День зарплаты. Этот праздник не отмечен красным в календаре, но каждый о нём помнит и ждёт с замиранием сердца. Так дети ждут Новый год и в тайне мечтают, что Дед Мороз вдруг возьмет и положит под условную ёлочку чуть больше, чем было попрошено.
Я глянул на часы и открыл клиент-банк. Дед Мороза не существует. А я – очень даже. И в меня верят.
Закончив чесать ЧСВ, привычно перевел бывшей жене ежемесячную оплату за испорченные лучшие годы её жизни и инвестировал в два потенциальных стакана воды в старости. Мне казалось забавным, что деньги они получают, как вся работающая Страна и хоть таким способом приобщаться к пролетариату.
Теперь – завтрак.
«Козерог. Хороший день. Вероятна романтическая встреча. Возможны конфликты. Будьте осторожны за рулем. Вечер вас удивит». Прослушав гороскоп, я улыбнулся. Не зря я сам записал его для себя в своё время и теперь слушал каждое утро, не полагаясь на изменчивых и ненадежных астрологов. Раньше он заканчивался: «Вечер вас приятно удивит». Но такой гороскоп сбывался не всегда, а я привык верить гороскопу. Поэтому внес правки. Тем не менее, даже не смотря на сделанное доброе дело, настроение оставалось паршиво-лирическим: хотелось человеческого тепла, какао с зефирками и разговоров ни о чём.
Именно поэтому я пошёл в бордель, где всё это, кроме какао, имелось. Учтя этот факт, я сунул нос в мини-бар и взял в спутники тяжеленную бутылку ирландского виски.
На улице было мокро, холодно и неприятно пахло. По улице шли хмурые неприветливые люди в наглухо застегнутых плащах.
В борделе было сухо, тепло и пахло приятно. Девушки, не отягощенные одеждой и моральными принципами, мне приветливо улыбались, а я уже пять лет не отягощенный совместной жизнью с женой, приветливо улыбался им в ответ – настроение уверенно поднималось.
Навстречу вышел управляющий заведением Патрик, одетый по случаю наступления календарной весны, только в рыжие бакенбарды, рыжую курчавую шерсть на белоснежной груди и зеленые леприконсные шорты на подтяжках.
– Шеф, шеф. Женщина. Красивый. Ждать.
Ирландец интенсивно махал руками, компенсируя плохое знание языка нанимателя. Я сунул ему прихваченную бутылку в благодарность за отправленную весточку о гостье. А то так бы она и сидела тут до морковкиного заговения.
Патрик тут же жадно вцепился в бутылку. Он крутил её и так, и сяк, выискивая следы акцизных марок или отличных от ирландских букв. Не найдя ни того, ни другого и, убедившись в исконно ирландском происхождении виски, он благодарно ткнулся мне куда-то в район живота (ирландец был не высок), и убежал к себе, нежно сжимая бутылку в объятиях.
Вскоре, он откроет шкаф и добавит её к сотням других.
«Когда-нибудь, я соберу их всех, оказавшихся по злой воле вдали от благословенных изумрудных лугов Глендалоха, и верну домой».
Тоже хочу такую сумасшедшую мечту. Хотя, вот она моя мечта – во плоти.
На одном из диванчиков действительно, как и сообщал мой друг, чинно сидела гений чистой красоты в скромном сером платье с огромным несуразным огромным белым цветком на груди, стеснительно прикрыв чудесные колени сумочкой. Воплощение Артемиды (которая намного красивее попсовой Афродиты, если верить статуе из Эфеса) с огромными глазами, большим горячим сердцем за впечатляющей (скорее формой, чем размерами) грудью и изящнейшими щиколотками, достойными пера Пушкина и полей черновиков «Евгения Онегина».
«А вот и романтическая встреча», – подумал я и аккуратно сел рядом с женщиной.
– Привет.
– Привет.
Такая близкая и благоухающая, что хотелось сгрести её в охапку и утащить куда-нибудь, где играют свирели. За пять лет, что я видел Юлю только во снах, она почти не изменилась – разве что затаенная грусть в глазах стала отчетливее да появилась пара новых милых морщинок.
– А я к тебе… – сказала она без привычного стеснения ловя мой голодный взгляд, – сказали, что тут тебя можно найти.
Я кивнул.
– Я тут сидела… И это… Помнишь тот разговор?
Ресницы будто стали еще пушистее и своими загибающимися кончиками, как пальчиком, манили к себе. Не к месту вспомнился танец смерти Каа… «Ближе, Бандар-Логи»… Я инстинктивно подался вперед, мучительно желая поддаться зову, и не было рядом смуглого мальчика, который бы меня остановил.
– Конечно я помню «тот» разговор, – я с трудом протолкнул в горло превратившуюся в песок слюну.
– Если ещё в силе – возьмешь меня?
Она ещё не договорила и губы еще двигались, но «Да»! Во всех смыслах «Да!», начиная от «к себе», продолжая «в жены» и кончая самыми неприличными толкованиями.
Но вслух я спросил:
– А как же твой инженер?
– У него было десять лет. Он ими не воспользовался.
Сказала, как отрезала, а внутри у меня уже играла музыка Пахмутовой, пел Лещенко, а надувной инженер улетал в небо на воздушных шариках, чтобы повиснуть на дереве использованным контрацептивом в подмосковном лесу. Был у неё какой-то давний ухажер, то ли кадастровый инженер, то ли инженер-метролог. Он то входил, то выходил в жизнь Юли, словно поршень паровоза, не давая окончательно сблизиться, но и не отпуская далёко. Никогда не понимал, чего она в нем нашла, что столько лет этот механизм исправно работал. Но что-то там всё-таки сломалось.
Я уже успел пересадить её к себе на колени и сидел, уткнувшись в тот самый дурацкий цветок на её груди, вдыхая аромат давно любимой женщины, пока она гладила мои (оставшиеся) волосы. И когда я уже почти сказал самые важные слова («Поехали ко мне?»), нас прервали.
– Вот её хочу, – в поле зрения появился огромный волосатый палец с обгрызенным ногтем и ткнул туда, куда пальцами тыкать было нельзя. Проницательный Патрик только тяжело вздохнул и пошел за аптечкой.
Юля, от раздевающего похотливого взгляда огромного шифоньерно-сантресольного парня с золотистыми кудряшками лет на двадцать её младше, смутилась и тщетно пыталась одернуть задравшуюся юбку, чему активно мешала моя рука и являвшаяся причиной задирания.
– Дед, ты глухой? Сдристнул по бырому.
Это он мне. Вот сейчас было обидно, ибо поседел я совсем не от возраста, но это другая история.
Я пересадил мою Лауру на грешную землю (на диван) и встал так, чтобы парень меня внимательно рассмотрел. Я его знал. Вроде, это был Митя, хотя, может и Киря – я племянников дяди Миши, а по совместительству, его основных «быков», не различал.
