Так уж сложилось, что Павел Андреевич Верёвкин был единственным непьющим мужиком на всю Колупаевку. Это не значит, что остальные поголовно бухали, а Верёвкин за сорок пять лет капли в рот не брал. Брал, конечно! Ещё как брал. Бывало, так закинет Павел Андреевич за воротник, что находили его только под утро в глубоком обмороке где-нибудь в канаве. Только то раньше было, пока в него молния с похмелья не ударила. А после того, как молния ударила – ни-ни. Совсем!
Говорил Верёвкин, что после удара на том свете побывал и такое видел, что и рассказывать страшно. Охали от его слов люди, головами качали. Старались показать, как им не всё равно, как они ему сочувствуют и верят, да только каждый при этом про своё личное думал. Одни за спиной пальцем у виска крутили, другим – напротив, боязно делалось. Мол, как же нам грешным будет на том свете, ежели Верёвкин этот не врёт, и он – «тот свет» этот – и правда где-то там есть? Вдруг там и правда черти или ещё кто похужее обитает? Кто ж знает… Верёвкин-то ничего более про «тот свет» не рассказывает. Думали они так, и с тоски опрокидывали вовнутрь кто пятьдесят, а кто и все двести.
Соберутся, бывало, родственники или односельчане поминки справлять или свадьбу чью-нибудь праздновать, разоденутся в красивое, мужики в сапоги помытые обуются, бабы накрасятся как на танцы, и ну давай самогонкой линзы заливать. Мужики между собой пьют, иногда даже тосты говорят за будущие успехи одиннадцатой пятилетки, а на непьющего соседа внимания не кажут. Вроде как брезгуют с непьющим радостями делиться. Игнорируют, значит. А Павел Андреевич сидит в уголочке тихонько… маленький, щупленький, плешивенький, улыбается умилённо и слезу из левого глаза выдавливает. Вот, мол, как хорошо некоторым на этом свете живётся. Вот как радуются они, гуляют и ничего плохого им от этого не делается. Повезло!
Терпел Павел Андреевич и старательно думал о том, что на утро всем этим людям плохо сделается, и только он один по Колупаевке будет петухом ходить, опухшим соседям улыбаться и, в знак приветствия, кивать налево и направо. Не со зла он так думал, не злорадствовал. Просто тешил себя так, успокаивал. На том и держался.
А ещё у Павла Андреевича жена была – Любаленька. Дородная баба. Крупная. Кровь с молоком! Качественная баба, хоть и не красавица.
Гордилась Любаленька недюжинной способностью благоверного к трезвости, и при любом удобстве не брезговала напомнить о том бабам-подругам. Мол, их-то мужики – вон, бухают, как не в себя, а мой-то – вон как! Непьющий! Сам не пьет, и другим по-человечьи жить не мешает. Молодец!
За это бабы недолюбливали Любаленьку. Всячески обзывали за спиной паскудой, но в глаза плохо никогда не говорили. Боялись, что по морде дать может. Да и знали в глубине души, что права подруга, просто признать истину духу не хватало. Делалось от этого бабам горько, потому и паскудили Любаленьку по чём зря. Но только за глазами! А в глаза не паскудили – боялись. Потому как крупная была.
А еще у Верёвкиных дети были – Юля и Серёжа. Тоже, значит, Верёвкины. Серёжа к тому времени уже вырос, возмужал и съехал в город в механический техникум поступать, на сварщика. На сварщика не взяли, зато взяли на токаря, чем весьма огорчили Павла Андреевича, потому как тот уж пятый год спал и видел сына сварщиком четвертого разряда в местном совхозе имени товарища Мичурина. Зато Серёжа не огорчился, а наоборот обрадовался, потому как токари в совхозе были без надобности, а нужны были только на заводах в городе. А он на завод хотел, чтобы в городе жить.
Так смог Верёвкин-младший вырваться из деревенской глуши в областной центр со всеми удобствами и перспективой устроиться городским человеком. Жил в общежитии третий год, иногда разживался харчами у родителей и снова в город возвращался.
Юля же росла умницей, красавицей и завидной невестой. Бегали к ней, к десятикласснице, женихи местные с прыщавыми физиономиями и на мопедах «Верховина». Да только девочка всем отказывала, мечтала тоже в город перебраться, завидовала брату и ждала, когда сможет так же веселиться в общежитии какого-нибудь ПТУ. Уж там-то жизнь вольная заворожит, закружит! И украдет её какой-нибудь принц голубоглазый без прыщей и в джинсах, и увезёт далеко-далеко, если не на белой «Волге», то хотя бы на красных «Жигулях» с тонированными окнами.
