На плите шипело и булькало; сопротивляясь жаре. Гудел кондиционер. Воздух был пропитан запахом печеного крахмала. Горн сидел в кресле расслабившись, разрешив мысли невесомо, по броуновски, кружиться и плыть куда–то, отражаясь и наталкиваясь на болванки застрявших в памяти событий. Он думал о том как цивилизации рождались и умирали, и о том как он выиграл счастливый билетик, что не родился во время перемен. «Вот так я проживу еще лет двадцать–тридцать – мгновение в человеческой истории. Но все–же не тридцатилетняя война». Он вспомнил о том, что он читал и смотрел про эту войну, когда по всей Европе католики резали протестантов, протестанты католиков, а пьяные наёмники резали всех подряд.
Многие еще события мелькали и рассыпались в мозгу узорами калейдоскопа. Он чувствовал себя наблюдателем, отторженым от них, словно парящим поверх безжизненных событий. Но даже это безразличие – не что иное, как привилегия. Ведь в те времена, каким бы безразличным ты не был, другие люди, безразличные или нет, могли неожиданно прийти и отделить тебя от той части тела, которой можно испытывать безразличие.
Начался дождь. Капли забарабанили по стеклу и, собравшись в радостный поток, падали через желобок крыши. Горну нравился дождь, его вселенский умиротворяющей шум. Такой же, который он создавал тысячи лет в каком нибудь Вавилоне. Кроме того, соседские дети, которые играли в баскетбол, разрывавшие ход его мыслей, уходили домой. Особенно раздражала маленькая девчонка, с её резкими выкриками и уникальным смехом голодной гиены, и постоянное безалаберное поведение, по поводу которого родители всегда читали ей мораль.
– Долорес! Сколько раз тебе повторять! Не говори с посторонними, и никогда не подходи близко к проезжим машинам, ясно?!
“Ведь появилась же такая на свет из того нереста сперматозоидов, и сумела застолбить себе участочек в «земле молока и меда». Случайность, отличившая её от 7 миллиардов других мурашек человейника. ”
Запах крахмала стал еще гуще. Микроволновка пискнула. Горн открыл дверцу, вытащил из неё картофелину, пощупал её пальцами на мягкость, разрезал на две половинки, и добавил к ней на тарелке две сваренные сосиски из кастрюли. Он стал медленно есть, макая кусочки в смесь кетчупа и горчицы, и смотря через прозрачную дверь на внутренний дворик. Там, за дверью, на земле сидела горлица; нахохлившись, и уставившись бусинками глаз куда–то вперед. Видно пережидала дождь.
Горн подумал, что он мог бы её взять внутрь, и даже дать ей картошки и хлебных крошек. Но ведь испугается, улетит. «Ну и сиди под дождем, глупая птица». В принципе ему было безразлично, улетит эта птица куда-нибудь или нет. Ведь есть миллионы других таких–же птиц и, накорми он сейчас вот эту случайную птицу или нет, это ничего не изменит как ни для всего вида горлиц, так и для всех «людей разумных».
Мысль перебежала на недавнюю прогулку, совершаемую по знакомым улицам. Горн остановился на перекрестке у светофора, где какой–то бомж попросил у него милостыню. Бомж был молодым, от силы лет тридцати. Волосы пепельного цвета, грязноватая борода, засаленная одежда. Видно давно не мылся. Но глаза трезвые, не затуманенные наркотическим бредом.
Он попросил у Горна денег, чтобы, как он объяснил, купить пищу в Мак Дональде. Такие деньги не играли никакой роли, точно так же как и хлебные крошки или кусочки печеной картошки. Но этот нищий не вызывал у него сострадания. Дело было не в цвете волос, не в бороде и не в вони, хотя стоять рядом, было, конечно, неприятно. Эта была та уверенность бомжа в своем праве на его деньги. Он не просил, а требовал своё, словно царство всеобщего эгалитаризма уже наступило и лев уже возлежал рядом с ягненком.
– С какой стати я должен давать тебе деньги?
– Но они же у тебя есть.
– Есть, но за них я много и тяжело работал.
Бомж шмыгнул носом.
– Я же немного прошу. Только чтобы купить еду. Тебе стыдно должно быть, что ты отказываешь мне в такой малости.
– Нет, мне не стыдно. Совсем не стыдно. «Мне совершенно наплевать существуешь ты или нет. Одним бомжом меньше одним больше.»
