Часть 5 И швец, и жнец и на дуде игрец
Утро красило нежным взором, когда я запарковал пыльную и сонную Фламингу на заднем дворе и пошел передавать смену. Ночь выдалась тихой и докладывать было нечего. Покажусь – да в архив в рукописях копаться. В пакете уже лежала плитка швейцарского шоколада под это дело.
Протопав по пустому коридору, включая по пути свет, я подошел к кабинету и дернул ручку. И чуть не вывихнул плечо – дверь оказалась закрытой. Я вернулся ко входу и зашел к охране. И задумался, что спросить. Первый вариант: «А почему закрыт двести шестой?» сразу отмел. Второй вариант: «А Антон Павлович опаздывает?» тоже. Охранник терпеливо ждал, занеся руку над шкафчиком с ключами, намекая. Намек я понял: «А можно ключ от двести шестого?».
Поставив впервые за все время работы закорючку в журнале о получении ключа, я снова поднялся на второй этаж. В кабинете сразу открыл окна – старое здание пахло само по себе этакой смесью пыли, сала, мокрой штукатурки, мышей и застоялой воды. И без проветривания, находиться в помещении, особенно после свежего воздуха, в котором чувствовалось скорое наступление зимы, было неприятно.
Черная изнутри кружка Антона Павловича стояла нетронутой как минимум сутки – пакетик чая основательно присох к стенке. Неужели опаздывает? Ну, не страшно. Мне ждать его было не обязательно– не в больнице. Сейчас ему в мессенджер стукну и пойду.
«Не в сети». Последний раз был вчера утром. Сообщение все-таки отправил. И, решив перестраховаться, еще и записку написал: «Все хорошо. Буду нужен – я в архиве».
Искренне надеясь, что нужен не буду, я удалился, закрыв окна, дверь и сдав ключ на вахту.
«Западно-Европейский фольклор Средневековья». Толстая книга в темно-синем переплете издания конца девятнадцатого века, написанная архаичным языком с ятями и иллюстрациями-гравюрами вызвала обильное слюноотделение у мозга даже введением. Некий Рейслившиц обещал анализ и поиск сродства сказок и преданий Европы в с реальными фактами известными о Малом народе. В качестве примера приводя занятые выдержки из известных сказок без поздней цензуры, превратившей самоучители по общению с нечистью, в невинные детские потешки.
Зачитавшись анализом «Красной шапочки», которая в оригинале являлась какой-то жуткой жутью о демонах, я не сразу понял, что телефон уже несколько минут настойчиво вибрирует. Глянув на экран, меня пробил озноб: пять пропущенных от Директора. Причем, его телефона в книге контактов у меня никогда не было и я даже не знал его фамилию – официозом всегда только Антон Павлович занимался. Извинившись перед Дарьей Ильиничной и пообещав скоро вернуться, пулей выскочил за дверь и побежал «на ковер», располагавшийся на третьем этаже.
Секретарь посмотрела на меня, как смотрят уборщицы на младшеклассников, зашедших в школу уже после звонка, еще и без сменки.
– Вы по какому вопросу?
В голосе еще явно присутствовало: «И кто вы такой?»
Я молча показал телефон с красной надписью Директор и цифрой пять в скобках.
Она поджала губы и покачала головой, мол, да, круто.
– Сам сейчас на оперативном совещании. Ждите. Я уже сообщила, что вы пришли.
И как это она сообщила? Ну, раз ждать, значит ждать.
И я ждал, обливаясь холодным потом, сидя на жутко неудобном кожаном диване, и пытаясь не пялиться на длинные ноги секретарши, которые будто нарочно были выставлены из под стола.
Стерва.
Причем не красивая – привлекательная. Да и не привлекательная. Этакая рафинированная наполнительница пассажирского кресла в люксовом авто. Из тех, когда сначала выходят ноги, потом грудь, а потом губы. Интересно, спит с ней этот таинственный Директор? И как она подмывается с трехсантиметровыми накладными ногтями, которыми она очень быстро что-то вслепую набирала на клавиатуре?
