Караван поднялся на холм. Изнуренные животные едва тянули фургоны. Рядом, еле-еле передвигая ноги, плелись люди. Над лагерем поднимался тонкий, пронзительный, полный горести гимн — пела юная Вирджиния. Песня не придавала сил, она словно властной рукой держала за плечо и не давала упасть, напоминая о притихших от слабости детях в фургонах.
Они ожидали увидеть холмы, вновь и вновь холмы, покрытые иссохшей желтой жесткой травой, царапавшей тощие ноги. Но внизу узкой стальной лентой змеилась река. Мгновение люди стояли в благоговейном оцепенении. Река блеснула под солнцем, словно нож.
— Вода!
— Дорога! Смотрите, там тропа!
Неизвестно, что окрылило их больше, вода или свидетельство того, что люди шли здесь, а, значит, они на верном пути, они нашли дорогу!
Животные уже тянулись вниз, за ними поспешили люди. До позднего вечера горели костры, слышался плеск чистой воды — варить было особо нечего, запасы подходили к концу, но все же группа разыграла «смертельную лотерею», и три вола превратились в похлебку. Мимо костров ходили безутешные Фостеры — их фургон теперь было некому тащить, нужно было достать хоть одного вола. Но люди будто не замечали Фостеров, будто они уже превратились в тощих унылых призраков.
На вершине холма появились фигуры. Не волки — паюты. Как и волки, они не скрывались — наблюдали. Снизу за ними следили испуганные глаза. Дождавшись, пока белые заберутся в повозки, паюты спустились с холмов под далекий тоскливый вой, зная, что встретят их не выстрелами.
Через обезлюдевший лагерь пятеро воинов прошли к маленькой группке людей. Их ждали Доннер и Рид, Брин и Эдди стояли чуть поодаль, готовые прийти на помощь в случае, если дело обернется лихо.
Но паютам нужно было только одно — чтобы белые скорее отсюда ушли. Узнав, что за ними никто не идет, а караван просто сбился с пути, индейцы согласились сопроводить их по реке до тех мест, где белые водятся. Доннер был не в восторге от их предложения, однако понимал, лучше уж пусть идут рядом, как защита, чем следят из-за холмов. Наступил октябрь, по утрам трава покрывалась толстым хрустящим слоем инея, который долго не таял под бледным солнцем, все чаще в трейлерах раздавался тяжелый кашель. В таком положении пренебрегать помощью было преступлением, чья бы она ни была.
Караван двинулся дальше в сопровождении паютов. Они предпочитали идти в некотором отдалении, у самого подножия холмов. И только ночью подходили близко, к кострам. Почти не говорили, но казалось, что им известно все, что творится в лагере. Члены группы тоже старались держаться от них подальше.
На четвертый день горестный плач разбудил всех на рассвете. Одну из двух лошадей Бринов убили. Вторая, обезумев, кинулась на холм, ее еле изловили, хоть и была она обессиленной. На следующий день найдены были два мертвых вола. И снова рыдания огласили равнину. Но большинство прятало улыбки — от костров снова тянуло мясом, а что горевать, если прирезали не твою скотину? Меньше едоков — больше еды.
Но когда в следующую ночь пала еще одна лошадь, лагерь взорвался. Теперь никто не чувствовал себя в безопасности. На особом собрании мужчин Рид предложил выставить дозоры, согнав всю скотину вместе.
— Мы изловим и удавим мерзавца, или прекратятся кражи, в любом случае, скотина будет цела.
Но, удивительное дело, никто его не поддержал.
— Я не понимаю, зачем это все городить? — буркнул Доннер. — Это паюты. Ты пригласил волков в пастухи.
Собрание загудело. Никто не вспомнил, что именно Доннер разрешил сопровождение каравана.
Люди высыпали наружу, готовые расправиться с грязными дикарями. Но паютов уже не было в лагере.
Убийство скота прекратилось. Доннер ходил, довольный собой, а Рид все же стал каждую ночь дежурить с Маргарет, проверяя своих лошадей и волов. Он видел, что несколько человек последовали его примеру.
Холод воцарялся на равнине. Чахлые остатки травы теперь до полудня были скрыты под острым настом. Животные измучились. И люди тоже. То и дело у костров, а то и во время пути вспыхивали ссоры и драки. Доннер принял решение разделиться, уведя половину группы вперед. По случайности среди оставшихся оказались все, у кого в последнее время сдавали нервы.
И пламя вспыхнуло.
По обледеневшей траве двигаться нужно было осторожно, один неверный шаг — и заскользивший вол мог упасть и сломать шею себе, а то и кому другому. Фургоны сталкивались, люди кричали, пытаясь разделить сцепившиеся оглобли. Животные жались в кучу, стараясь хоть как-то спастись от холода, нападали друг на друга за клочок травы.
Когда за таким клочком потянулся вол Милта Эллиота, толкнув соседний фургон, Джон Снайдер вмазал скотине как следует. Вол взмычал и закрутил головой, останавливаясь и дергая фургон. Эллиот не выдержал и крикнул, что у Снайдера мозгов, видать, не больше или совсем нет, разве можно бить скотину по глазам, она же разнесет все тут!
— Ты что рот открыл? Возница, ты поберегись!
Рид еле пробрался к сцепившимся парням сквозь плотную толпу. Эллиот был его наемником, а Серый — его волом, так кому же и разбираться.