Пришлось дать знатокам дополнительную минуту, прежде чем я увидел в огромных невинных голубых глазах узнавание и страх.
– Иванов, – пробурчал «медвежонок», делая шаг назад и имитируя поклон.
– Иванов, – подтвердил я, видя правильную реакцию.
Кстати, позвольте представиться, я – Иванов. Нет, фамилия у меня Нифонтов. Но для всех я уже лет тридцать – Иванов. Ну сами посудите, был ли у меня шанс получить другое погоняло: плотник, сын плотника, мать зовут Мария, длинные русые волосы, да и похож, был раньше, чего уж. Сейчас облысел, поседел, дак и не тридцать три давно.
– Хочу её. Красивая. Вкусная.
Не уверен, что он вслух сказал последнее слово, но смотрел «медвежонок» на Юлю, не мигая и не отрываясь, даже не раздевая её глазами, а пожирая.
– Сколько?
– Она бесценна, – безапелляционно заявил я.
С трудом переведя на меня лишь один глаз, из-за чего став похожим на хамелеона, парень достал из внутреннего кармана кожанки пухлую зеленую «куклу».
«Куклу» я оценил и сперва уважительно покачал головой, а потом покачал уже отрицательно.
– Но я хочу! – неловкие попытки женщины укрыться за небольшой сумочкой, приводящие только к тому, что узкое платье начинало аппетитно обтягивать то одну, то другую часть тела, явно не на шутку заводили внутреннего зверя, заставляя его вставать на дыбы, – дядь Миша говорит всегда, что даже если нельзя, но очень хочется, то можно.
Я скептически смотрел на туго натянутую ткань джинсов в районе паха раскрасневшегося парня и всё отчётливее понимал, что конец хорошим вряд ли будет. Особенно учитывая такое демонстративное упоминание дяди Миши.
– Патрик, – мой управляющий уже топтался сзади гостя, одной рукой держа чемоданчик первой помощи, а второй поправляя натирающий нежные ирландские соски грубый российский бронежилет – и когда надеть успел, – проводи гостя. «В пешее эротическое путешествие», – мысленно добавил я про себя.
Но, судя по появившейся в «лапе» «медвежонка» «бабочке», «провожать» придется мне.
Я скривился – с дядей Мишей, которого в миру звали Петр Алексеевич Ужорский, ссориться не хотелось категорически. Во-первых, мы близко знакомы и часто выезжали «погулять, серых уток пострелять» в его заказник. Во-вторых, он «держал» половину колхозов и лесничеств Области, где без его ведома ни коровы не телились, ни листья с деревьев не падали, ни даже пробки с бутылок не скручивались, что положительно сказывалось на благосостоянии родного Края. В-третьих, он был очень набожен и, после очередного ополлитривания, когда он становился буйным и терял остатки человечности, ему приходилось долго каяться и замаливать кровь на руках, стоя на коленях в построенном на его же деньге храме Святого Петра, чего он страсть как не любил. В-четвертых, он мне нравился как человек, и я хотел такую же как у него бороду – окладистую пушистую, красиво лежащую на могучей груди.
Но «медвежонок» уже закусил удила, а в глазах плескалась родовая безуменка. Пока я раздумывал над сложной дилеммой (калечить или нет), рядом с братом встал второй такой же, только уже с битой в руке.
Ну что ж… «Утро в сосновом бору», как известно, в оригинале было без медвежат. И в моем утре они были явно лишними – сейчас попытаемся аккуратно стереть.
Топор, закрепленный на петлях под плащом привычно ткнулся мне в руку прохладным топорищем. Патрик вопросительно помахал мне обрезом с взведенными курками. Я скривился и помотал головой – сам. После чего дал последний шанс Болеку и Лёлеку:
– Ребята, давайте жить дружно.
Похоже, этот мультик они не смотрели, и «бабочка» жалобно звякнула, ударившись в подставленное полотно топора.
***
«Это мой топор. Таких топоров много, но этот мой. Мой топор — мой лучший друг. Это — моя жизнь. Я должен научиться владеть оружием так же, как владею своей жизнью. Без меня мой топор бесполезен. Без моего топора бесполезен я».
В детстве, я каждое утро начинал с этой своеобразной молитвы, достав топор из-под подушки и торжественно держа на вытянутых руках перед собой. Отцу, и вручившему мне этот топор на одиннадцатилетние, это нравилось, и он гладил меня своей жесткой мозолистой тяжелой рукой по голове.
Нет отца больше, и топорище другое, взамен расколотого пулей. Да и молитву я давно не читаю по утрам, заменив её прослушиванием гороскопа-мантры. Но сам топор все эти тридцать пять лет всегда и везде оставался со мной, где бы я не был и что бы не делал.
Вот и сейчас, вдосталь исследовав богатый внутренний мир Юли, я голый, могучий и оправдавший (надеюсь), сидел на панцирной железной кровати в номере-люкс (со своим душем и туалетом) беззвездного отеля «Уют», и правил тусклое лезвие, уже отмытое от крови.
Юля, в голом виде ничуть не менее прекрасная, чем в одетом, налила себе густого рубинового вина из пузатой бутылки, села на кровать и прижалась к спине, положив голову на мои склоненные плечи.
Именно ради таких моментов абсолютного единения и стоило жить. Я чувствовал её тепло и приятную тяжесть. Обдумывая чудесное воссоединение и сбычу мечты, которую я полагал невозможной, упорно на ум лезло про выбравшуюся на сушу и растворившуюся в воздухе Любовь, чудаков, вдыхающую полной грудью эту смесь и прочие поля, расстеленные для влюбленных в номере-люкс гостиницы с незаслуженным названием «Уют».
***
(Двенадцать часов назад)
– Патрик, да сними ты уже броник, – не выдержал я мучений друга, который зашивал мне дырочку в правом боку, которой я, подобно тому ёжику, посвистывал после сражения. Юля вызвалась отвезти «медвежат» к одному талантливому «Айболиту», который, как я надеялся, умел пришивать отрубленные лапки не только зайчикам и не будет задавать лишних вопросов о водителе «трамвайчика». Весь боевой запал ребят, утирающих сопли и слезы с крепко прижатыми к груди пакетами с обложенным льдом запчастями, кое-как хромающие на подкашивающихся ногах, иссяк и они сейчас были не то что не опасны, а даже вызывали жалость и сострадание. Естественно, я сам позвонил дяде Мише, стараясь опередить племяшей, чтобы рассказать свою версию конфликта. Но похоже, судя по бессвязному рыку, в котором я понял всего несколько слов, не был услышан и в ближайшее время меня ждала вторая часть Марлезонского балета, где я рисковал оказаться на месте того самого концертмейстера.