Из распахнувшейся двери стали выходит мужики в костюмах. Некоторые шли задумчивые, шевеля губами, будто проговаривая про себя услышанное, чтобы не забыть. Другие весело общались между собой, третьи на ходу доставали сигареты и шли к выходу на пожарную лестницу. Были и женщины – эти все были сами по себе, держали дистанцию и по сторонам не смотрели, акцентировано и уверенно цокая каблуками мимо. Я вдруг осознал, что я никогда и не знаю из руководства – весь мой мир ограничивался начальником, кадровичкой да архивариусом. Ну и поварихами в столовой. А тут оказывается…
– Заходите.
Я с трудом поднялся с дивана, не удержавшись кинув еще один прощальный взгляд на бесконечные ноги, и зашел.
Ботинки утонули в мягком ковре. Захотелось тут же отскочить назад и снять обувь. Переборов это унизительное желание, я сделал пару шагов вперед, встав в торце длинного стола руководителя в виде буквы «т». Огромный, поражающий своей основательностью стол казалось врос в пол своими резными, почти черными ножками. Темно-зеленое сукно казалось мхом, покрывшим древний дубовый пень. Такими же были и совершенно неподъемные на вид стулья. Как их интересно по ковру двигали? Тяжелый запах табака и парфюма витал в воздухе. Дальний конец кабинета терялся в полумраке, разгоняемого светящимся экраном огромного монитора, а высоченное кресло руководителя было пусто.
На стенах не было ничего интересного – ни портретов, ни развешенной коллекции оружия. Стены как стены. Шкафы, минибар, кофемашина. Тяжелые шторы на окнах. Рассмотрел все, даже следы от пыльных ботинок на треклятом ковре, который еще и оказался светло-бежевым.
Пауза затягивалась, а сердце билось все более гулко. Капля пота выскочила из-под несколько дней не мытых сальных волос, пробежала по щеке и шмякнулась на сукно стола, оставив расплывающееся мокрое пятно.
«Интересно, если я сейчас умру от инфаркта, меня уволят?» – пронеслась паническая мысль.
– Готов? – вдруг прозвучало сзади и ноги мои самым позорным образом подогнулись. Чтобы не упасть, мне пришлось опереться о стол.
– К чему? – пересохшим в раз горлом просипел я.
– Это вы мне скажите, молодой человек, – высокий худой мужчина с военной выправкой и сталью в пронзительных серых глазах обошел меня и сжал длинными пальцами спинку соседнего стула, словно огромный орел ветку.
– Готов. Ко всему.
– Вот и отлично – от внука Пырея другого ответа и не ждал. Рад, что Антон Павлович ввел вас в курс дел, когда оставлял своим заместителем на время, – он как-то ехидно улыбнулся, – вынужденного отсутствия. Напомню только, что хоть ваше рвение по повышению квалификации и достойно всяческого уважения и поощрения, но не дает вам права пропускать утреннее оперативное совещание и не должно мешать выполнению служебных обязанностей. То есть для самообучения вы должны использовать нерабочее личное время. Я доступно выражаюсь?
– Более чем, – шепотом просипел я, пока не совсем понимая, когда же это время у меня будет, с учетом внезапного изменения графика работы.
– Завтра после двух жду вердикт, – добавил он, отворачиваясь. – И телефон, когда Я звоню, крайне рекомендую брать. Лена!
Обдав меня ароматом духов, от которых захотелось зажмурить ноздри, и ароматом свежезаваренного кофе, от которого пошла слюна, мимо прогарцевали длинные стройные ноги, качающиеся бедра и длинные каштановые струящиеся волосы.
Ничего другого я не рассмотрел, пока пятился спиной из кабинета, обещая себе сегодня же постричься и помыться.
