Профессор Беркович приехал сегодня в клинику в самом хорошем расположении духа. Улыбаясь и здороваясь со встречным персоналом, он прошел в свой кабинет и вызвал помощницу – санитарку Лизу. Именно она находилась почти круглые сутки с самым важным пациентом клиники. И когда пышная добродушная женщина вошла в кабинет, Петр Иванович с надеждой и нетерпением спросил: «Как там наш Голощапов?»
— Александр Сергеевич опять ночь не спал, — всплеснула руками санитарка. — Но я не стала ему успокоительное колоть. Вы распоряжение не давали, а он так просил дать ему поработать…
— Я распоряжение не давал его убивать! — прорычал доктор Беркович. — Он благодаря тебе не спит уже вторые сутки!
— Но он работает, Петр Иванович! Всё пишет и пишет… — попробовала оправдаться женщина.
— Мне наср… начхать, что он там пишет! Мне нужна положительная динамика терапии, — доктор звонко хлопнул мягкой ладонью по столу, от чего Лиза вздрогнула и отступила на шаг.
— Свободна! И чтоб я не видел тебя сегодня.
Смаргивая слёзы, Лиза пулей вылетела из кабинета. А Петр Иванович пригладил волосы, прикрывающие лысину, достал из ящика дубового стола нераспечатанную упаковку офисной бумаги и направился к Голощапову. Он страстно хотел увидеть, что с его самым значимым пациентом всё в порядке.
Перед входом в палату, доктор Беркович дружески улыбнулся и вошел. В комнате было серо и пыльно. Пол сплошным ковром устилали исписанные листы. Сам Голощапов, сгорбившись, сидел за столом, теребя жидкие седые волосы.
— Александр Сергеевич, всё работаете? — привлекая к себе внимание, спросил доктор. Голощапов обернулся и с лучезарной улыбкой вскочил из-за стола.
— Петр Иванович, дружище, я так рад вас видеть! — В три шага он преодолел расстояние до доктора, и простосердечно обнял. Профессору показалось, что для полной картины пациенту недостает хвоста, которым он бы радостно вилял. Доктор Беркович отстранился и поспешил занять единственный стул, утвердив на коленях пачку бумаги.
— Елизавета сказала, что вы не спали сегодня. Саша, мы же с вами договаривались? — профессор пробуравил пациента взглядом, не снимая наигранной дружеской улыбки.
— Каюсь, друг мой, каюсь… — повинился Голощапов, усаживаясь на край скрипучей панцирной кровати. — Но, Господи Боже! Оно того стоило! Я пишу свой роман! Вы только представьте, я лежу, дремлю и тут, в моей голове всё сошлось! Блики и тени высветили образ ключевого персонажа! — мужчина вскочил и, восторженно размахивая руками, стал ходить по палате. — Я увидел его так ясно и четко… Он как будто материализовался из тумана. Обрел плоть. И позже, за завтраком я его встретил! Он сидел напротив и ел кашу. А еще он назвал мне своё имя! Представляете?
— Как же его имя? — спросил помрачневший Беркович.
— Генрих. Его зовут Генрих!
Профессор вцепился в пачку бумаги. Ему трудно было сдержать злость и разочарование. По плану терапии этап галлюцинаций был давно пройден, никаких признаков шизофрении не должно было остаться. А теперь снова придётся оправдываться перед заказчиком.
Голос пациента выдернул Петра Ивановича из раздумий.
— Ой! — всплеснул руками Александр Сергеевич и кинулся перебирать листы, разбросанные по полу. — Я вам сейчас дам почитать. У меня где-то тут есть отрывок синопсиса и досье героя… где же это… сейчас. А! Вот! — мужчина сунул Берковичу два исписанных листа. На одном кляксой расплывался кривоватый набросок портрета.
— Поглядим… — протянул доктор. — Имя: Генрих. Возраст: 55. Рост, вес… Глаза: серые. Над правой бровью шрам от ветрянки. Послушайте, Александр Сергеевич, но ведь это ориентировка какая-то. Где же образность, художественность? Где сюжет, в конце концов? — Петр Иванович небрежно свернул листы и положил в нагрудный карман халата.