Снежана и Сьюзен (Машка и Галька) уже практически отмыли пол, и закуток перестал был похожим на скотобойню. Даже освежителем набрызгали – всё ещё сильно пахло кровью, но типа как будто «после дождя». Юлино платье с красным цветком (а нечего было ко мне окровавленному кидаться с объятиями после победы), а также мой плащ, брюки, рубашка и майка были упакованы в большой черный пакет, стоявший в углу. А я, словно римский патриций в тогу, был завернут в портьеру. Ибо если на Юлю тут же нашлось красивое дорогое вечернее платье с обалденным вырезом для ее безупречной ноги, то на меня, по понятным причинам, в данном заведении ничего, кроме черного латексного костюма с маской на молнии, не водилось.
Я еще раз потеребил телефон. Может сама догадается позвонить-написать? У меня был её телефон, но по нему никто не отвечал и никаких мессенджеров к нему привязано не было, что наводило на выводы, что это был тот телефон, который дают излишне настырным юношам коварные девушки из группы поддержки команды «Динамо».
Патрик уже завязывал узелок на нитке, когда с неизвестного номера пришло: «Пришили. Все хорошо. Но умоляют с ними побыть. Везу их домой».
Ну…Тоже вариант. Дядя Миша как раз с Юлей познакомится и меня сразу не убьет, а там уж обкашляем инцидент и обойдется без очередного кровопролития. «Мейк лав – нот вор», как говорил Леопольд.
– В пятницу приходи снимай швы, – строго сказал Патрик.
Заботливый. Правда, заботиться об очередной «спасенной» бутылке, которую, само собой, я притащу на процедуры.
Из магазина вернулась Виолетта (Аня) с пакетом. Брюки, рубашка, майка заняли свое место, а я – своё. В тишине кабинета на втором этаже я позволил себе задуматься. Дать шанс Юле навести мосты или ехать сразу? Словно Винни-Пух, я стукал себя по голове рукой, расшевеливая слежавшиеся опилки, заставляя думать, взвешивая про и контра.
Телефон дернулся.
«Это жжжж не с проста», – подумал я, не выходя из образа.
«Не приезжай».
Ну вот все и решилось. Интересно, стоит мне начать привыкать, что не я один за себя все решаю, а еще кто-то взвалил часть ответственности на свои хрупкие плечи? По крайней мере, мне уже начинает нравиться.
Я попрощался с Патриком, поблагодарил девчонок, пообещав тринадцатую зарплату за старание, и пошел домой.
Там у меня было ружье, которое станет аргументов против «Шариков».
«Не приезжай». Пока я осматривал вертикалку и дозаряжал магазин пузатыми красными патронами, эта фраза набатом гудела в ушах. Буйная фантазия рисовала столько всего, что хотелось разучиться фантазировать.
– Я тучка, тучка, тучка, – пыхтел я под нос, нахлестывая лошадей под капотом угольно-черного Икс Пять, который уже вырвался на оперативный простор. Вскоре, нормальная трехполоска закончилась. Мелкие городки-спутники с их ограничениями тоже остались позади, а по бокам потянулись поля с лесополосами, да синие указатели деревень с креативными названиями. Колеса изредка хлопали по плитам, перекинутым через дорогу для проезда сельхозтехники. Это уже была вотчина Ужорского.
«Прямо семьдесят километров», – услужливо сообщил женский голос.
– Если б Ивановы были дядямишами, то они бы нипочем никогда б и не подумали, так далеко строить дом, – проворчал я, обгоняя очередной трактор, неспешно пылящий по краю дороги. Даже успел поймать какой-то недобрый взгляд водилы в тельняшке. Неужто, уже по всем тракторам и комбайнам объявлен план «Перехват» и их остро наточенные шнеки готовы измолоть мою плоть в фарш ну или упаковать в сетки как в «Ну, погоди» под веселенькую музыку.
«Ты как?» – в очередной раз отправил я сообщение. И в очередной раз не получил ответа. Что-то в груди предательски заныло. Да что я себя накручиваю. И машину накручиваю. А вот возьму и остановлюсь всему на зло и съем пирожок. Вон как раз знак с пеньком.
Сбросив накопившееся напряжение в жутком профнастильном ящике с дырой под внимательным взглядом минимум десятка огромных сочных мух, за обладание которыми многие пауки бы отдали лапу, я направился в кафе с названием «Кафе». Мухи, летевшие от туалета за мной некоторое время в качестве эскорта, передали меня своим более мелким товаркам из помещения и вернулись на базу.
Внутри было тихо, чистенько и по-советски противненько. На стойке, накрытые салфетками лежали пирожки, очень даже аппетитные на вид с рукописными ценниками. Сверху – стояли выцветшие от времени образцы соков-водов с опять же рукописными ценниками. Писатель был явно щедрой души человек – буквы были размашистые, округлые, совершенно не желающие мириться с врожденной ограниченностью листочков бумаги.
У кассы откуда-то материализовалась женщина в белом халате, тут же занявшая выжидательную позицию.
– Мне пир ск, пир см, пл с тв и чай сл.
– Семьсятсемь, – выплюнула, не задумываясь, опытная продавщица. Я протянул карту. Она посмотрела на меня и во взгляде было столько всего, что я смутился и полез шарить по карманам. Карманы были новые и ничего, кроме ниток, там не водилось.
– Может переводом?
– С английского? – хмыкнула продавщица.
Я грустно посмотрел на пирожки, уже погретые в микроволновке, и распространяющие одуряющий запах.
Мхатовская пауза затягивалась. Я ждал, что эта Фрекенбок все-таки предложит вариант решения, но она просто стояла – ей спешить было некуда. У нее впереди – вечность посреди бескрайних пирожковых полей.
– Эй, дядя, тебе обналичить? – голос дерзкий, борзый, вызывающий. Причем вызывающий в основном негативные эмоции и предчувствия.
– А чо, есть чо? – обернулся я к пацику в Адидасе с барсеткой.
– Давай карту, дядя. Ща все сделаем ажурно. Марусь, нацеди пока нам до полного, – кинул продавщице банкир.
Маруся послушно ушла, вероятно к тому прицепу, стоящему во дворе с табличкой «Бензин» и подозрительно низкой ценой за литр. Я б такое даже в бачок омывайки побоялся лить. Лишь кинула:
– Если стол опять сломаешь, сам с Ашотом будешь говорить.
– Да не сломаем, – буркнул стушевавшийся парень, – не нада Ашота. Мы легонько.
Только королева бензоколонки, отчаянно шлепая разношенными сланцами, скрылась, пацик снова ожил.
– Твой бумер?
– Мой.
– У тебя там колеса спустили. Можем накачать за недорого.