А еще нужно было любым способом узнать, что за вердикт ждет этот Директор. Да хоть имя его узнать, в конце концов!
Снова взяв ключ, снова открыв окна, я машинально налил чая и сел думать. Вопрос первый: где эта седая скотина, которая ввела меня в курс дел и предварительно сообщила о своем отсутствии? Вопрос второй: как называется предмет, какого цвета учебник и как зовут Директора? Вопрос третий: а что днем обычно делает Антон Павлович, кроме употребления чая и игры в Косынку на компьютере? Вопрос четвертый: удобно ли сейчас Лене на столе зеленого сукна? Вопрос пятый: что мне будет, если я честно признаюсь, что в душе не ведаю, что за вердикт я должен вынести и кому? И вопрос последний: кто мне может помочь разобраться с моими вопросами, если я в здании никого не знаю?
Осмотрев исчерканный синей ручкой листок, явившийся плодом мыслительного процесса, я решил начать с явного и порыться в бумагах на столе начальника.
Ничего интересного там не было.
Попытка войти в учетную запись тоже не увенчалась успехом – простые пароли не подходили, как и пароли с кучи липких листочков, найденные во множестве в столе и в ящиках.
Пришлось идти сдаваться к кадровичке, которая, по крайней мере, должна была быть в курсе о моем замещении.
– Да? – искренне удивилась она, – Замещаешь? Поздравляю. Только если раскатал губу на доплату, то закатывай обратно – такое нужно заранее оформлять, а не перед фактом ставить.
– Да я и не это, – махнул я рукой, – а вы не знаете, как его можно найти?
Она так на меня посмотрела над верхней кромкой очков, что мне стало стыдно, что я вообще родился.
– Понятно… А как Директора зовут?
– Есть один хитрый заговор, – улыбнулась она, – черный петух нужен и кровь девственницы. Владимир Семенович. А тебе зачем?
– Ликбез.
– Ну ну. У тебя всё?
– Может хоть подскажите, где Антон Павлович живет? Наверняка у вас информация есть.
– Есть. Но я тебе ее не скажу. Потому, что если бы он хотел, сам тебе сказал. И вообще, – она сняла очки, подслеповато уставившись на меня, – послушай совет – не ищи его пока. Отстань от него. Ему сейчас… сложно.
«От меня бы кто отстал» подумал я, возвращаясь в кабинет, повесив голову. Даже пожаловаться некому…
В кабинет зашел какой-то мужик в спецовке и подвинув меня плечом, плюхнулся на стул.
– Алевтина Егоровна, я пришел! – заявил он.
– А, Максимов, ну давай с тобой разбираться. У тебя все?
– Да, спасибо.
Телефон на столе надрывался. Я взял трубку и мне доходчиво, громко, с использованием идиоматических выражений, донесли, что если я сейчас же не приеду и не угомоню, что именно я не расслышал из-за жуткого воя, от которого у меня зачесался нос, то нам всем «там» будет жарко. Я пожал плечами, кладя трубку – не представился, адрес не сказал. Ничем не могу помочь. Вскоре, звонки пошли один за другим и некоторые были более конкретными. Пришлось ехать, благо, примерно представлял в чем дело.
День длился бесконечно. Успев поесть, меня отловил один из утренних мужиков, представившийся Олежкой, и увез меня на какой-то склад, где мы в компании хмурых мужиков, актировали повреждения от результатов закладов конкурента, приведших к нашествию крыс. Антон Павлович был в комиссии и мне отвертеться не получилось.
Цыгане, колдующие на вокзале без регистрации, старый, сбрендивший Хозяюшка, бродящий в образе голого старика по зданию элитного лицея, жалобы на Огнезмия, оказавшегося изобретательным, находчивым и крайней похотливым этнографом…
Этот дикий калейдоскоп не отпускал до самого вечера, когда я вымотанный до крайности упал в свое кресло и лег на скрещенные руки, зарывшись в них лицом. Был бы нормальным человеком, сейчас бы уснул. А еще я понял, почему Антон Павлович заворачивается в плащ и поднимает воротник – людей видеть совершенно не хотелось.
