирует сознание Русика? Или, как ряженый, проникнет в мой мозг, чтобы провоцировать истерики, конвульсии, заставить ругаться матом. Блин, я и так в жизни без помощи чертей матюкаюсь по любому поводу! Надо срочно решать, как поступить. Ночь на исходе, у меня остались минуты для принятия решения.
– Дед, возвращайся, – послышался тихий голосок. – Мы вдвоем справимся.
Я удивленно дернулся. Моя мохнатая, рогатая голова крутанулась, как на шарнирах. Никого рядом.
– Русик… Дэви?
– Нет же. Это я! – нетерпеливо прозвенел детский голосок. – То есть, ты сам.
– Я… сам?!
– В тебя вернулся я, – терпеливо объяснил мой незримый собеседник: – Я, который ты сам, кто был когда-то мальчиком-подростком. Мы с тобой сегодня встречались, говорили. Ну! Утренники, демонстрации, на краю ойкумены, фото в ванне…
Уяснил. Я по-прежнему ощущаю себя человеком, живым стариком, хотя и в образе инфернальной твари. Зато во мне возродились эмоции детства, наивность, граничащая с могуществом, и странная уверенность в собственных силах, что свойственна подросткам-максималистам.
Я расправил плечи и топнул… ногой. Лапой? Копытом?
– Значит, говоришь, вместе справимся?
– А то! – убежденно отозвался родной голосок.
Вот именно. Родной.
Это кто там собрался помирать? Только не я! Пусть с маской чудовища, пусть в образе древнего воина ада, но я вернусь к внуку. Если Сегнифер вновь оккупирует сознание Русика, я буду знать, как вести себя с точки зрения его сверстника. Двое мальчишек всегда найдут общий язык. Если же монстр останется во мне… да и хрен с ним, буду держаться до последнего, это не про меня говорят: «бес в ребро»? Зато Русик вернется…
– Ну, что, командуй, напарник….
– Деда, вперед! – азартно завопил радостный голосок.
Автор публикации