— Петр Иванович, дружище, это только досье героя, — примирительно ответил писатель. — Я уже написал первую главу. Кстати, хотел вас спросить… — Александр Сергеевич потупился. — Могу я использовать ваш образ, как прототип, для одного из персонажей.
— О чем вопрос? Конечно! Работайте, Александр Сергеевич, а я пойду – дела не ждут, — профессор встал и зашагал к двери.
— Петр Иванович, а бумага? Она не для меня? — жалобно спросил писатель.
— Ах, бумага! — воскликнул Беркович, делая вид, что только сейчас вспомнил о тяжелой пачке в руках. — Я вам ее отдам, если пообещаете, что будете спать сегодня ночью.
— Буду. Клянусь, что лягу спать в девять. Нет! В десять, — закивал Голощапов, жадно протягивая руки к бумаге.
— Хорошо. Держите. — Петр Иванович отдал пачку и вышел. Ему не терпелось проанализировать работу пациента – в душе теплилась надежда, что сейчас он как старатель намоет из букв и слов крупицы золота.
Устроившись в своем кожаном кресле с кофе, Беркович разложил перед собой листы с каракулями Голощапова. Он долго изучал почерк, схематичный портрет, прочитал отрывок и досье. А потом решил позвонить своему старому приятелю – языковеду и преподавателю университета Борису Николаевичу Вишневскому.
— Боря, я тебе сейчас прочитаю отрывок, будь человеком, выскажи мнение, — после короткого приветствия и обмена формальными вопросами попросил Беркович.
— А ты что же, в писатели подался? А как же мечта получить нобелевку по медицине? Или передумал? — поинтересовался Вишневский из трубки.
— Я в процессе, Боря, в процессе, — усмехнулся Петр Иванович. — Слушай. Читаю. «Александр за рулем своей белой тойоты быстро влился в поток машин и понесся вперед, лавируя и обгоняя партнеров по дорожному движению. По радио Шевчук хрипел свою нетленку про осень, не давая сосредоточиться на решении возникших проблем. Водитель только на долю секунды отвлекся на приборную панель, выключая звук. Этого оказалось достаточно, чтобы сбить человека. Александр выскочил из машины и увидел голого мужчину. Он лежал в метре от капота и хрипел. Водитель подбежал и наклонился. Мужчина прошептал: «Генрих. Меня зовут Генрих…» Ну, что скажешь? — после короткой паузы спросил Беркович.
— Такую ахинею мог бы написать грудной ребенок, которому вместо сказок читают Донцову, — хохотнул Вишневский в ответ. — Прости, Петя, писать тебе не дано.
Договорить приятели не успели — в кабинет без стука вошел лысый мужчина в костюме. Беркович моментально побледнел, сбросил вызов и встал по стойке смирно.
— Добрый день… — начал он, но его прервали взмахом руки.
— Оставьте. Как продвигается ваша работа? У вас получилось создать гения? – бесцветно поинтересовался лысый.
— Пока еще рано говорить о результатах… — замялся профессор. — Эксперимент еще не закончен. Подопытному еще не ввели полный курс препарата.
— По вашим прогнозам мы еще месяц назад должны были получить первого рукотворного гения. А сегодня должна была быть упакована и отправлена первая партия нашего препарата. Вы представляете, каких людей вы заставляете ждать? Вы можете вообразить, какие деньги пущены в проект? Мне кажется, вы не до конца понимаете, — мужчина с каменным лицом пальцем указал в потолок. — Там наверху ждут результатов, — Лысый чеканил слова. Они как надгробные плиты, одна за другой падали на плечи доктора Берковича. — Сколько вам необходимо времени?
— Еще неделя, — еле слышно ответил взмокший и покрасневший Петр Иванович.
— Я приеду через три дня. Если я не увижу продукт, вами займутся компетентные органы, — лысый развернулся и вышел, оставив дверь открытой.
Петр Иванович выдохнул. Его била мелкая дрожь гнева, обиды и страха.
— Будь ты проклят, Голощапов! — заорал он, швыряя органайзер с ручками в стену. — Бесталанный шизофреник!
— Петр Иванович, у вас всё в порядке? — в кабинет заглянула встревоженная Лиза. За ее спиной, не отрывая гневного взгляда от профессора, стоял Голощапов.