Я вчитался в листок, который нашел под дверью.
Красивым понятным женским почерком были записаны телефонные обращения. Чувствовался огромный опыт в подобном: имена, адреса, четкое, исчерпывающие и при этом лаконичное описание проблемы.
Снизу под списком было приписано: «P.S. Люблю шоколадные трюфели. P.P.S. На столе лежать не пробовала – но завтра, если не предоставишь запрошенные три недели как у вашего отдела данные по Храму Совяты, то у тебя будут все шансы попробовать как это самому».
Спасибо тебе, Лена за подсказку. Но понятнее не стало – название Храм Совяты ни о чем не говорило. Требовалось долгое копание в архиве, на которое времени не было. Либо, найти Антона Павловича. Он хоть и дотягивал все задания до крайнего срока, но всегда в итоге сдавал вовремя – значит, запрошенная информация точно уже собрана. Но пока мыслей, где искать пропажу не было. Решив, что вечер утра мудренее, решив положиться на случайное озарение, я вздохнул, допил чай, запахнулся в куртку и уехал в Старый поселок разбираться с воющим матом ветром в заброшенном Доме Культуры.
– Кузька, а ты точно не знаешь, где Антон Павлович? – в третий раз спросил я у загадочно молчаливого компаньона, когда мы уезжали из ночного супермаркета, где я отловил и уничтожил мелкую Злобу, явно наведенную на магазин каким-то обиженным покупателем.
– Да дай ты человеку в себя прийти, – не выдержал Хозяюшка, уплетающий московскую плюшку, отворачиваясь от меня. – Сам его унизил дальше некуда, и теперь будто ничего не случилось хочешь к нему заявиться?
– Я? Унизил? Это как это я его унизил? – завопил я, останавливая машину и поворачиваясь в кресле. – Ты ничего не путаешь?
– А ну да, ты же не помнишь, – вдруг осекся Кузька, смешно забегав глазами. – Проехали. Короче, не лезь к нему еще седьмицу. А лучше две.
– Кузька, – вкрадчиво сказал я, – ну ка, колись, что я там не помню?
Хозяюшка уже заполз в свое гнездо и старательно делал вид, что спит, но его выдавало чавканье – плюшку он не доесть не мог.
Я взял в руки тапок и тихонько запел:
– Хозяюшка сударушка прийди выйди покажися…
– Всё, прекращай, – вылез Кузька, которого будто за ногу волочило ко тапку, – начитался, ишь…
– Тогда говори. Я у него только узнаю, где у него данные про Храм Совяты и пусть дальше отдыхает.
– А че за Храм Совяты? – заинтересовался хозяюшка.
– А хрен его знает, – я коротко ему рассказал утренние приключения. Кузька посидел в задумчивости, потом выдал:
– Поехали в Пригожино.
Я аж по лбу себя хлопнул – очевидно же! Как я мог не вспомнить, что буквально недавно Зинаида Егоровна с Антон Павловичем разве что за ручку не стояли!
– И давай ка вернемся в магазин и кое-чего купим…
– Молока и хлеба? – съязвил я.
– Нет. Коньяк любой семилетний, банку черных испанских маслин и большой пакет белых семечек.
Кафе как обычно работало, но Кузька уверенно показал не останавливаться и поворачивать на грунтовку.
Попетляв по темной спящей деревне, под аккомпанемент из лающих вслед нам собак, мы приехали к большому двухэтажному терему – по другому это строение назвать язык не поворачивался. Добротный забор из крашеной оцинковки в полтора роста, гаражные ворота, калитка с домофоном и свисающие через забор ветки яблонь.
Прошуршав гравием, мы остановились на гостевой парковке.
– Пойдешь со мной? – спросил я.
– Нет, – и если что, ты сам догадался. – Пакет не забудь.
