Евгеша

Ад был похож на советсткий бронхо-легочный санаторий образца 1975 года, располагавшийся где-нибудь в районе Гурзуфа или Пицунды. Где-то, очень недалеко, предполагалось море. Его мощное, соленое, с примесью раскаяния и запоздалых сожалений, дыхание, ощущалось повсюду. Двухэтажные, разбросанные по огромной территории, корпуса из терракотового туфа, широкие, заасфальтированные аллеи, высокие, громоздкие фонари, аккуратные кусты чего-то бело-розового, обладающего приторно-сладким ароматом. По дорожкам праздно шатались многочисленные «отдыхающие» с выражением лиц, говорящих о том, что их обладатели слабо понимают, где находятся и что вообще происходит. Одетые в одинаковые, отливающие атласным блеском, розовые с черным, полосатые пижамы, они  время от времени припадали к многочисленным источникам, тут и там густо наличествующим по обочинам аллей. Что конкретно пили эти люди, сказать сложно, но глядя на мученическое выражение их лиц, Евгеше на ум приходил персонаж одного гениального произведения – «измученный нарзаном» монтер Мечников. Хотя в контексте «12 стульев» под нарзаном понимался совсем другой напиток.

Евгеша хорошо помнила, как сделав последний вздох, покинула ставшее ненужным, да чего уж там, постылым, старое, измученное болячками тело. Внезапно раздался громкий треск, и на серой, давно требующей ремонта, больничной стене, прямо перед кроватью умирающей, образовался черный, в виде зигзага, портал, куда ее утянула неведомая сила. Старуха, не оборачиваясь на то,что осталось лежать на кровати, нырнула в черную, упругую, как молодой сыр, неизвестность. Противоположный выход привел на большую, плоскую как стол, залитую солнечным светом, лужайку. Несмотря на быстротечность перехода,  она, каким-то необъяснимым образом уже знала, что небесная канцелярия определила ее в ад. «Ну что ж, им там на верху виднее»,- подумалось ей, привыкшей принимать свою судьбу с тихим смирением.Тем бОльшим было удивление, когда вместо котлов с бесами и гиены огненной, взору Евгеши представилась симпатичная, но печальная дама средних лет, за спиной у которой широко раскинулся вышеобозначенный санаторий.  Жестом  она велела следовать за ней. В полном молчании они подошли к ближайшему корпусу, вошли, и поднявший на второй этаж, остановились возле третьей слева комнаты. Дама кивнула на, выкрашенную белой, масляной краской, хлипкую дверку и, не меняя выражения лица, удалилась.

Предоставленная Евгеше комнатка, размером с кухню в хрущевке, имела более, чем аскетичную обстановку. Узкая кровать, явно не предполагавшая ничего, кроме сна, маленький столик у окошка, и табуретка с облупившейся в углах салатовой краской. Пустая ратанговая этажерка в углу намекала на то,что тут есть библиотека. Ну надо же?. На этом нехитрое убранство кельи и заканчивалось. Память коварно подбросила ей небольшой сюжет из передачи, увиденной по телевизору, во времена, когда она была еще обладательницей довольно резвого, физического тела. Так вот, передача была из колонии строго режима, а конкретный сюжет рассказывал о быте человека, осужденного на пожизненное по статье 105 УК за убийства. У него была примерно такая же каморка, только более обжитая. Он рассказывал о том, что кается за совершенные преступления, готов и дальше нести за них ответственность, отбывая срок до скончания дней своих. А еще о том, что начал тут изучать иностранные языки  и даже замахнулся на высокую поэзию. Ну надо же, что творит с человеком большое количество свободного времени в замкнутом пространстве и абсолютная уверенность в собственном будущем.