У меня дернулся глаз. Остановился, блин. И куда Ужорский смотрит. Пока я раздумывал, бить его тут или на улице, в двери появилась еще одна мордашка аборигена.
– Виталь, там одна крышечка не откручивается, – жалобно прогнусавил тот. – Вкрутить саморез в протектор?
Увидев меня, он на автомате кивнул и тоже заявил:
– Дядя, у вас там колеса спустили, можем накачать.
– А стекла помоете? – иронично спросил я, делая шаг вперед.
– Помоем, – улыбнулся мне золотой фиксой банкир. В последний раз улыбнулся. Уже через секунду она одиноко лежала под столиком, рядом с засохшей макарониной, а я, схватив неудачливого рекетира за шкварник с залихватским: «Ухх» швырнул его прямо под ноги прибывшему подкреплению. Которое послушно запнулось об возникшие на их пути обстоятельства и дружно повалились на пол. Я, неаккуратно наступая на руки, ноги, шеи и все остальное, перелез через завал и выбрался наружу. Маруся колдовала с заправочным шлангом около тонированной в круг зеленой двенашки, а мой иксик стоял с тремя спущенными колесами и осуждающе на меня косился фарами. Около третьего сидел на асфальте еще один паренек и пытался тряпкой открутить притертый колпачок, высунув от усердия язык.
Я его пожалел – леща он получил некрупного. Но и этого хватило, чтобы мордашка ткнулась в стальной диск с глухим «Дум».
Он заныл, захлюпал носом, из которого побежала кровь, и попытался отползти на карачках. Я поднял его, встряхнул, и повернул к себе лицом.
– Насос есть?
– Дддаа.
– На передних три атмосферы, на задних – два и восемь. Время пошло, – я демонстративно покосился на часы.
Тот с низкого старта, словно заяц, рванул к двенашке. Неужели хватит яиц убежать? Нет. Не хватило. Вытащив из багажника ножной насос – бедолага – он таким до вечера качать мои двадцатые будет, метнулся обратно и споро стал накручивать шланг.
Мне по спине чем-то прилетело. Я повернулся и поднял бровь. Виталик, беззубо щерясь на меня стоял с битой в руке.
– Дай покажу, как нужно, – вырвал я биту из его руки и тут же пробил смачный эйс. Если б в его почках были мячики, они б улетели на трибуны.
Двое других: один с табуреткой, второй с пирожком в руках, переглянулись и побежали в лес.
– Эй, ты мне вроде обналичить хотел, – пнул я ногой скулящего в позе эмбриона главаря банды. – Мне семьдесят семь нужно.
Виталик тут же полез в карман, достал сотку и не переставая подвывать сунул мне.
– Ага, спасибо.
Жестом поманил бледную Марусю. Топливо хлестало на асфальт, но она лишь смотрела на меня, продолжая сжимать пистолет в руках.
– А у вас молоко убежало, – усмехнулся я и указал битой на все растущую лужу.
Та глянула под ноги и бросила пистолет.
– Пойдем, – я кивнул ей и помахал соткой. – А ты не спи.
Парень и так красный от усердия, закивал и попытался прыгать еще быстрее на насосе.
Получив свои пирожки и сдачу, я вежливо поблагодарил продавщицу, отметив, что погрела она мне другие пирожки, принесенные с кухни. Эти пахли еще лучше.
Прихватив стул, я вынес его на улицу и сел. Пока парень совершал трудовой подвиг, я насыщался, пил морс и радовался солнышку.
Через десять минут, когда я, уже помывший руки, вновь пытался отправить сообщение Юле, у парня все-таки свело ногу и он тяжело повалился на землю, охая и хватаясь за нее.
– Ты на нее встань лучше – быстрее отпустит.
Я вздохнул, пнул все еще валявшегося на асфальте Виталика, достал свой электронасос, быстро докачал последнее колесо и подошел к сжавшемуся парню.
– Молодец – старательный, – высыпал я на него сдачу. – Это тебе на чай. Будешь в Городе, загляни в «Золотой Марципан» – скажешь, что Иванов послал. Может сделаем из тебя человека, Баранкин.
Тот закивал.
– Маруся, с Ашотом, надеюсь, проблем не будет?
Та заверила, что не будет. Посоветовав ей все-таки бензин разлившийся песочком забросать, я сел в машину и поехал дальше. Мои сто сообщений все еще были непрочитанными. «Просто нет связи», – проговорил в очередной раз про себя эту маленькую ложь и стараясь не паниковать. Что при сташестидесяти могло быть чревато.
Проскочив Михайлино – родную деревню дяди Мишы, перекрестясь на золотые купола, по идеальному полотну с четкой разметкой я подкатил к огромным воротам усадьбы, которая тоже называлась «Михайлино». У них тут с фантазией вообще было не очень. В усадьбе я был пару раз и все было всегда хорошо. Но сейчас я нервничал, глядя в глазок камеры.
– Медведь открывай – сова пришла, – пробормотал я. И створки поползли в стороны.
У КПП я остановился.
Бородатый зеленый «Шарик» с КПП, обвешанный оружием как елка, приветствовал меня только хмурым взглядом.
– Сдай оружие.
Я хмыкнул. Охранник тоже хмыкнул.
Я глянул в дуло Печенега, которое заинтересовано смотрело на меня с вышки. Оно умело убеждать.
– Топор не отдам, – протянул я Кольт ручкой вперед, а потом и ружье в чехле.
– Хозяин предупреждал об этом, – кивнул охранник.
– К гостевому езжай дому, – он показал рукой вдаль, где в стороне от основного здания, виднелась россыпь домиков. – Хозяин там.
Даже не обыскали. Это ладно я хороший и честный. А если злодеи какие?
Прошуршав по отсыпанной разноцветным галечником площадке, воткнул Иксика на свободное место между Буханкой и Хантером и прошел в дом.
Дом был деревянный, срубленный из толстенных бревен. Светлый, просто сияющий изнутри янтарным светом и пахнущий чем-то терпким лесно-смолистым, он сразу привел меня в восторг. Я трогал стены, потом нюхал пальцы. Здорово. Фото зверей в рамках на стенах, березки в кадках. Прям идиллия.
Я вошел в центральный зал, где за длинным пустым столом сидел дядя Миша и хмуро на меня смотрел. Перед ним на столе лежал Стечкин.
– Привет, дядь Миша, – сказал я, садясь напротив и кладя перед собой на стол топор. – Пришили?
– Если б не пришили, я б с тобой не разговаривал, – глухо, как и подобает медведю, пробурчал он, морща нос и заставляя усы шевелиться.
Так, что дальше? Указать, что они сами? И так знает. Спросить, где Юля? Так сам скажет – видит же, что я головой кручу. Я молчал и буравил взглядом хозяина. А он меня, выжидая и отдавая мне первое слово, чтобы оставить последнее за собой.