Снаружи было зябко, заливались лаем собаки с соседних дворов – даже окно одно зажглось. Но во дворе терема стояла тишина. Я поежился и похрустел камушками к калитке.
«Перебужу всех». Но решение принято и я нажал на кнопку.
Через пять минут нажал еще раз.
– Да иду, иду, – донесся голос из-за калитки.
Меня встретила кутающаяся в цветастый толстый платок Зинаида Егоровна собственной персоной, вся теплая и как всегда, уютная, в белой ночнушке и распущенными седыми волосами. Она посторонилась, пропуская меня вперед и закрыла калитку.
Огромный черный как смоль пес проводил меня внимательным взглядом – я мысленно кивнул ему, мол свои, знакомые, почти родные и все такое, я не враг. Пес понял и вернулся к себе в будку, позвенев цепью.
– Тапки надень – пол холодный. Я еще отопление не включала.
Она отобрала у меня пакет, сбросила галоши и зашла из сеней в дом. Я пошел за ней.
О ноги потерся большой черный пушистый кот, мазнув по коленям хвостом-трубой. Я почесал ему спину, он муркнул и куда-то исчез.
Впереди горел ядовитый, каким он всегда кажется глубокой ночью, желтый свет. Я вошел на кухню.
– Ну привет, заноза в жопе, – прохрипел Антон Павлович, в одной майке и трусах сидевший на табурете с тлеющим бычком в руке. На столе перед ним, кроме полной до краев пепельницы, стояла полупустая бутылка водки и такой же полупустой граненый стакан. – Проходи, садись. Говори, чего приш… ол.
Локоть его сорвался и он чуть не ударился лицом об стол – Зинаида Егоровна успела его подхватить и вернуть на табуретку.
– Зина, я норм, всё. Тсс… – он пожал ее локоть и потом порывисто прижался к ее руке, поцеловал её и снова потерся щетиной на щеке.
– Не ценил, не берег, – с пьяной грустью проговорил он, – а они вишь… Тото же. Будешь? Зин, кинь чего, вишь он. Ты же да?
Он приподнялся, чуть не упав, и похлопал по стулу напротив.
– Антон, сядь а.
– Всё всё милая Зиноч.. ка, я сел.
Антон Павлович был мертвецки пьян. Глаза уже не блестели – они, скорее, поглощали свет. Как он еще мог разговаривать, для меня оставалось загадкой.
– Да сядь ты мне голову чтобы не задирать, повымахи вали все. Высо кие все. А я помнишь, Зин, самый выс окий был. Помнишь? – он опять попытался поймать её руку, но она её отдернула.
– Будешь гуляшь? – спросила она меня, осматривая холодильник, – давай не отказывайся, может этот еще поест… А то одну водку второй день кушает – на одном резерве держится.
– Да нет, баб Зин, – почему-то мне показалось правильным так её назвать. – Нам поговорить нужно.
– Мужики, – горестно вздохнула она, – всё б вам поговорить. Я тогда пойду – если что, моя комната на втором этаже. Туалет в конце коридора. Его комната слева белая.
– Не хочу в комнату слева – там бабайки. Я к тебе лягу, – влез Антон Павлович, встав и пытаясь обнять женщину, – муж я или не муж.
– Не муж. А ты в гостиной ложись, я тебе накрою.
– Да мне ехать, – замахал я руками, – дел по горло.
– После разговора та? – кивнула она на мой пакет, поставленный на разделочный стол, – куда ты поедешь?
– Дак протрезвлюсь… – я ж один сейчас остался в офисе.
Очень хотелось добавить: «Да я в целом один. По жизни». И чтобы она жалеть начала, обняла может… По голове погладила.
Она посмотрела на меня и тихо сказала:
– Ладно, ты уже взрослый. Сам решишь, как правильно. Говорите.
И ушла к себе, плотно закутавшись в шаль и вжав голову в плечи.