Мысли по привычке перетекли в физическое русло, а точнее, в физиологическое – если Евгешу тут никто не собирается крутить на вертеле над адским пламенем, а совсем даже наоборот, оказали вполне себе теплый прием, возможно тут есть и трехразовое питание? Нет, она совсем не испытывала чувство голода, просто так уж устроен человек, как только в поле его зрения нет непосредственной опасности, то следующее, о чем он думает – это еда. Логика милостливо объяснила ей, что раз нет унитаза, соответственно не будет и еды. «Но кровать ведь есть», – думала она, – «значит предполагается, что я могу прилечь и поспать. А сон – это в чистом виде процесс физиологический. И потом, может тут у них удобства на этаже? Учитывая, что это место явно не претендует на пять звезд». Рассуждая так, Евгеша неопределенно топталась на свободном от мебели, маленьком пятачке, коим располагала комнатка. «Потом, сделав полшага, уперлась носом в окошко, но к сожалению своему, ничего за ним не разглядела – дествительность за стеклом была погружена в плотный, густой туман. «Странно, а ведь только что было солнечно!».

Тут взгляд ее упал на кровать, и она увидела аккуратно сложенную пижаму, явно предназначенную для нее. «Интересно, а что на мне сейчас?», – подумала она, и постаралась оглядеть себя, что было довольно затруднительно, так как в каморке не было никаких зеркал. Впрочем, они и не понадобились, потому, что первым, во что уперлись ее глаза было отвратительное, с подсохшими  и затвердевшими кусочками какой-то еды, растекшееся  во всю грудь пятно блевотины. Следующая мысль, вызвала легкую досаду, и, Евгеша, слегка обернувшись на свой зад, лишь удостоверилась в том, что прибыла сюда в том, что на ней и было в момент смерти. Во всю тыльную сторону одежды растеклось большое, кроваво- коричневое пятно от непрекращающегося поноса, который не оставлял ее в последние дни. И тогда Евгеша вспомнила, как всеми забытая и брошенная, на всю палату источая отвратительное зловоние, она  долго, тяжело и мучительно расставалась с жизнью. Их в палате было трое, парализованных, корчившихся в собственных испражнениях, умирающих старух. К ним не приходили родственники, ими не интересовался мед. персонал. Их палату по причине непереносимой вони, держали закрытой, все просто ждали, когда женщины умрут и освободят наконец койко  место.

Загаженная и заблеванная больничная роба снялась на удивление легко. Как только Евгеша сбросила ее на пол, та с тихим шелестом, покрылась черными, расползающимися подпалинами, пока не сгорела бесследно, оставив после себя легкий запах гари. Вместе с робой стерлись боль и страдания последних лет, лишь горькое послевкусие говорило о том, что прошлое оставило Евгешу  не окончательно и будет еще наносит свои неожиданные визиты. Полосатая пижама будто сама набросилась на плечи, мягко окутав руки, стоило только к ней прикоснуться. А розовые с черным штаны словно кошка выгнулись у ног женщины, ожидая когда та поднимет одну за другой, обезображенные варикозом,  ноги, чтобы легким прикосновением  облечь их в нежнейший атлас.

За окном был все тот же белый, плотный туман. Прикованная к постели, умирающая там, на земле, Евгеша часто вспоминала дни, когда тело ее было молодым и сильным, а ноги легкими и послушными. В короткие минуты, когда боль и страдания ненадолго затихали, Евгеша мысленно уносилась в то далекое время, когда  могла гулять весь день, наслаждаясь зеленью садов и парков в одном южном, обласканном ветрами, приморском городке. А потом она вышла замуж и уехала из родного города в северную столицу, родила и вырастила троих сыновей, муж к тому времени давно уже не жил с ними. Сыновья, женившись, один за другим подарили Евгеше внуков и внучек, которых она помогла вырастить. А потом пришла старость, которая изуродовала и обездвижила ноги, согнула пополам спину, сделала корявыми и одеревеневшими пальцы, забрала силу и ловкость у, повисших безвольными плетьми, рук, и оставила Евгеше только память о прошедшей жизни.