Так и жили супруги Верёвкины неспешно: ни мужики с ними особо не знались, ни бабы большой радости не выказывали, ни даже собственные дети большой любви не питали. Зато промеж собой были счастливы и дружны супруги Верёвкины, как дельфин с русалкой, но только без хвостов.
Так бы и жили душа в душу, только дёрнула как-то нечистая Павла Андреевича на рыбалку пойти. Точнее дернула-то, как раз, не нечистая, а обычный сосед Верёвкинский – Василий Степанович Червяков, местный дачник, бывший мастер сушильного цеха табачной фабрики. Это он на рыбалку Павла Андреевича дёрнул, а не нечистая. Наплёл что-то про индейцев майя, про лунный календарь, про то, что клевать будет обязательно. Верёвкин ничего не понял, но всё равно согласился, чтоб не быть дураком.
Вообще Червяков был рыбаком заядлым, даже профессиональным, и совсем без улова домой никогда не возвращался. Верёвкина с собой звал частенько, но тот всегда подыскивал причину для отказа, а иной раз и честно признавался: «Не люблю! Не рыбак я, Вася. Не моё это. Да и рыбу эту не ем – болотом воняет».
Но Червяков его не слушал. Он прекрасно знал, что Павел Андреевич – человек непьющий. Тем и ценен, потому как рыбалка по определению – дело к питию располагающее. И если взять с собой кого-то другого, кого-то пьющего, то обязательно придётся с ним выпивать, а то даже и весь день пить. И тогда не то, что рыбалку… дай бог свет белый к следующему утру разглядеть. А ради чего тогда у реки торчать? Ради чего два километра по лесу брести, если нажраться и дома можно? В-общем, смысл всей рыбалки терялся с пьющим напарником. А вот с непьющим – другое дело. И рыба ловится, и поговорить можно, и голова с похмелья не болит. Сплошные выгоды.
Потому приходилось Василию Степановичу каждый раз какую-нибудь замануху придумывать, чтобы у соседа интерес к процессу возбудить. То сон ему, якобы, приснится про русалку голую, которая ждёт их обоих аккурат возле сижи. То звёздный фон вдруг вырастет и станет необычайно благоприятным для клёва, а не как в прошлый раз. То гороскоп он составит рыбацкий. А то и видение пророческое на Червякова снизойдёт посреди бела дня прямо во время окучивания грядки с картошкой. Ну а в этот раз майя в своих каменных манускриптах про Колупаевку ихнюю чего-то там понаписали. Мол, в тыща девятьсот восемьсят четвертом, семнадцатого июля клёв на речке Жучке будет отменный. Факт и всё тут! И откуда они знали эти майя про нас? Науке неизвестно, но с Червяковым спорить – дело тухлое.
А ещё Павел Андреевич не понимал откуда сосед черпает знания по этой своей… эзотерике. Не понимал, но всё равно было интересно. В газетах про такое не писали, по телевизору – тем более не показывали. На расспросы про звёздные фоны или лунные календари Василий Степанович почти всегда отвечал одинаково:
– Тонкая материя, Паша! Псевдонаука! – он делал задумчивое лицо и тыкал пальцем вверх. – Ты вот телевизор смотришь? И я смотрю. При этом как он там внутри работает, ни я, ни ты не понимаем. Но если не понимаем, это же не значит, что телевизор – бесполезная выдумка. Это просто значит, что мы с тобой, Паша, бараны безмозглые, и электроника для нас как высшая математика для макаки. А есть люди, которые не только в этом соображают, но и телевизоры для таких как мы с тобой делают. Вот и с тонкой материей так же. Мы её не понимаем, а она есть. И вместо того, чтобы носом крутить, лучше слушай, что знающие люди говорят. Своих мозгов нету, так хоть чужими пользуйся, потому что я в этом разбираюсь. Ферштэйн?
– Ферштэйн, – смиренно соглашался Верёвкин и закидывал удочку.
Так сидели мужики, рыбачили, но то ли майя по незнанию что-то там в календаре напутали, то ли Червяков с датой рыбалки ошибся, только клевать в то утро так и не начало. И чтобы хоть как-то скрасить полный штиль, Василий Степанович спросил:
– А ты, Паша, если откровенно, почему непьющий?