Молча встали. И пошли друг другу на встречу. От первого удара я увернулся, четко влепив ему по печени. Как в мешок с песком ударил. Зато он уж по моему раненному боку второй раз не промахнулся. Я зашипел и попытался взять его на удушение. Куда там! Он откинулся назад и рухнул на меня, придавив всем весом. Мы барахтались, тыкали вслепую кулаками и пыхтели. Мне удалось оседлать дядю Мишу, и я сейчас пытался пробить его руки, которыми он закрыл лицо.
Краем глаза, я заметил какое-то белое пятно. Это была Юля в пушистом халате. Она задумчиво вытирала мокрые волосы полотенцем и смотрела на нашу возню. Я отвлекся на неё и тут же получил увесистый удар, сваливший меня на пол. Перед глазами поплыли темные круги и залетали мушки. Но вскоре мне стало не до них – огромные лапищи сомкнулись на горле и начали его сжимать. «Вот и все» – мелькнуло у меня в голове. «А ведь мечтал с топором в руках умереть».
Но тут на моего виз-а-ви обрушился град ударов полотенцем. Досталось и мне. Полотенце было мокрое и тяжелое. Шлепки получались сочными.
Руки на шее разжались. Мы раскатились в стороны.
– Все? – Юля обернула волосы полотенцем и соорудила сверху чалму, после чего демонстративно села посередине стола.
– Сели!
Мы сели. И замолчали, снова устроив игру в гляделки.
– Может хватит уже? – устало сказала Юля. – Так и будете сидеть и дуться, как мышь на крупу?
– Будем, – хором сказали мы, не сговариваясь.
– Небось сидите думаете, кто первым заговорит – тот проиграет. Детский сад. А ведь оба хороши. Этот, – кивнула она на меня, – приперся, хотя сказали четко «Не приезжай». Этот, – кивнула она на дядю Мишу, – гостю после дороги даже воды не предложил.
– Хочешь воды? – буркнул дядя Миша.
– Нет.
– Вот видишь, – обиженно пробурчал он, косясь на Юлю.
Она лишь покачала головой.
– Железки свои со стола убрали – сейчас ужинать будем. Идите руки мойте, – грозно посмотрела она на нас, и мы пошли мыть руки.
У раковины было много места, но мы все равно долго пихались и толкались плечами за право первым подставить намыленные руки под воду. Потом вырывали друг у друга полотенце в итоге порвав его пополам. Потом попытались одновременно выйти. А потом, переглянувшись, со всех ног кинулись к столу. Первым сел он и победно на меня посмотрел.
Юля закатила глаза.
– Дурдом… Марь Сергевна, можно.
Дверь открылась, и дородная тетка в домашнем платье и белом переднике вкатила тележку с супницей, судочками, кастрюльками и корзинкой нарезанного подового хлеба. Сверху лежала хрустящая даже на вид краюха. Мы сузили глаза и метнулась, пытаясь схватить ее с разных концов стола.
– А ну прекратить, – стукнула ложкой по столу Юля.
Под ее рыком мы опустились на места.
Она встала, взяла два стула и поставила за стол напротив себя.
– Сели.
Мы послушно сели рядом, не забывая толкнуть соседа локтем и отдавить ногу под столом.
Марь Сергевна разлила суп в глубокие тарелки. Юля разломила нашу горбушку и дала нам по половине. Мы взяли.
– Ешьте, – подвинула она нам ложки. Мы стали есть. Она подперла подбородок руками и смотрела, как мы хлебаем щи.
На второе было жаркое. Пирожки давно были переварены и еду я поглощал жадно, посматривая на задумчивую девушку, которая еще дважды преломляла нам хлеб. Интересно, о чем она задумалась? Выбирает? Дядя Миша же вдовец. Я ревниво скосил на него глаз.
– Может… чуть-чуть, – застенчиво пробасил дядя Миша.
Она скептически посмотрела на меня.
Я поднял бровь, мол чуть-чуть же.
Она кивнула.
На столе появился графин, тарелка с огурчиками и три стопки.
– За встречу, – сказал я. Мы чокнулись. Огурчики хрустели, атмосфера разряжалась, огонь в камине потрескивал. Пахло теплом и уютом.
«Наверное, простыни у него крахмальные, хрустящие как эти огурчики. И прохладные. А Юля – теплая и мягкая на этих простынях. Или она с ним уже?»
– Давай, за родных, – налил я вторую. Юля отказалась, а мы выпили.
Третью выпили за присувстсвующих здесь дам – именно так, потому что меня внезапно развезло – устал за сегодня. Какой-то бесконечный день, полный тревог и несуразиц.
– Юленька, ты может отдохнешь, вон, глаза слипаются. А нам поговорить нужно.
Дядя Миша умоляюще посмотрел на нее.
– Много не говорите, – кивнула она на графин.
– Мы чуть-чуть, только самые важные темы, – заверил я ее, демонстрируя пальцами объем запланированного к распитию.
– Ну ну, – махнула она полами халата и пошла наверх по лестнице, умудряясь быть изящной и упругой даже в безразмерном халате.
– Ух, какая, – выдохнул наконец дядь Миша, когда она скрылась в коридоре второго этажа. – Был бы помоложе лет на…
– Да… – сказал глубокомысленно я.
Выпили.
– Ты меня прости…
– Угу, – он приобнял меня за плечи. – За нее да. Марьяшь, ты иди, мы тут сами.
Женщина косо на него посмотрела, но ушла. Но вскоре вернулась, оставив на столе тарелку с мясной нарезкой и второй графин, после чего покинула нас окончательно.
– А ты за нее ммм? – спросил я самое животрепещущее.
– Неее, – аж закрылся руками дядь Миша. – У меня есть уже такая, – он кивнул в сторону скрывшейся женщины, – хозяйствующая особа.
– Ну и славно, давай за них. Чтобы были.
Короче, мы все-таки наговорились. Обсудили всё. И даже за дополнительными темами для дискуссий бегали, прячась в тенях от яркого света совести. Незаметно, сегодня уже стало вчера, а завтра отложилось на неопределенное время, затаившись среди туч, закрывших небо на востоке.
Вроде, в самый темный час этой временной аномалии, когда я уже остался один на один с шкурой медведя, оказавшейся неплохим собеседником, ко мне снисходила Юля, словно ангел в своем белом одеянии. Я потянулся на ее свет, как мотылек к лампочке, своими испачканными в людских проблемах руками. Но она ушла, хлестнув меня крылом по лицу и что-то рассержено выговорив. И я остался страдать в темноте, не смея вознестись к ней, и искать закономерность в распределении кусочков жира на кружке сырокопченой колбасы.