И сейчас, переминаясь с ноги на ногу в своей крошечной келье женщине вдруг так захотелось туда, на залитую солнцем лужайку, что она, развернувшись, оказалась лицом к двери, и, толкнув ее легонько, выскользнула из комнатки. Попав в слабо освещенный коридор, Евгеша оглянулась в обе стороны и ахнула – справа, и слева тянулись бесконечные ряды таких же, как у нее дверей, а главное, нигде не было видно лестницы, ведущей на первый этаж, а оттуда на выход из этого корпуса. Складывалось впечатление, что коридоры заворачивались по спирали неким серпантином, потому, что не было конца и края этой веренице дверей. «Странно, но когда я только вошла в здание, все выглядело как обычный коридор с несколькими комнатами в обе стороны на этаже». В бесплодных попытках найти лестницу, которая бы вывела ее из здания, Евгеша прошла сотню метров влево, но по обе стороны от нее тянулись все те же бесконечные ряды дверей.

Тогда она повернулась  и побрела вдоль правой стены. Евгеша ожидала увидеть на каждой двери номера, как в гостинице, но коридор убегал вперед, унося за собой череду разномастных  дверей, на которых не было ни единого номера. Сначала шли двери, как две капли воды похожие на ее тонкую, фанерную дверку, но чем дальше она продвигалась вглубь коридора, тем бОльшие изменения претерпевали эти символы покоя и приватности, отделявшие личное пространство от публичного. В каждой последующей двери появлялась незначительная, едва заметная деталь, делающая ее несколько иной, особенной. За одной из дверей чей-то мужской голос спрашивал: «Который час?», и не получив ответа спрашивал снова: «Который час?». Евгеша тоже подумала о том, который сейчас час, а потом поняла, что время тут и не ощущалось, словно место это существовало вне пространства и вне времени.

Вскоре она потеряла счет оставленным позади дверям. Сумрак в коридоре сгущался, делал это место все более мрачным и неприветливым. Тем временем, это были уже совсем не похожие на ее дверь, прямоугольные, обитые по краям железными заплатками с массивными стальными заклепками металлические плиты, пригодные для установки в банковских хранилищах. «За ними тоже кто-то присутствует?», – спросила Евгеша сама себя. И сразу следом – «Там такая же каморка, как у меня?».

Следующая дверь оказалась похожей на несколько предыдущих, но все же, что-то, едва уловимое, отличало ее от череды предыдущих. Евгеша остановилась и присмотрелась к сложному, чеканному рисунку, украшающему дверную плиту по периметру и витиеватый, чем-то напоминающия арабскую вязь, орнамент в центре. Женщине понадобилось некоторое время, чтобы понять, что узор в центре окаймляет искусно сделанное в виде глаза круглое, маленькое окошечко, прикрытое металлической шторкой, отодвинув которое, можно увидеть, что происходит внутри комнаты. Недолго думая, она медленно отодвинула шторку, и слегка приблизив лицо, заглянула внутрь.

Сначала в глазок ничего не было видно, лишь какие-то неясные блики, словно кто-то расфокусировал картинку. Затем все видимое пространство заполнил густой туман, который, казалось, сейчас начнет медленно сочиться сквозь глазок. Евгеша уже была готова бросить это занятие и побрести дальше, как вдруг из отверстия на нее глянул большой красный глаз с узким вертикальным, как у рептилий, зрачком. Женщина в испуге отшатнулась, со страхом ожидая, что дверь распахнется и таинственный обладатель красных глаз набросится на нее. Евгеша резко развернулась и в спешке побрела  обратно к своей двери. И вдруг с ужасом подумала о том, что не знает, которая из этого бесконечного ряда дверей ведет именно в ее келью. Она смутно помнила, что дверка, к которой ее подвела печальная дама, была белая и хлипкая. Но она прошла изрядное расстояние и теперь даже в самой дальней перспективе ничего похожего на свою дверь не видела. В панике Евгеша зашагала обратно, в надежде, что за очередным, маячившим вдалеке поворотом все же отыщет заветную дверь.

Вдруг давящую тишину коридора разорвал продолжительный, душераздирающий крик. Кричали в одной из комнат, но звук в этом странном месте распространялся таким образом, что определить его источник не представлялось возможным. Сложно было сказать кто кричал – мужчина или женщина, и был ли несчастный вообще человеком, но сколько же черного ужаса  и чудовищной боли чувствовалось в этом вопле! Страх подхлестнул Евгешу поспешить в спасительную каморку, но в суматохе она перепутала направление и теперь удалялась от того места, куда ее определила печальная дама. Тем временем полутьма, обволакивающая коридор сгустилась так, что Евгеша теперь едва угадывала вереницу дверей по отбликам, отбрасываемым с гладких поверхностей металлических дверных полотен. В итоге уставшая и обессиленная, женщина в полном отчаянии опустилась на пол и обреченно заплакала тихими, горькими слезами.