Красный свет поменялся на зеленый, и Горн перешел на другую сторону улицы. Конечно, будь это Франсуа Вийон, или Винсент Ван Гог, Горн, конечно, дал бы им денег, и дал бы гораздо больше, чем просто денег на еду. Но этот бомж не сделал ничего такого, что заставило бы Горна поверить, что он помогает будущему Вийону или Ван Гогу.
Было скучно. Горн стал было смотреть фильм, но после пяти минут действия, выключил. Было уже понятно чем все кончится – красивый и сильный герой, конечно, победит всех плохих парней и получит в награду любовь девушки.
«Почему так? Кажется незачем больше жить. Все что видишь – отражения чего–то уже виденного или прожитого. »
С женой Горн давно развелся. Во время развода она оттяпала у него их предыдущий большой дом. Он не жалел об этом. Это было облегчением. Удивительно, как при долгой совместной жизни люди могут надоесть друг другу, что сам звук их голоса, вызывал раздражение. Потом Горн купил себе этот, маленький – всего столовая, кухня, кабинет, спальня и маленький дворик.
Зазвонил телефон. Горн поднял трубку, только чтобы услышать предложение купить двухнедельный круиз. Ехать никуда не хотелось. Не то чтобы там где он находился было лучше, чем в какой–то другой точке пространства, хотя может быть и так было. «Лучше, где нас есть» он усмехнулся. В этой другой точке не было ничего особенно другого, природа и вселенная была та же, человеческая природа та же, за исключением, наверное, случайностей. Не дослушав Горн выключил телефон.
Дождик перестал. Было уже часов семь – время его вечерней прогулки. Горн надел кроссовки, бейсбольную кепку, закрыл дверь на ключ. Воздух был свеж и пахло, как от девушки администратора в приемной его дантиста.
Около соседского дома Горн увидел девчонку, ту самую с раздражающим смехом гиены. На этот раз она не смеялась, а ныла и упиралась, пока какой–то мужчина тянул её к стоявшей на обочине машине.
– Ну, дяденька, ну не надо, ну отпусти…
Мужчина был лет сорока, вполне приличного и даже интеллигентного вида, с высоким лбом и маленькими красными губками.
– Пойдем, пойдем, дурашка. В машине у меня для тебя целый пакет конфет.
Горн трусцой побежал к ним и ухватил мужчину за руку, когда тот уже впихивал девчонку внутрь.
– Ей! Что ты делаешь!
Мужчина оглянулся на Горна. В его взгляде было раздражение. Он молча, быстро ударил Горна в нос. Горн видел удар и хотел увернуться, но тело не послушалось приказа мозга. От удара он осел, рядом с машиной. Носом дышать он больше не мог, а во рту почувствовал вкус крови. Но страха не было. Внутри была только злоба. Обеими руками он схватил мужчину за ногу, подтянулся к ней, и что было силы укусил. Мужчина издал короткий крик боли. Что еще важнее, Горн почувствовал, что поступал правильно, и то что он делает – имеет значение.
– Беги! – крикнул Горн. Её мелькающие ноги было последним, что он запомнил. От следующего удара он потерял сознание.
***
Очнулся он в больнице. Открыв глаза, он осознал, что его голова, нос и грудь перебинтованы. Он пошевелил пальцами ног. Все тело словно онемело будто было покрыто вековыми наслоениями коросты. Он хотел глубоко вздохнуть, не смог вздохнуть носом, и было больно. Он полежал так минут пять, щурясь на лампу. Лихорадило, но скучать мозгу было некогда.
Зашла медсестра.
– А, пришли в сознание. Как вы себя чувствуете?
Горн хотел саркастически покачать головой, но не смог
– А вы что не видите? – он выдавил с трудом. Во рту была засуха.
– Вы целую ночь были без сознания.
– Что у меня?
– Сотрясения мозга, перелом носа и ребра.
– Кто меня нашел?
– Прохожий. Увидел вас и вызвал скорую.
Горн хотел покачать головой, но и этого не смог сделать.
– Пить.
– Сейчас принесу, – она уже собиралась выходить, когда Горн спросил её – Кто нибудь ко мне за это время заходил?
Медсестра остановилась на ходу и повернулась к Горну.
– Да, полицейский заходил.
Автор публикации