Утро наступило внезапно вместе с шумом ожившего дома. Приехали племянники, опасливо косящиеся на меня с забинтованными руками. Они заверили меня, что всё хорошо и даже пытались составить мне компанию в гостиной. Дискомфорт был взаимным и я, отказавшись от завтрака и небольшой темы для разговора, начал откланиваться, раздумывая, как об и Юлю откланять. Поднял голову и, к счастью, заметил на втором этаже мою звезду пристально на меня смотрящую.
– Юля… ты со мной? – наверное в этот момент я был жалок и щеночен. Даже хвост получилось поджать.
– С тобой, – сухо и отрешенно, как только и умеют женщины, сказала она. – И я поведу. Жди.
И я ждал. На улице. Вдыхая запах свежескошенной травы и мокрого дерева – видно, ночью был дождь. Потом ждал в машине. Потом ждал, болтая с охраной. Забрал оружие. Потом прослушал свой гороскоп. Потом почитал новости.
– Поехали.
На мой немой укор: «Где ты была и почему ты не пришла?» был получен вполне внятный ответ:
– Умылась, привела себя в порядок и позавтракала.
Улыбка у нее получилась акулья и я свой риторический вопрос: «А я почему не позавтракал?» я проглотил.
Голова на удивление не болела – было легко свежо и как-то по-новому, что ли. Перезагрузился и вчерашний день ушел почти без следа, лишь оставив ощущение прохлады и темные края облаков уже вытесняемые лазурью.
– Отдохнул? – буркнула Юля, уверенно ведя машину, правда, даже не пытаясь преодолеть разрешенную скорость. Поэтому мне казалось, что мы тащимся. Хотелось высунуть голову в открытое окно и прям так и ехать и чтоб язык на ветру мотыляло от набегающего потока…
Я чувствовал, что она тоже хочет вернуться к тому моменту удивительного единения, которое мимолетно возникло в «Золотом марципане». Поэтому включил модель поведения: «А ничего и не было».
– So-so.
– Что сосо? – напряглась она?
– Соу-соу, – старательно я выговорил англицизм со своим лондонско-рязанским акцентом, – болимение тобишь. И был бы не против отдохнуть мачее.
Моя рука легла на ее крепкое бедро, обтянутое джинсой, и чуток его погладила, проверяя реакцию хозяйки. Не сказать, что бедро прям завиляло хвостом и стало тыкаться мокрым носом в ладонь, но и обтечь руку, подобно коту не попыталось. Хороший знак.
– Я подумаю. Ты плохо себя вел…
– … гадкий мальчишка и я прикажу Артемону запереть тебя в чулан с пауками и терновыми кустами, – рассмеялся я. – Я хочу есть.
Юля закатила глаза.
Кафе «Кафе» проплыло по левому борту. Около него стоял междугородний автобус и ничего более. Точно без всяких виталиков должно обойтись.
– Давай остановимся – тут пирожки вкусные, – предложил я.
– Давай, – удивительно легко согласилась девушка.
Посетив мушиное царство, мы вошли внутрь. Маруся, увидев меня, попыталась скалапсировать, но этому мешала целая толпа руссо-туристо, которые за полтора часа езды в автобусе уже проголодались и сметали «пир» со всем не глядя.
Когда подошла наша очередь, все кончилось.
– А на кухне? – спросил я дрожащую при виде меня Марусю.
– Нету, – просипела она. – Что с утра вот тут вот…
Я вздохнул.
– Зря только ждали.
– Мороженное есть, – оживилась продавщица.
– Хочешь? – спросил я спутницу.
– С утра мороженое? Это как шампанское с утра, которое как известно пьют аристократы.
– И дети, – добавил я не рифму. – Ладно, поехали.
– Вай, а говорила пирожков нет – вот же стоит.
Да твою ж растудыть…
Я спросил у Маруси не оборачиваясь:
– Ашот?
Она закивала головой.
Я повернулся.
– Здравствуй, Ашот.
– Здравствуй, дорогой.
Натуральный вестерн – мы замерли друг напротив друга. Его фигуру в проеме сзади подсвечивало взошедшее солнце, и она казалась почти черной. Рука его уже была за спиной. Подозреваю, что там был Кольт сорок четвертого калибра, и я бы не удивился прозвучавшему щелчку взвода курка. Крестьяне и прекрасная дама в обрамлении пышных юбок, замерли по сторонам, а бармен перестал намывать стаканы.
Остро не хватало спички в зубах – напрашивалось сейчас ее угрожающе перекатить в другой уголок рта, а потом демонстративно сплюнуть.
– А Маруся говорила, что проблем не будет.
– Когда это она тебе говорила? – тут же влезла Юля, сверкнув очами. – Опять во что-то влезть успел?
– А их и не будет, – вальяжно ответил Ашот, не давая мне шанс ответить. – Компенсируешь моральный ущерб и не будет. Виталий Аркадьевич в больнице в Вышнегородцке – кровью писает в утку да стонет жалостливо, мама его пожилая рядом с ним сидит, плачет в платок. Отец, заслуженный комбайнер, кулаки сжимает. Говорят, Ашот Варгенович, дорогой, передай привет душегубу.
– А Виталий Аркадьевич рассказал об обстоятельствах, приведших к появлению в его жизни утки?
– В красках! Именно поэтому, в силу глубочайшего к вам уважения, я прошу лишь скромную компенсацию.
– И какую же? – усмехнулся я.
– Машины будет достаточно, – улыбнулся золотыми зубами Ашот.
Даже Маруся за спиной тяжело вздохнула, понимая, что кафе «Кафе» вступило только что в этап дожития.
– Давай автобус отпустим и продолжим.
Автобус радостно ломанулся в дверь и вскоре на стоянке остались только старый, но крепкий на вид белый Паджеро и мой Иксик.
– Я вроде о тебе слышал. Так что давай сразу уравняем наши шансы, – усмехнулся Ашот, доставая из-за спины вульгарный ТТ и щелкая предохранителем. Атмосфера вестерна сменилась атмосферой сериалов про бандитов с соответствующей актерской игрой. – Я тут главный и это моя земля.
– А я грешным делом, думал это земля Ужорского, – улыбнулся я.
– Ваще нэт, – вдруг прорезался акцент у явно занервничавшего «хозяина», – он – уаще никто, гриаз под ногами.
– Я ему передам.
– Ничиго ты иму не передаш, – он наставил на меня пистолет на вытянутой руке, тем самым совершив грубую ошибку. – И жещина твоя не перед…
Топор серебристой молнией мелькнул в воздухе, на стене кафе появился явный шедевр абстрактного искусства в стиле «минимализм» выполненный в стиле капельного распылителя красной краской, в котором бы опытный искусствовед бы распознал что-то вроде «эмоции человека при осознании потери, когда горечь осознания смешивается с физической болью», а рука до локтя улетела под столики. Ашот успел еще вякнуть про «гяура» и про «ты пакойник», после чего на обратном махе, укатился сверкать зубами на утреннем солнышке, а тело решило остаться в кафе и было сразу же положительно оценено мухами.