Через некоторое время, когда плакать уже было нечем, она огляделась и поняла, что мрак вокруг нее приобрел физическую плотность. Будто, пока Евгеша плакала , он успел проникнуть в ее глаза, заползти в горло и заполнить все внутренности, а главное, надежно обосноваться в голове. Теперь что вправо, что влево не было видно НИЧЕГО. Черное НИЧЕГО овладело ею, окутало своими плотными, удушающими кольцами, и с каждым мгновением только сжимало хватку. Евгеша закричала, что было сил, но из открытого рта не вырвалось ни единого звука…

Печальная дама возникла ниоткуда. Удерживая в руках закоптившуюся, чадящую керосиновую лампу, она моментально образовалась, нависая над распростертой на полу женщиной. Живой, хищный мрак нехотя уступил, огрызаясь черными тенями, отбрасываемыми светом лампы, и обороняясь длинным черным языком. Огонек в лампе разогнал тьму ровно настолько, чтобы Евгеша увидела лицо своей спасительницы.

– Забери меня отсюда, – теряя последние силы, попросила женщина.

Печальная дама осуждающе покачала головой, словно Евгеша была нашкодившей маленькой девочкой, которая заигравшись в парке, спряталась в слишком плотные, колючие кусты терновника и уже самостоятельно не смогла выбраться. Рядом с желтым, призрачным лицом печальной дамы, возникла ее протянутая к Евгеше рука, в которую та вцепилась, как в спасательный круг. В следующее мгновение они стояли перед хлипкой, фанерной дверкой, отделявшей Евгешину каморку от коридора. Старуху не пришлось уговаривать, она сама кинулась в комнатку, услышав как захлопнулась за спиной дверь и с металлическим лязгом закрылся замок.

Евгеша забылась коротким, беспокойным сном. Ей снилась ее земная жизнь, сыновья и внуки, которым она, постаревшая и обессиленная оказалась не нужной…

Вскоре ее разбудил неясный звук. На узенькой кровати кто-то сидел. Его чуть сгорбленный, сидящий в пол оборота силуэт, едва прослеживался в сумраке комнатки.

– Кто тут?

Сидящий обернулся. Это была женщина.

– Что, не узнаешь меня, старая? – скрипучий, неторопливый голос говорившей, был Евгеше не знаком.

– Нет, кто ты?

Неизвестная приблизила лицо, наклонившись над Евгешей почти вплотную:

– А так?

Излучающие недовольство, черные, на выкате глаза, ершистая, почти мальчишеская стрижка, короткий, с горбинкой нос, больше похожий на клюв, под ним маленький рот с тонкими, досадливо поджатыми губами, подбородок напряжен и выдает состояние женщины. Весь облик незнакомки делает ее похожей на маленькую, злобную пичужку.

– Все еще не узнаешь? – голос срывается на крик, кажется, что ночная посетительница на грани истерики.

Евгеша молчит, напряженно вглядываясь в нависшее над ней, перекошенное злобой лицо. Воспоминания, обрывками, разрозненными фрагментами неторопливо, один за другим приходят к ней, неспешно собираясь в одну цельную картинку.

Прошлое вновь царит в голове мертвой старухи. Сухо и жарко оно шепчет о той, почти уже забытой земной жизни. О юноше из соседнего двора, который летом приходил играть в футбол с местными, да уж как-то по-особенному поглядывал на молоденькую девушку, что ходила с подругами поболеть за своих. На Евгешу еще никто до него так не смотрел. Сначала она стеснялась его долгого, немного тяжелого взгляда и все отводила глаза, а потом, только ради него и ходила на игру.