— Отойди, Рид! — взревел Снайдер, и хлыст просвистел совсем рядом с лицом Рида. — Наплодил нахлебников, ирландец чертов, а теперь их и пальцем не тронь! Отойди!
Толпа отпрянула — хлыст Снайдера вился, как бешеный. Эллиот, лежавший на земле, пытался отползти к своему фургону, и Снайдер ожег его так, что рукав пропитался кровью. Вот тут Рид и кинулся. Сжимая Снайдера в объятиях, крепко, как медведь, он пытался заставить его выпустить хлыст. Они расцепились и, взвизгнув, как койоты, бросились друг на друга опять. Снайдер теперь орудовал рукояткой, нанося неистовые удары. В руке Рида оказался охотничий нож. Его вид должен был отрезвить Снайдера, но тот уже ничего вокруг не видел от ярости. Лезвие скользило по рукоятке хлыста, высекая искры. И вдруг вместо удара и стального скрежета послышалось «А!»
Нож торчал под ключицей Снайдера. По груди расползалось темно-красное пятно. Он упал на землю, хватая ртом воздух. Безвольная рука отпустила хлыст. Рид вырвал нож, и кровь струей потекла на снег, плавя его, окрашивая в алый чахлую траву. Рид опустил в лужу посиневшие пальцы — тепло. Вокруг дико ржали лошади, мычали волы и плакали женщины.
Вечером было собрано судилище. Все свидетели ужасного происшествия, за исключением женщин, собрались решать судьбу Рида. Он сидел над телом убиенного Джона Снайдера со связанными руками и молчал. Рид пытался высказаться в свою защиту, но это было излишним — собрание не хотело слушать. Хотя он с благодарностью отметил, что единства между мужчинами тоже не было. Многие требовали, чтобы решал Доннер, он же глава группы. Но вот незадача — он со своей семьей был уже далеко впереди.
— Послать к нему кого-то?
— А разве мы — ребята малолетние? Сами решить не можем?
— Он бросил нас, с чего ему что-то здесь решать?
Снова началась свалка. Все чаще раздавались крики, что покойный-то и сам был не ангел божий.
— Он же кинулся на Рида с кнутом? Кидался, да не раз.
— И жене его грозил!
— Да не было такого!
— Было!
— Ну и было! Нечего воображать! Отродье, а туда же, видели его фургон? Едут как короли, а я с годовалым ребенком должен побираться, как нищий!
— Да что там решать? — вдруг вскричал Кесеберг. — В моей стране убийц всегда вешали. Перед нами убийца, господа, повесим же его!
Собрание замолчало. Яриться мог каждый, но вот брать на себя роль палача… Да даже не в этом было дело, многие в глубине души понимали, что и сами могли оказаться на месте Рида. Или могут.
Наконец был вынесен вердикт. Убийца не может оставаться в лагере, но и казнить Рида не за что — он защищался. Его изгонят. Без оружия и еды. Он может следовать за лагерем, но так, чтобы его не было видно — в противном случае его имеют право застрелить. О Маргарет и детях позаботятся, их никто не обидит, они ни в чем не виноваты.
На прощание Риду предложили покаяться и оплакать погибшего на похоронах. Он отказался. Тогда его отметили, чтобы каждый знал, что имеет дело с убийцей. Тем же ножом, которым был убит Снайдер, на руке Рида был вырезан знак — незавершенный треугольник пересекала черта. Метка Каина.
Морозным утром весь лагерь собрался у границ фургонов. Рид на виду у всех был обыскан, у него забрали ружье, патронташ и нож. Маргарет к нему не подпустили, еще раз заверив, что ей опасаться нечего. Лагерь в полном молчании ждал его слова.
— Я вернусь, — сказал Рид. — Не к вам, к семье.
Все следили за ним, пока он не скрылся за холмом. Потом начали понемногу собираться в путь. Все валилось из рук, то ли потому, что они замерзли, то ли от увиденного.
Но это было не важно. Важно, что никто не заметил, как Маргарет тихо отправилась в свой фургон, едва Джеймс сделал с десяток шагов прочь. Никто не заметил, как она поцеловала в лоб юную Вирджинию, благословляя, и девочка ускакала на черном, как сама ночь, коне, прихватив тот самый нож и узелок с едой.
Когда она неожиданно встретила его за холмом, Рид сперва подумал, что и ее изгнали, чуть не кинулся назад, чтобы передушить всех голыми руками. А потом долго рыдал у нее на груди. Вирджиния сама плакала, повторяя, что должны скорее вернуться, но не отпуская отца.
Она успела вернуться. Маргарет объяснила исчезновение коня очень просто: «Шторм — конь Джеймса, сам убежал». Они отправились с караваном дальше.
* * *
Когда Джеймс в составе спасательной экспедиции нашел ту пещеру, где остатки группы Доннера пытались спастись от зимы, он сразу же кинулся искать Маргарет с детьми.
Он нашел ее у стены. Сил у нее хватило только на то, чтобы улыбнуться и прошептать:
— Джеймс, нас не съели.
* * *
Говорят, что дух Джеймса Рида, Изгнанный Всадник, до сих пор бродит в заснеженных холмах. Смелому не стоит бояться — если выйдешь навстречу, он поможет, выведет к людям. Только не забудь сказать, кто спас тебя.
Автор публикации