– Марусь, – я кинул тетке толстый лопатник Ашота, найденный в заднем кармане, – похоже, тебя только что уволили, и вот твой расчет. Иди пока к моей машине – я тут сейчас закончу. Юль, проводи. И в кровь не наступите, пожалуйста – у меня коврики ворсовые.
Маруся, белая как снег, словно сомнамбула пошла по прямой, явно намереваясь проигнорировать мою просьбу, но Юля понятливо ее отловила и вывела через заднюю дверь.
Я веником подкатил голову и руку обратно к тушке «свежезажмуренной без головы», пристроил кое как – Ашот улыбался. Ну и славно – от улыбки даже хмурый день светлей. Вышел наружу – дорога была пустой. Насвистывая, добрался до импровизированной заправки, открыл кран цистерны, убедился, что бензин, ну или что там было в этой цистерне, радостными ручейками побежал в сторону кафе «Кафе». Неспешно дошел до Паджеро, открыл позаимствованными ключами, даже сигналки не было, и осмотрел машину. Пришлось еще сходить до дороги и притащить оттуда кирпич, валявшийся возле упавшего знака «40». Машина завелась легко, мощно взрыкнув турбо дизелем. Даже жалко ее… Настоящий динозавр – мало их осталось. Найденной тут же зажигалкой поджег пачку сигарет и кинул ее на сиденье. Кирпич занял место на педали газа, и машина отправилась в свою последнюю поездку, врезавшись в кафе и основательно продвинувшись внутрь.
Женщины сидели в машине, причем Юля сидела с Марусей на заднем сидень – молодец – догадалась. Я сел за руль.
– В туалет никто не хочет?
Они шутку не оценили. Я резко развернул машину и вывел на трассу. Вскоре за спиной послышался взрыв и в зеркале заднего вида я увидел поднимающийся огненный гриб.
– Алло, дядь Миш. Да нет, ничего не случилось. Ашота знаешь такого? Ага. Не говори. Совсем. Редкостный. Да. Так вот он сгорел на работе. Ага. Конечно можно. Да. Ага. И это, там найди Виталия Аркадьевича в больнице в Вышнегородцке и передай привет. Ага. Буду признателен. Пока. Марьяне тоже привет. Нет, не такой. А просто.
– Маруся, вас куда отвезти?
– Я ничего не видела, – ответила та невпопад, все еще держа в руках кошелек.
– Да это само собой. Вы где живете? Где вас высадить?
– Можно прямо тут.
Я скептически оглядел узкие обочины и тянущийся по сторонам густой лес.
– Нет, так не пойдет. Вы поймите, скоро здесь опять дядя Миша будет. И кафе «Кафе» тут тоже скоро новое будет. А в нем – старая, ну в смысле, опытная, Маруся. Как вам?
– Хорошо, – все еще опасливо ответила она.
– Я замолвлю словечко.
– В Холмах меня высадите – это минут через пятнадцать будет поворот я скажу, – взяла себя в руки женщина.
– Ну и славно.
Высадив Марусю у синего знака «Холмы – 1 км» мы поехали в сторону города.
– У тебя всегда так весело?
– Нет конечно. Обычно все буднично серо и тускло. Работа, холодный пустой дом, сон в одиночестве, работа…
– Ну с этим мы что-то придумаем.
Её сильные руки легли мне на плечи и начали сжимать. Я расслабился и замурлыкал. Машинально глянул в зеркало и вновь напрягся. Сзади нас, виляя по дороге, нагоняла знакомая тонированная «двенашка».
Я вздохнул.
– Опять?
– Опять… Перелезай на переднее – может понадобиться твоя помощь.
Она послушно полезла, и я был вознагражден мимолетным, но ощутимым присаживанием ее великолепной попки себе на лицо. Пообещав себе повторить это в более спокойной обстановке, я продолжил наращивать скорость, ехидно убеждаясь, что «двенашка» уже на таких скоростях не играет.
Оторваться? Легко. Но потом эти настырные ребята могут всплыть в неподходящий момент… Мне оно нужно?
Я притормозил. К тому же, пошел серпантин среди болот где так и так низко лететь было чревато.
Юля кивнула, подтверждая мое решение. Какая она у меня замечательная и как мне с ней повезло!
Двенашка пыхтя и отдуваясь тяжело нас нагнала. Я резко дернул в сторону, уходя на обочину, и пристроился сбоку.
– Вам чего, болезные? – крикнул я в опущенное для беседы окно.
С той стороны тоже открыли окно и метко что-то кинули в меня. Я уклонился, а зеленый мячик укатился куда-то под ноги Юли.
– Дорогая, – как можно более спокойно сказал я, – дай мне пожалуйста вон ту гранату.
– Конечно, дорогой, вот, пожалуйста, – она невозмутимо подала мне шипящий шарик.
– Вы что-то обронили, – крикнул я, – возвращая подарок в открытый люк двенашки и дал газу. Машина преследователей тут же завиляла, потом колеса вывернулись и красивым кульбитом, она почти без брызг плюхнулась в болото на крышу.
«Бум» – хлопнуло приглушенно.
– Не учебная, – процитировал я один известный и любимый фильм. – Надеюсь, что с этим мы разобрались.
До города добрались без приключений. Всю дорогу я наглаживал бедра девушки, постепенно становясь все наглее. Меня всегда после работы топором начинало тянуть на работу другим своим инструментом. Она делала вид, что ей все равно, и отрешенно смотрела в окно, подперев голову локтем, но ерзала на сиденье все сильнее, бросая на меня крайне многообещающие взгляды и чуть ли не сама терлась об меня. Видимо, не я один такой псих.
На въезде в город глаз зацепился за вывеску: «Отель Уют». До дома по пробкам рабочего дня пробираться нужно было еще с час. А держаться больше не было сил. Не выпуская вожделенную грудь, я левой рукой зарулил на парковку, порыкивая, вытащил на руках раскрасневшуюся девушку из машины и метнулся к дверям.
– Люкс, – кинул я девушке за стойкой.
– Минуточку.
– Секундочку максимум, – зарычал я.
Девушка не испугалась, а мило понимающе улыбнулась и тут же положила ключ на стойку.
– Третий этаж. Вон там лифт.
– К черту лифт!!!
Я схватил ключ зубами и под смех Юли побежал по лестнице.
Не помню, открыл я дверь ключом, или высадил плечом. Но вскоре закономерный итог всех событий, начавшихся со звонка Патрика, наконец наступил. А потом еще раз. А потом я сбегал в соседний супермаркет и у нас случился первый семейный, как я себе решил, обед. Мы пили «Медвежью кровь», ели мармеладных мишек, выпечку и крупно нарубленный сладкий узбекский рахат лукум.