Верёвкин вздохнул, повёл плечами и, выдержав театральную паузу, выдал заученную причину:
– Молния ударила.
– Да знаю я про молнию твою. То же мне новость! Ну ударила тебя молния. И что? Я не про это. Не пьёшь, спрашиваю, почему?
– Так я это… На том свете был, видел всякое…
– Да-да! – сомневался Червяков. – И что? Не пить теперь, что ли? Что ты мне тут лапшу вешаешь?
Верёвкин посмотрел на соседа, будто впервые видел. Просто до сих пор молния, в качестве причины, всех устраивала и никаких дополнительных вопросов не вызывала, поэтому Павел Андреевич оказался к ним не готов.
– А чего это ты спрашиваешь?
– Ну, считай, псевдонаучный интерес.
– Учёный, ети его мать…
– Псевдоучёный! – многозначительно напомнил Червяков, а потом на всякий случай обиделся: – не хочешь, не рассказывай! Я тут, может, помочь другу решил. Так сказать, распутать клубок его иллюзий. Вывести из дебрей заблуждений. А он…
– Кто он?
Червяков посмотрел на Верёвкина со снисхождением, как воспитатели в детском саду глядят на умственно отсталых детей. Тот вздохнул, почесал за ухом, зачем-то глянул на солнце и тихо сказал:
– После того, как молния ударила, я по пьяни дураком делаюсь.
Червяков даже хрюкнул:
– Ну ты даёшь, брат. Оно то конечно да… По пьяни все мудрыми становятся, один ты особенный, потому что тебя молния ударила. Да?
– Ты не понял… – застеснялся Павел Андреевич. – Я правда… То ли белка это, то ли… Как чуток выпью, так сразу вроде как вселяется в меня кто-то… А как трезвею – не помню ничего. Я в тот день, когда в меня молния ударила, домой пошёл и всего один стаканчик выпил. Любаля приходит, а я стою посреди дома голый и чужим голосом требую отставки правительства.
– Зачем?
– А мне почём знать? Говорю же: как будто вселяется в меня кто.
– Кто?
– Не знаю! – рассердился Павел Андреевич. – Но точно знаю, что каждый раз кто-то новый. Бывало, такое Любалечке говорил! Она и вспоминать боится.
– Какое?
– Всякое… – неохотно выдавил Павел Андреевич.
– Контрреволюционное, что ли?
– Всякое, – повторил Верёвкин.
Оба умолкли и уставились на застывшие поплавки. Где-то в соснах дятел стуком намекнул на секретность диалога. Дождавшись, когда стук стихнет, Червяков констатировал:
– Белая горячка.
– Не она это. От одной стопки не бывает.
– Не бывает, – согласился Червяков. – Тогда психическое.
– А чего ж тогда по трезвому не проявляется?
– Это вопрос… – задумался Василий Степанович.
– Вопрос… – согласился Верёвкин.
– Предлагаю псевдонаучный эксперимент, – официально предложил Василий Степанович.
– Это какой такой?
Вместо ответа тот извлёк из рюкзака флягу.
– Сам гнал.
Павел Андреевич протестовал двадцать три минуты и четырнадцать секунд, но под натиском матёрого эзотерика, сдался. Червяков обещал, что эксперимент будет происходить исключительно в псевдонаучных целях, а результаты исследования сохранятся только в его псевдоучёной голове и ни Любаля, ни милиция об этом ничего не узнают.
Они перебрались с сижи на берег и уселись под ивняком. Павел Андреевич принял у Червякова флягу, сделал несколько глубоких вдохов, как перед погружением под воду, и глотнул, после чего потерял сознание и плюхнулся лицом в песок. Едва псевдоучёный кинулся его поднимать, как Павел Андреевич сам, без посторонней помощи, принял сидячую позу и, глядя куда-то перед собой, поздоровался женским, официальным, очень знакомым голосом:
– Добрый вечер!
Василий Степанович даже привстал от неожиданности. Только на этом чудеса не закончились.
– Здравствуйте товарищи, – теперь уже мужским голосом поздоровался с товарищами подопытный Верёвкин, а после короткой паузы продолжил: – Сегодня завершился официальный визит Генерального Секретаря ЦК КПСС, члена Президиума Верховного Совета СССР Михаила Сергеевича Горбачева во Францию.