Антон Павлович закурил новую сигарету и по кухне поплыл дымок, вытягивающийся в приоткрытую форточку. Взял стакан, принюхался, скривился и поставил обратно.
– Золотая женщина, а коньяка в доме нет. Пара докс.
Я молча достал бутылку «Дербента».
– Вот это уже разговор! – обрадовался он и прошлепал в старых разношенных тапочках к шкафчику, откуда извлек две желтые от времени рюмки с ободравшимися триколорами.
Я грустно смотрел на начальника в полосатых трусах на худых синюшных ногах, сейчас спавших и оголявших верх белесых ягодиц. Пах он застарело, резко, неприятно. Не было в этом человеке, трясущимися руками пытавшегося протолкнуть пробку с помощью вилки, ничего загадочного, таинственного, могучего, каким он мне всегда казался. Словно, вместе со своим плащом, он снял с себя императорскую мантию, став простым стариком.
Маслины я высыпал в блюдце и они тоже были встречены с восторгом.
– Вот правильно ты мыс лишь, далеко пойдешь, – налил он стопки, – ты садись, садись, не маячь.
Я сел на краешек стула.
– Оно ж когда…
Он не закончил и замолчал, задумчиво уставившись в темное окно, закрытое кружевной белой занавеской и грея коньяк в руке. Сигарета тлела. Я смотрел, как огонек пожирает бумагу, превращая его в серый прах. Я пододвинул пепельницу, спасая скатерть.
Так мы и сидели. Снова пришел кот, которого я почухал за ушами. Он покрутился еще вокруг и улегся на холодильнике, глядя на нас зелеными глазами и помахивая своим шикарным хвостом.
– Ну, за любовь, – вдруг очнулся Антон Павлович, требовательно протягивая рюмку чокнуться.
Выпили. Коньяк комом прокатился по пищеводу, заставляя зажмурится и вспомнить, почему я не люблю коньяк.
– У тебя кто есть?
– Нет.
– А у меня есть. Вон она есть. Пусть там себе, что хочет думает, – он закинул в рот маслину и зажмурился от удовольствия. – Наливай.
Я налил. А потом не удержался и сходил до холодильника. Маслины я терпеть не мог, но пить коньяк без закуски еще больше. В холодильнике нашелся сыр и копченая колбаса. Кот попытался сверху цапнуть меня лапой.
– Семилетний «Дербент» – чесночной колбасой? Да вы, сударь, нарываетесь на вызов, – Антон Павлович будто снял перчатку и хлестнул ею в моем направлении.
Я молча взял нож.
– Всё всё! Какой вы грозный, гардемарин.
Нарезав колбасы и сыра, положил на блюдце и вернулся за стол.
– Ну, за честь!
Выпили.
– А вообще, вот знаешь, почему ты не прав, – дышал в меня перегаром дядя Антон, как он потребовал, чтобы я его называл.
– Пачиму? – спросил я, пытаясь поймать ускользающую маслину.
– Пааатаму что взял одну бутылку.
– Справедливо. Но… Пффф… – развел я руками.
Он взял меня неожиданно сильной рукой за затылок и притянул к себе, стукнувшись лбом о мой.
– Ты ж мне как сын, я ж Пырею обещал, думал… А ты…
Из глаз у него хлынули слезы и побежали по небритым щекам.
– Дядь Антон, – я попытался его схватить за руку.
– Щенок, – он оттолкнул меня и чудом удержался на табуретке, чуть не улетев головой назад.
Хоть в голове у меня шумело, но слова я услышал. Сейчас бы дальше бы слушать,… Но бутылка была пуста, а дядя Антон уже курил в затяг, выпуская дым прямо в форточку и на меня не смотрел.
Внезапно в дверях появился Кузька с советской авоськой, откуда была извлечена еще одна бутылка коньяка, большая плитка шоколада «Аленка» и пачка сигарет.
Я в обалдении уставился на гостя.
