Вера Петровна и ее мать Викторина Сергеевна чаевничать собрались. Заварочку льют, кипяточек доливают, да чуть холодненькой водички, чтобы сразу пить. Тут же лимончика с блюдечка нарезанного. Лимончик душист, бутерброды с колбаской хороши, булочки свежие с изюмом.
Чаевничают, болтают. В кухню голова Ленкина вкатывается, начинает вокруг стола кружить и смеяться.
— Что по алгебре-то сегодня получила? — спрашивает Вера Петровна, жуя бутерброд с колбаской.
— Да пятерочку же, — с озорством отвечает голова.
— Вруша, врушка, — сердится бабушка Викторина Сергеевна. — Нехорошо врать. Прыщи на попе пойдут. Кто замуж с прыщами возьмет?
— Не пойдут, не пойдут, — хихикает голова.
Прыг — в открытое окошко — гулять во дворе.
Вздохнула Викторина Сергеевна, допила чаек свой.
— Двоечку схватила, точно говорю. Плохо, когда двоечки.
— Плохо, — кивает Вера Петровна, отдуваясь. Чаек-то телу сообщает жар приятный, кровь резвее бежит. Рдеет на щеках Ленкиной матери румянец.
— Схожу к Даниловне. Она мне намекала, чтобы я сразу к ней шла, если с Ленкой помощь нужна будет, — говорит Викторина Сергеевна.
— Так сходи. Возьми булочек и вареньица. Она любит малиновое-то?
— Любит, любит. Даниловна с хорошим аппетитом женщина, — Викторина Сергеевна вынимает баночку и булочки из шкафа, в пакет кладет и к соседке на этаж ниже.
— Заходи, — говорит ей голос.
Дверь сама собой открывается, и Викторина Сергеевна через порог шмыгает.
А Даниловна-то в комнате сидит, за столом, и голова у нее поросячья. Перед ней таз с солеными огурцами. Даниловна огурцы эти ест со смаком. Все рыльце у нее в соке, вся грудь.
— Вот, угоститься тебе, Даниловна. Хочу, чтобы внучка моя пятерочки только и приносила.
Викторина Сергеевна булочки и варенье на стол пристраивает.
— Уж не обидь, матушка. Нужда большая у нас!
Даниловна закидывает в пасть новый огурец. Тот хрустит, словно кто пернул.
— Можно сделать, чтобы пятерочки только Ленка носила. Но чтобы для начала перестала головку-то катать, а то мозги последние выпадут. Нехорошо будет. Блаженненькой девки разве надо?
— Нет, нет, — бормочет Викторина Сергеевна. — Но послушает ли? Сейчас во двор пошла катать. Что ей сделаешь?
— Нитку дам и иголку. Пришьете голову, чтобы не катала.
— Хорошо, хорошо.
— Потом сделаешь, как скажу. Запоминай. В сороковую квартиру сведешь Ленку, там Гарин живет.
— Алкаш? — спрашивает Викторина Сергеевна.
— Алкаш, — кивает свиная голова, жуя огурец. — Сведешь к нему Ленку. Скажешь, что если не будет на пятерочки учиться, то он ее выебет и родит она коня с красной жопой, который будет до самой ее смерти на ее хребте ездить. Хрен сбросишь.
Викторина Сергеевна чуть не в слезы.
— Как же? Неужто Гарин может?
— Что? Выебать школьницу каждый дурак с яйцами горазд. Но только за тем бы не послала к нему. Черт он. Гарин-то. Дашь ему бутылку водки хорошей, чтобы попугал Ленку, и так будет ей наука. Если все по моему указу будет, пойдут у твоей внучки одни пятерочки. И в институт поступит.
— Не врешь? — лепечет Викторина Сергеевна.
— Даниловна не врет, — хрюкает поросячья голова. — Когда было-то такое?
— Никогда, никогда…
Даниловна из-за стола вылезла, подошла к комоду старинному, порылась в нем и поманила соседку. Протянула ей катушку грубых ниток с воткнутой в нее иглой.
— Держи. Потом вернешь. И уходи.
Викторина Сергеевна домой пошла, сама думает, как же внучку к черту вести. Не на поводке же, а сама ни за что не согласится. Значит, придумать что-то надо.
Вернулась домой, рассказала дочери, о чем уговор с Даниловной состоялся.
— Ладно, — говорит Вера Петровна, — с девкой как-нибудь сладим.
Пошли они в комнату Ленкину. Сидит Ленка без головы на кровати, руки на коленях сложены.
— Домой возвращайся, — требует мать, — а то смартфон отберу.
— Мама, мамочка, а грозить кровиночке нельзя. Хуюшки вам, а не пятерочки, — смеется Ленка. Голова — прыг в окошко да покатилась. Вся в грязи и пыли, но уж тут не до церемоний. Схватила Викторина Сергеевна голову, Вера Петровна туловище держит. Приставили голову к шее, стали кожу и мясо прокалывать и нитку тянуть.