Тут уж Червяков не выдержал, вскочил на ноги и, на всякий случай, отбежал в сторону. Огляделся по сторонам, а когда убедился, что на берегу никого, кроме них нет, снова присел перед Павлом Андреевичем. Верёвкин женским голосом уверенно освещал достижения народного хозяйства по сбору зерновых культур тружениками Новосибирской области. Понимая, что подопытный ничего и никого вокруг не замечает, Василий Степанович попробовал вернуть его в сознание, отвесив пощёчину. Но вместо того, чтобы прекратить форменное безобразие, Верёвкин, вдруг, заговорил новым женским голосом телевизионного диктора:
– В девять часов – художественный фильм «Девушка без адреса». В десять часов двадцать пять минут – «Очевидное невероятное» …
Червяков врезал по второй щеке, и Павел Андреевич снова вернулся к программе «Время».
– Переключатель! – догадался Василий Степанович. – Можно каналы переключать. Удобно…
Он послушал спортивные новости, в которых говорилось о встрече сборной СССР по волейболу с командой Польши, и об уверенной победе советских волейболистов в этом принципиальном поединке. А когда диктор перешел к освещению матча между «Крыльями Советов» и «Ижсталью», Павел Андреевич, вдруг, ни с того, ни с сего, замолчал. Червяков догадался, что Верёвкин поломался, поэтому без колебаний применил проверенный способ, который всегда срабатывал, если телевизор начинал барахлить. Он отвесил живому телевизору подзатыльник, от чего Павел Андреевич заматерился и даже немного обиделся на псевдоучёного соседа.
– Ага! – обрадовался Червяков. – Вернулся, значит!
– Ну чего там? – насторожился Павел Андреевич, почёсывая затылок. – Белка?
Василий Степанович вытянул вперёд руки, схватил Верёвкина за плечи и строго посмотрел в глаза.
– Нет, Паша! Ты не психический! И белки у тебя никакой нету. Ты, Паша – феномен! Авторитетно заявляю, как псевдоучёный. Ты – первый в истории человечества теле-алконавт!
– Это ещё зачем мне такое? Чего это я алконавт? – на всякий случай испугался Павел Андреевич.
– Не алконавт, Паша, не алкоголик. Ты – теле-алконавт! Человек, способный погружаться в телевизионное пространство с помощью алкогольного опьянения. Видать, молния в тебе что-то изменила, что-то такое настроила, и теперь ты можешь принимать сигналы, как телевизор «Берёзка», но только без экрана.
Всю дорогу от Жучки до Колупаевки Червяков рассуждал о возможностях, которые открываются перед советским обществом, благодаря такому замечательному прибору, как Павел Андреевич Верёвкин. Говорил, что его – Верёвкина – нужно срочно сдать в НИИ для опытов, но перед этим надо убедиться, что феномен – действительно феномен, а не плод воображения пьющего соседа.
– И вот ещё что меня смутило, Паша… – задумчиво бубнил Червяков, – диктор программы «Время» сказал, что Генсек во Францию ездил, и фамилия у него была не Черненко, а этот… Как его? Горбачёв!
– Как так? – удивился Павел Андреевич.
– То-то и оно… Странно.
– Очень, – согласился Верёвкин, как будто всё остальное было нормальным.
Заинтригованный и вдохновлённый восторгом псевдонаучного руководителя Павел Андреевич, согласился на повторный эксперимент гораздо быстрее, чем в прошлый раз. Следующий сеанс алко-телевидения было решено провести на следующий же день. Василий Степанович пожертвовал двести граммов шестидесятиградусного первача, настоянного на кожуре грецких орехов, и даже достал из закромов поллитровую банку маринованных груздей на закусь. Количество алкоголя было выбрано не случайно. В рамках эксперимента было решено увеличить дозу, чтобы проследить как это повлияет на результаты эксперимента.
Сеанс проводили прямо на кухне у Верёвкиных. Любаля в ту неделю работала во вторую смену, а Юльку увезли на мопеде женихи из соседней Бобровки. Потому вечер был в полном распоряжении псевдоучёных, а кухня, наполненная аппетитными запахами груздей и свежерубленного лука, автоматически превращалась в научную лабораторию.
На этот раз Червяков подготовился основательно. Помимо стакана с самогоном он принес тетрадку в клеточку и авторучку, чтобы обязательно записывать важные наблюдения и ничего потом не забыть.