— Пошла вон, тупоголовая корова! — взревел Беркович. Он в два размашистых шага пересёк кабинет и захлопнул дверь прямо перед их носами.
Профессор обессиленно рухнул в свое кресло и обхватил голову руками. Три года назад, он — никому не известный, нищий ученый, разве мог отказаться от предложения создать препарат, который станет движущей силой прогресса, станет причиной возникновения новой золотой эпохи цивилизации? Осознавал ли он риски? Нет. Но перспективы участия в таком эксперименте были не просто заманчивыми, они были мечтой — Нобелевская премия, всемирная слава, деньги и благородная миссия. Не оружие же его просили сделать, а препарат, способный среднестатистического человека превратить в настоящего гения, мастера. Сколько времени у него ушло на то, чтобы изучить этот один единственный ген, который по иронии судьбы отвечает еще и за шизофрению и маниакально-депрессивный психоз. Но он смог придумать и формулу, и механизм работы препарата. Да, этот механизм не идеален — он сначала полностью здорового человека ввергает в тяжелейшую стадию расстройства личности, но потом-то он становится творцом, каких не было и не будет. И пусть семь из десяти подопытных умерли. Человеческие жертвы — обычная цена за прогресс и развитие. И лучше бы этот Голощапов сдох как другие, чем был укором его честолюбию.
Из раздумий Берковича выдернул телефонный звонок. Короткое сообщение из трубки и профессор бежит по коридорам больницы к машине — у него появился шанс триумфально закончить опыт уже сегодня. Но, как на зло, возле палаты Голощапова он влетает в неповоротливую Лизу. Петр Иванович отталкивает женщину с дороги, кричит на ходу: «Корова! Заявление на увольнение на стол!» и скрывается за поворотом коридора. Он уже не видит, как из палаты на шум выходит Голощапов, поднимает упавшую, плачущую Лизу, как улыбается ей и под руки ведет к себе.
Петр Иванович за рулем своего черного мерседеса быстро влился в общий поток машин. Он поймал «зеленый коридор», поэтому легко лавируя и обгоняя партнеров по дорожному движению, прибавил газу. По радио Шевчук пел про осень. Эта маленькая деталь неприятно царапнула Берковича, и он выключил приемник. Этой доли секунды, за которую глаза нашли нужную кнопку на панели, было достаточно, чтобы не заметить выбежавшего на дорогу голого мужчину. Беркович слишком поздно ударил по тормозам. Огромные испуганные глаза пешехода, визг шин, глухой удар и тишина. Профессор заставил себя разжать пальцы на руле и на ватных ногах вышел из машины. Сбитый мужчина лежал в метре от капота. Петр Иванович не понял, как оказался рядом, как нащупал артерию на шее, чтобы проверить пульс. Мужчина был жив. К ним подбегали люди, что-то кричали. А Петр Иванович непонимающе глядел на обнаженного мужчину. Ему было около пятидесяти. Над правой бровью был небольшой круглый шрам.
— Как тебя зовут? — прохрипел Беркович.
Мужчина не ответил.
— Как тебя зовут? — зарычал доктор, тряся сбитого. — Отвечай! Как твоё имя!
— Генрих. Меня зовут Генрих.
Мир моргнул. Петр Иванович видел, как на одно мгновение бытие замерло, слышал, как машина реальности щелкнула, переставляя колеса на новые рельсы. Мир моргнул и изменился.
— Не может быть… — шептал Беркович. — Так не бывает… Он тебя написал. Голощапов тебя написал, — он принялся трясти стонущего Генриха, а когда люди попытались его поднять, оттащить от пострадавшего, профессор закричал, — Я создал гения! Я! Сотворил! Гения!
Профессор Беркович бесновался, он кричал и бился головой о машины, плакал и хохотал. Через несколько минут приехали две кареты скорой помощи. Фельдшеры и санитары не церемонились с гением научной мысли и плодом воображения шизофреника. А когда Беркович привезли в собственную клинику, на крыльце его встретил Александр Сергеевич Голощапов в белом халате и улыбающаяся Лиза.
— Опять сбежал. Спасибо, господа, что так оперативно доставили нашего пациента! — Голощапов, пожал руки санитарам и распорядился, — Лизонька, отведите Петра Ивановича в мою… кхм… в ту же палату.
Автор публикации