***
– Ну что, допивай винишко и поехали покажу тебе свое холостяцкое гнездо с видом на светлое будущее?
– Я уж думала ты меня сразу в ЗАГС потащишь, – смеясь в моих объятиях и заливая все вокруг вином из бокала, выдала Юлька.
– А он там через дорогу, – впился я в ее влажные терпкие губы с виноградным вкусом. – Вечером сходим и заявление подадим.
Внезапно дверь распахнулась. Реально что ли не закрыли? И в комнату вошел высокий человек в белоснежной рубашке и клетчатых брюках на старомодных подтяжках. В больших круглых очках с стеклами-хамелеонами ничего не отражалось – они будто поглощали свет. Тонкие губы были презрительно сжаты. В руках он поигрывал тускло блестевшим штангенциркулем размерами с мой топор.
– Юлия, мы признаем свою ошибку. Извини нас. Выходи за нас замуж.
На кровать рядом с нами упала бордовая бархатная коробочка из тех, в которых кольца дарят.
– Вот – все как ты хотела. Теперь, одевайся и иди в машину – домой поедем. Я минут через пять…
У меня по спине поползли мурашки. Это же был Инженер. Мать его Инженер! Так вот о каком инженере говорила Юля… Инженер у нее в хахалях ага… инженер… А это не инженер – это Инженер!!! Я думал – он миф, легенда для запугивания вот таких крутых как я. Что как бы не был ты крут, но придет Инженер, достанет свой огромный штангенциркуль из метеоритного железа, выкованный для него самим Дьволом, сосчитает свои знаменитые «раз, два, три» и ты поедешь в лес в багажнике чужой машине в разных пакетах. Но я не выдал ничем свой испуг, лишь схватил свой верный топор с тумбочки и встал во весь рост, не стесняясь наготы.
– Через десять минут, – оценил мою решимость Инженер, выдвигая тонкое лезвие-длинномер. – Юля? Любимая?
– Ты упустил свой шанс, – сурово ответила она. – Я теперь – Иванова.
– В тебе сейчас играют гормоны и ты, – он понюхал воздух, – все еще под впечатлением от недавнего соития. Это скоро пройдет. И будем жить как раньше. Даже еще лучше. Иди в машину.
– Юль, иди. В машину.
И прошептал ей в ухо пряча это за поцелуем: «Багажник».
Она коротко дернула головой, мол, услышала, и в сопровождении двух быков, тоже в подтяжках на белые рубашки, вышла.
Инженер молча прикрыл дверь. И снял очки. Сухие холодные глаза просканировали меня, словно рентгеном.
– Иванов, мы же не ошибаемся?
Я учтиво поклонился.
– Наслышаны, наслышаны. Мы одно время интересовались твоими делами, но ты вел себя прилично, и поэтому мы тебя не беспокоили.
От этого ледяного «мы» меня мурашило с головы до ног.
– Ты не хочешь одеться?
– Это что-то изменит?
– Не думаем. Можем раздеться мы, если тебе так будет комфортнее.
– Благодарю, но не нужно.
Еще не хватало видеть эту пугающую белизной кожу Кощея Бессмертного, если я правильно себе все представил… Бррр.
– Ну, у нас, – он глянул на часы, – уже девять минут. Мы Юле обещали.
И первым же молниеносным ударом он распорол мне предплечье до кости– метил в локтевые жилы и сосуды, но я успел довернуть корпус. Хлынула кровь, а топор пришлось перебрасывать в левую руку – правая повисла плетью.
– Раз, – сказал он, – облизывая лезвие.
По легенде, Инженер никогда еще не говорил четыре.
От моего удара он ушел с нечеловеческой грацией. Вроде, даже с места не двинулся. А я рухнул на пол, заливая пол распоротым правым боком.
– Два, – все также спокойно сказал он. Подошел к столику, налил себе вина и пригубил. – Отличное вино. Как называется?
– Медвежья кровь, – прохрипел я, пытаясь встать.
– Ты шутник, – улыбнулся он мне.
На этот раз я был готов. Топор хоть и вскользь – он успел уйти – но прошел по его груди, разрезав рубашку и оставив длинную, тут же набрякшую кровью царапину.
– Раз, – на этот раз улыбнулся я, все-таки встав, опершись о топор.
– Интересно, – он макнул палец в свою кровь и облизал его. – Давно мы не пробовали себя. Интересно.
Метил он в горло, но я просто упал назад на кровать, и лишь длинная линия прочертила мне лоб. Из нее тут же ливануло, заполняя глаза и заставляя их слезиться кровью.
– Три. Ты, кстати, так еще больше похож на него.
Я чувствовал, как он приближается. Успел подставить топорище.
– Три с половиной.
Топорище было разрублено без труда. И следующий удар я кое-как, скорее по наитию, принял на жалобно звякнувшее лезвие, в котором осталась глубокая насечка.
– Три на ниточке.
– Три на веревочке, – это он вновь уже сознательно рубанул по лезвию топора, углубляя насечку сразу на пару сантиметров.
– Три на сопельке, – левую руку обожгло, и она тоже безвольно повисла.
«Четыре» пока не прозвучало, хотя я уже приготовился. Вместо этого, он взял простынь и вытер мне лицо, чтобы я его видел.
– А ты молодец, – он приблизил острие к моему левому глазу, но потом резко убрал лезвие куда-то ниже, – наверное, сегодня, для исключения будет четыре. И даже пять. Никто еще не удостаивался такой че…
Его лицо, будто в замедленной съемке, сперва надулось, а потом его вырвало вперед, оставляя круглую рваную дыру в черепе, в котором я увидел ствол своей «вертикалки».
Юля молчала и тяжело дышала.
– Дорогая, ты должна сейчас сказать что-нибудь смешное или пафосное, – просипел я, пытаясь поднять голову. – Иначе не считается.
– Пошел ты.
– Пойдет, – провалился я наконец в спасительную тьму, в которой меня куда-то везли, Юля держала меня за руку, а Патрик бегал кругами с обрезом и пытался у меня узнать, где я брал виски без акцизных марок. Я вроде даже ответил, что у него из шкафа и брал, когда того не было. И вообще там чай внутри, а виски мы с дядей Мишей давно вылакали под соленую селедку. И вроде я ржал, пока дядя Миша держал вырывающегося Патрика, лязгающего зубами и изрыгающего проклятия. И вроде вновь пошла кровь и вроде Юля всех выгнала. И мы остались вдвоем. Она сказала, что я дурак и шутки у меня дурацкие.
А я сказал, что я Иванов.
И мне – можно.
(С) 2021-2023
Автор публикации