* * *
Из записей Червякова:
«18 июля 1984 года. 19:23
Сеанс алко-телеэфира №2.
Экспериментатор: Червяков Василий Степанович.
Подопытный: Верёвкин Павел Андреевич, 1939 г.р.
Вещество: первач на гр. орехах, 60 градусов, 200 граммов.
19:28: подопытный, сидя за столом, употребил вещество (200 мл) и почти мгновенно потерял сознание, уронив лицевую часть головы в миску с груздями. Закусить не успел. Был извлечён из миски силами экспериментатора и уклоден (зачёркнуто) уложен на стол на левый бок, чтоб было чем дышать.
19:34: подопытный пришёл в сознание и принял вертикальное положение, сидя за столом. Смотрит прямо перед собой и очень громко пищит без перерыва насколько хватает дыхания. Потом вдыхает и снова пищит. Так пищит телевизор, когда вещание прерывается на технический перерыв, и на экране, вместо телепередач и кинофильмов, передают настроечную таблицу.
19:38: экспериментатор применил удачное переключение канала посредством пощёчины по левой щеке подопытного. Подопытный ведёт трансляцию телепередачи «Спокойной ночи малыши» голосами Татьяны Веденеевой, Хрюши, Степашки, Фили и Каркуши. Это странно, потому что после смерти Леонида Ильича Брежнева эта передача транслируется без кукольных персонажей.
19:45: закончилась передача «Спокойной ночи малыши», началась программа «Время». А ведь ещё рано! Сейчас только 19:45!
19:50: новости в программе «Время» оказались шокирующими, как и сам факт трансляции этой передачи, потому что она датируется 14 мая 1986 года. Главная новость – авария на атомной электростанции в Чернобыле. Мною принято решение увеличить дозу напитка как можно скорее, чтобы дослушать новости до конца.
20:06: при помощи спринцовки (клизмы) в рот подопытному впрыснуто 150 граммов отменного первака (варила моя Люсенька исключительно из свекольной браги). Подопытный закашлял, но глотнул.
20:09: трансляция программы «Время» была внезапно прервана подопытным. Вместо этого он теперь кричит на всё село (зачёркнуто) на всю лабораторию: «Вращайте барабан!», «Сектор приз на барабане!», а потом как бы начал уговаривать: «Я даю вам десять тысяч рублей, и мы не открываем чёрный ящик».
20:22: переключил на другой канал при помощи шлепка по левой щеке подопытного. Подопытный гундосым мужским голосом ругается: «Ублюдок, мать твою, а ну, иди сюда, говно собачье, а? Что, сдуру решил ко мне лезть? Ты, засранец вонючий, мать твою, а? Ну, иди сюда, попробуй меня трахнуть…»
20:23: переключил. Подопытный женским голосом кому-то жалуется, что Луис Альберто больше не хочет с ней видеться, и что во всём виновата эта ненавистная Марианна, которую давно пора выгнать из дома Сальватьерра.
20:28: подопытный рекомендует поставить перед экраном банку с водой, чтобы зарядить энергией.
20:30: переключил на новости. Это 1992 год! Невероятно!
20:32: подопытный вернулся в сознание. Состояние стабильное. Испытывает лёгкое похмелье. От продолжения эксперимента отказался, ссылаясь на то, что Любалечка почувствует перегар и сердиться будет.
Вывод: чем больше выпивает подопытный, тем глубже он погружается в телеэфир будущего. Павел Андреевич Верёвкин – первый в истории хронический (от греческого «хронос» – время) теле-алконавт!
* * *
– Меня Любалечка прибьёт, – ныл Верёвкин, но Червяков не отступал.
– Ты сам то понимаешь какая ты теперь ценность? При чём тут Люба? Всё! Забудь! Ты ей теперь не принадлежишь, Паша! Ты теперь – народное достояние! Да что там народное… – Червяков потряс кулаками. – Ты – достояние всего человечества! Всей цивилизации! Уникум! С твоей помощью люди смогут в будущее заглядывать и заранее ошибки исправлять. Не допускать ошибок!
– Ну а мне-то оно на кой надо? – продолжал канючить Верёвкин. – Живу себе спокойно, никого не трогаю. Не буду больше пить, ничего никто и не узнает. И вообще! Вдруг это всё неправда? Вдруг это просто белка у меня, а ты думаешь, что телевиденье из будущего. Ты же сам знаешь, что такого не бывает! Ты же этот… Как его? Экзотерщик!
