Заботливые нежные руки поставили огромную, до краёв наполненную чашку с напитком бежевого цвета на маленький столик перед большим уютным диваном. Грациозность, с которой это было сделано, навевала воспоминания о каких-то давно забытых днях.
“Прости меня” – проскользнуло в сознании, – “прости, что смалодушничал, заводя нас обоих в бег по кругу собственной нерешительности”.
Красивая, пленительно аппетитная пенка, увлечённая круговыми движениями тонких милых пальцев, сжимавших ажурную серебряную ложечку, продолжала вращаться. Она гипнотически завораживала и увлекала в водоворот новых воспоминаний, желаний и мыслей, вызывавших тянущую, словно нарыв, боль в сердце.
“Нет, мы не умеем читать мысли” – произнесло сознание, пока глаза всматривались в тонкие, милые черты лица. А руки мечтали перебирать эти локоны.
Свет из окна мерно струился сквозь заросли каких-то растений, безмерно растягивая каждое мгновенье. Начинало казаться, будто можно увидеть отдельные лучи, волнами сменявшие друг друга, и отражавшиеся от гладкой поверхности столика, пуская переливающиеся зайчики по всей комнате.
“Как же я хочу тебя поцеловать” – сказало сознание, но уста вновь, и вновь запечатаны безмерной гордыней и страхом допустить слабость.
Я беру чашку и невольно, не привыкнув к её весу, проливаю часть содержимого через край, словно великан не совладавший с объёмом могучего озера.
– Прости, – наконец прерывают молчание уста.
Глаза встречаются, мы понимаем, что я хочу сказать не только о пролитой жидкой радости. И вот, вновь полуопущены веки, будто всё время смотрели в разные стороны.
-Ничего, сейчас вытру, – говоришь ты, мягкой походкой мгновенно удалясь на кухню.
Волна нежности и боли захлёстывают меня пуще прежнего.
Хочется плакать.
Ты возвращаешься с салфетками и своей аккуратной чашечкой с тем же напитком щемящей грусти.
И снова смотришь мне в глаза, заботливо протирая коричневую полировку столика от уже отпечатавшегося сладкого круга.
Наши уста, как ни разу за этот день, близки, но я опять отворачиваюсь, делая вид, что изучаю бегонию на полке.
Мы сидим и пьём воспоминания последних месяцев в нерешительной тишине.
Как тяжело, тяжело наплевать на гордость и убежденность в бессмымленности всего дальнейшего.
Гораздо проще обмануть взаимные ожидания, слабовольно нежелая начинать всё с начала
Как неприятно признавать, что недомолвки, – яд, и тяжело сделать первый шаг, даже если он сулит недолгое, но большое счастье.
Автор публикации