А однажды, парень встретил ее в булочной и запросто предложил сходить на пляж, благо море – теплое, ласковое, с детства родное – находилось всего в паре кварталов от дома. Сызмальства все свободное время они с подружками проводили у воды, загорая на мелком, золотистом песке. Там они делились секретами, рассказывали друг дружке свои нехитрые девичьи тайны. Они были у всех подружек – сокровенные, стыдливо пересказываемые полушепотом – не было их только у Евгеши, поэтому она молча слушала своих более удачливых товарок и тихо завидовала. А теперь выходило так, что и у нее будет своя тайна. Вот она, выжидательно стоит напротив, окутывая ее все тем же удивительным взглядом, без которого она уже не может представить свою жизнь.  И Евгеша согласилась, спеша открыть для себя нечто загадочное, манящее, новое, торопясь перешагнуть тот рубеж, за которым начинается взрослая жизнь.

Детство кончилось тем же вечером на теплом, нагретом за день песке, а вслед за ним,  взрослая жизнь, о которой столько мечталось, вдруг грубо постучалась в ее уютное девичье царство неожиданным утренним токсикозом. «Я беременна….», – думала девятиклассница Евгеша, эта мысль била наотмашь, а потом не давая времени осознать случившееся била еще раз, потом еще раз и еще…..

Закончилась эта история так, как обычно заканчиваются подобного рода истории. Собственно говоря, в то время и в том городе она иначе и не могла закончиться. Был тяжелый разговор с мамой, ее слезы и судорожные звонки в попытке исправить ситуацию. Это ведь какой позор на всю семью, что скажут соседи, родственники, близкие! На Евгешу все будут показывать пальцем, ни одно, уважающее себя семейство не посватается к ним никогда!

А потом была больница, длинные, унылые коридоры. Доктор – знакомый очень дальних маминых знакомых – большой, грузный мужчина в халате, с огромными, волосатыми ручищами и холодным, безразличным взглядом, будто он дни напролет только и занимался тем, что выскабливал молоденьких девушек. А потом была приглушенная анестезией, глухая боль и кровь, и слезы. Были ли это слезы облегчения, или слезы сожаления по ребенку, которому родиться было не суждено, сейчас этого Евгеша уже не помнила.

Она шла на аборт покорно, как на заклание, лишь вспоминала странный сон, виденый ею накануне. Ей снилась женщина с недовольным, птичьим лицом и черной, короткой стрижкой. Она тогда только молчала, эта странная женщина, глядя куда-то мимо Евгеши, будто уже знала свою участь….

– Узнала меня, тварь!! А ведь я так хотела жить!!! – крикнула незнакомка прямо в лицо Евгеше, заметив как изменился старушечий взгляд. В следующий миг она протянула руку и полоснула  длинными и острыми, как птичьи коготки, ногтями по Евгешиной дряблой щеке. И тогда старуха тихо заскулила то ли от страха, то ли от боли, то ли от неожиданной встречи со своей нерожденной дочерью. А может быть сожалела о том, что испугалась тогда, много лет назад, еще будучи сама ребенком, и позволила убить дитя во вчере своем.

Евгешин отчаянный скулеж, казалось, несколько поумерил злость ночной гостьи. Она успокоилась, снова отвернулась от своей несостоявшейся матери и тихо бросила:

– Эх ты… я была бы хорошей, внимательной дочерью… тебе не пришлось бы медленно подыхать, купаясь в собственном дерьме.

Потом она встала, и, посмотрела на Евгешу в последний раз. Несмотря на слабое освещение каморки, Евгеша видела ее лицо очень подробно. Что-то менялось в облике ночной гостьи. Черные глаза больше не смотрели с негодованием, казалось наоборот, теперь они источали тихую грусть по чему-то, безвозвратно потерянному. Рот не кривился, а губы тронула легкая улыбка сожаления. «Какая же она милая, моя доченька…», –  мысль эта внезапно пронзила Евгешу, отозвавшись бешеной болью там, где когда-то находилось сердце. Перед ней в одно мгновение пронеслась жизнь, которую она бы прожила оставив тогда ребенка наперекор всему и вся…. Незнакомка тихо растворилась в серых, густых сумерках комнатки, а старуха завыла так неистово, дико, что вой ее еще долго эхом кружил под высокими сводами потолка, пугая остальных обитателей.