– Не имеешь права! – воскликнул возмущённый псевдоучёный. – Не имеешь!!! – повторил он ещё громче. – Чернобыль! Страшная авария случится, люди погибнут, радиация везде летать будет, а ты скрывать надумал? Совесть у тебя есть? А тот мужик, который по телевизору ругался?! А? Где это видано, чтобы по телевидению «говно собачье» говорили и трахать угрожали? Ты такого будущего хочешь для Серёжки с Юлькой? Отвечай!
– Нет, – пожал плечами удручённый Верёвкин.
Конечно, он не хотел такого будущего для своих детей. Как любой нормальный гражданин страны советов Павел Андреевич мечтал о коммунизме, о счастье для всех, о мире во всём мире и о дружбе народов. Но и подопытным кроликом становиться ой как не хотелось! Да и не нравилось ему так пить. Вроде и пьёшь, а удовольствия – ноль. Одни мучения от похмелья.
Сколько ни уговаривал Червяков Павла Андреевича, тот никак не соглашался на повторный эксперимент. И только спустя месяцы, поздней осенью, когда по телевизору показали программу «Время», Верёвкин сам приковылял к Василию Степановичу и попросил самогона.
– Как так-то? – не поверил удаче псевдоучёный.
– Сегодня на пленуме ЦК Горбачёва секретарём назначили. Прав ты был, Вася. Я – хронический теле-алконавт. Наливай!
* * *
Из записей Червякова:
«27.11.1984 года. 22:15
Сеанс хроно-алко-телевещания №3.
Экспериментатор: Червяков Василий Степанович.
Подопытный: Верёвкин Павел Андреевич, 1939 г.р.
Вещество: первач на мандариновой кожуре, 60 градусов, 1000 мл
22:21: подопытный залпом употребил 400 граммов напитка и, не допив 100 граммов, потерял сознание. Остаток разлил по столу.
22:24: оказывается, Советский Союз развалится в 1991 году! Не может быть!
22:25: опять этот Луис Альберто! Сколько можно? По всем каналам какие-то мексиканские страсти передают.
22: 27: он устал, он уходит. Кто? Вещание постоянно обрывается и перескакивает на что-то новое. Не успеваю записывать…
22:28: все боятся какого-то миллениума. Говорят, что будет конец света в двухтысячном году. Мы уже почти в двадцать первом веке!
22:31: в новом веке не лучше: террористы, небоскрёбы, самолёты, интернет.
22:35: с помощью спринцовки влил в испытуемого ещё 200 граммов напитка.
22:39: мировой экономический кризис в 2008 году! Вливаю спринцовкой ещё 200 граммов!
22:41: после последней порции алкоголя, подопытный стал вести себя неадекватно. Теперь он ничего не вещает, а только без конца повторяет числа: «ноль, один, один, ноль, один, ноль, ноль, один, ноль…»
22:58: продолжает повторять цифры «ноль» и «один» в разной последовательности. Всё понятно! Телевидение перешло в цифровой формат!
28.11.1984 года
02:12: не понимаю, что пошло не так! Подопытный три часа подряд повторял цифры «один» и «ноль», а в 01:56, ни с того, ни с сего, объявил себя искусственным интеллектом. Он сказал, что теперь полностью контролирует всё человечество. В 02:08 сказал, что все люди успешно перемещены в корзину, а в 02:09 – что корзина очищена. После этого подопытный замолчал и не реагирует ни на пощёчины, ни на подзатыльники. Что бы это всё ни значило, я вынужден признать провал эксперимента. Пора вызывать скорую помощь.
* * *
Утром Верёвкина увезли. Сколько ни убеждал он санитаров, что никакой он не алкаш, а самый настоящий искусственный интеллект, сколько ни доказывал, что он бывший теле-алконавт, никто ему не верил. Даже Любаленька, утирая одной рукой скупую супружескую слезу, второй рукой помогла санитарам упаковать благоверного в смирительную рубашку. И только сосед, экспериментатор, псевдоучёный Червяков, знал, что не врёт Верёвкин. Что доживают они последние спокойные деньки, которые потомки назовут застоем, а апогеем всех этих удивительных и страшных событий станет бестолковое и бесславное удаление человечества с лица планеты Земля в корзину истории.
Автор публикации