Ленка верещит как резанная, вырваться хочет да не может.
— Мозги последние выпадут, если катать головку будешь, дуреха! — говорит Викторина Сергеевна.
— Злыдни, злыдни! Отомщу! Пожалеете!
Орет, плюется Ленка, но голову все одно пришивают.
— Теперь, пока пятерочки не пойдут, не сниму швы, — грозит Викторина Сергеевна, убирая нитки и иглу.
Воет, матерится Ленка в руках матери да все без толку. Когда успокоилась, говорит:
— Ладно, будет, как хотите.
— Не верим, — отвечает Викторина Сергеевна. — По бессовестным зенкам твоим вижу, что врешь и страха не ведаешь.
Ленка язык показывает. Отошла мать от нее. Девка тут же стала рвать стежки, но те уж больно крепкие, нитка неразрывная — от Даниловны.
Умаялась Ленка, пригорюнилась.
— Завтра пойдем в одно место, — говорит Вера Петровна дочери.
— Какое? — лукаво спрашивает та. Кручины словно и не было.
— Такое! Учение принимать.
— По твоей воле, мама, по твоей, баба…
Вечером Викторина Сергеевна сходила за хорошей водкой, а назавтра, когда Ленка из школы вернулась, ее поджидали. Ленка улыбается, слушается во всем. Если говорят идти, идет, ни слова не перечит. А Викторина Сергеевна что-то чует. Дело-то неладно.
Идут втроем в сороковую квартиру, во второй подъезд, на пятый этаж, к алкашу Гарину. Личность он в доме известная. Пьяный вечно, оборванный, вонючий. На какие средства существует, никто не знает. Говорили, хуй у него метровой длины, что и кобылу выебать может. Говорили, и ебал, когда в колхозе работал. А что черт, так знают лишь те, кому Даниловна рассказала, но это знание заветное при себе держат. Положено.
Дверь в квартиру Гарина стояла открытая. Как подошли к ней, навстречу собачонка выбежала. Морда слюнявая, глазки выпученные. Стала бегать, сопеть вокруг них, особо Ленку нюхать. Ленка собачонку не гладит, сама зубами — щелк, а та как засмеется человеческим голосом, и за дверь.
Вошли через порог, в квартире смрад, хоть топором руби. Наизнанку выворачивает. Мать и бабка едва терпят, Ленке же как будто все едино. Улыбается выходящему из комнаты Гарину, говорит: «Здравствуйте!» Тот, гнилым зубом цыкая:
— Привет, коза.
— Мы от Даниловны, — говорит Виктория Сергеевна, протягивая Гарину бутылку водки. Гарин берет, упырем щерится, обдавая гостий гнильцой могильной. — О вашем деле знаю. Раз пришли, раз одарили водочкой, то помогу.
Гарин отнес водку на кухню, повел гостий в комнату, мусором закиданную. Тучи мух как взвились, давай летать. Вера Павловна и Викторина Сергеевна запищали, отмахиваются, а Ленка хоть бы хны, стоит — мухи по ее лицу ползают. Гарин крякнул, встопорщил космы. Треники старые стянул до лодыжек и хуй свой длинный крутит, как веревку, чтобы одеревенел.
Ленке показывает:
— Вот чем оприходую целку твою, если учиться не будешь, коза, дуреха. Родишь коня с красной жопой и вовек от него не избавишься. Думай, зачем тебе он нужен! Думай, зачем дуреха, не слушаешь родителей. Черт тебе говорит: по его слову будешь правильной девкой. Смотри! — размахивает перед Ленкой хуем, хехекает.
А та руки на груди сложила, как покойница, и отвечает со смирением:
— Спасибо тебе, чертушка милый, спасибо и вам, матушка и бабушка, ласковые родители, за все спасибо. За заботу обо мне, непутевой, за вечный урок для жизни.
— Ага, ага, — кивает Гарин.
— Ой, ой, — кивают Викторина Сергеевна и Вера Петровна. Довольнешеньки, слезы счастья смахивают.
Поклонилась Ленка всем троим в пояс и говорит:
— Есть у меня для вас подарочек. На память добрую.
И гранату из кармана вынимает, сегодня в школе выменянную у Витьки Гниды за пизду. Не успели и охнуть, а она, паршивая, чеку выдернула.
— Ах ты сука! — вопит черт.
Бежать кинулся, но Ленка гранату уже под ноги себе уронила. Так и разнесло их. Ошметки полетели, кровища фонтаном да потроха по стенам. Стекла в комнате вышибло, и через оконный проем часть мяса-то наружу и выпала. Шлепнулись куски с пятого этажа во двор. Голова Ленкина в грязи лежит и скалится довольненькая. От черта же нога только. Смеется Ленка рваными губами, а зубки белые все повыбило: «Круто наебала, да?»
Тут встала чертова нога и проскакала прочь от дурехи-девки. Скачет-поспешает. «Да ебись оно все конем», — бранится.
Автор публикации