– Даже не спрашивай, – проворчал он, погладил ластящегося кота и ушел.
– Вот как так, – дядя Антон уже колдовал с пробкой, – бабы нет, а друзья – есть? Причем какие! Знал бы ты, какие… Но… Мал еще!
– Кстати, – я вдруг вспомнил о предстоящем дне, – а что такое Храм Совяты?
– Капище старое под городом раскопали, когда метро рыли. Семеныч надеялся, что Сварогово. Всю плешь мне с ним проел. А я сразу сказал, что бесполезно – идолы поженные, узоры порваны, колодец запечатан. Ну он все одно твердит – мол точно хочу знать. Ну вот, пока искал, – ты наливай давай, – нашел стража местного – там сверху Храм стоял и монах при нем, Совята, сторожем. Он и закрывал в свое время. Храм то взорвали, а Совята то никуда не делся – так и сторожил. Отпустил я его. Можешь так Семенычу и передать, что хрен ему, а не святилище личное – тень креста там все пожрала. Понял?
Я мало что понял, но кивнул.
– Ну, давай, за понимание.
Коньяк скорым поездом ухнулся в желудок. Меня повело, но я усидел.
– Дядя Антон, а что там про деда?
– Ааа… про деда. Так, давай сперва за предков. Ну, слушай, мы с ним…
(белый шум)
– Не ты про Ленку не думай – она молодец. Давай за баб. Вздрогнули. Ух, хорошо пошел. А ей знаешь скоко лет, токо тссс… иди на ухо шепну…
(белый шум)
– … А она и говорит: А с сестрой то не грех. А я, дурак, выпивший был… Как мальчишку развела… Ну давай, за Зину… Я б на ее месте убил бы…
(белый шум)
– А ты силен. Как меня повалил, я думал – всё. Пора Копьем бить – а потом думаю, а зачем? Я уже отжил своё. Какой из меня Страж, если мальчишка сопливый Щит родовой в лоскуты рвет не напрягаясь? Одно жалел – что перед Зиной не извинился…
(белый шум)
– А пароль у меня…
Где-то заорал петух, к нему присоединились остальные.
Я с трудом вывалился в сени, где вроде видел тазик с водой. Нужно было срочно отражение в стоячей воде… Зачем? Не помню… Че то дядя Антон сказал попробовать…
– Даже не думай, – Зинаида Егоровна в полушубке, сидела на скамейке рядом с домом и грызла белые семечки, шелухи от которой скопилась уже изрядная кучка. Рядом дремал кот.
Я согласился даже не думать. Доплелся до нее и плюхнулся на землю у ее ног, прислонившись к ним спиной.
– Баб Зин, а вы его простите?
– Нет.
Сумрак постепенно светлел. Стали видны сиротливо весящие ненужные никому яблоки, на уже сбросившей все листья яблоне. Одно сорвалось и упало вниз.
– Не знаю.
– И правильно. Как же хочется сейчас уснуть, – пробормотал я.
– Даже вслух такое не произноси, – я получил увесистый подзатыльник, а ее голос звучал гневно.
– Всё всё… Не буду думать, не буду произносить… Глаза то можно закрывать?
И я их закрыл.
– Кстати, тебе пора, – прозвучал сверху голос, – Кузька, сделаешь?
– С удовольствием, Ведающая.
Меня будто из тазика водой талой облили. Я даже заорать не смог – дыхание сперло, все тело пронзило миллионом колючих сосулек, а потом резко до боли захотелось в туалет. Куда я и метнулся, придерживая штаны сзади.
Ехали в молчании. Ум был кристально чистым, как и желудок.
– Столько продуктов перепортили, – всё-таки высказался я. – Ну вот зачем ты так… Я бы сам…
Кузька ничего не сказал, но заворочался в своем гнезде.
– И это, спасибо тебе, друг.
– Не за что, – проворчали снизу. Но чувствовалось, что мою искренность почувствовали.
И оценили.
Автор публикации
