Ларец
Семь дней кряду мела за окном пурга-вьюжица.
Батько, как ушел третьего дня на охоту, так и не возвратился. Леший ли его забрал али в чужой капкан попал, мальцу то было неведомо.
Мамко чахла в чумном бараке на краю деревни. В избе остались Никитко, да сестричка его малая – Лёнка, что забилася на палати, и тихонько подвывала там.
-Китко, я исть хочу, – то и дело доносился ее тоненький голос.
-Цыть, баба! Татько вернётся, похлёбки наварит, тогда и поедим! – осекал сестрёнку Никитко, на правах старшего, хотя самому едва грянуло шесть годков.
А есть, конечно, очень хотелось. Но последние крошки они вылизали со стола ещё вчера, а ныне все лакомство было – сосульку полизать, представляя, что это медовый леденечик.
Дрова давно прогорели, превратившись в багряные угли. Больше топить печь было нечем.
Китко опустился на пол и вытащил с-под лавки тяжелый неказистый ящичек, заклеенный семью печатями. О нем-то знали только малец, да дед его – Макар-одноглаз, что прошлой весной почил.
“Дарю тебе, внуче, ларец с семью печатями. Токмо ты эти печати ни в коем разе не срывай, да внутрь не заглядай”, – твердил дед слабым голосом, уже на смертном одре.
“Эка, дед. А на кой мне ларец, в который даже заглядывать нельзя?” – удивлялся Никитко, стругая ножичком ивовую ветвь.
“Печати те сорвать дозволяю, только ежли великая нужда настанет”, – а больше дед ничего и не сказал, уйдя в мир иной.
И вот теперь мальчонка лежал на полу, в который раз уж разглядывая затейливые печати, которые не позволяли раскрыть загадочный ларец.
«Эх, дед! А как же мне понять, настала уже великая нужда, али терпимо ещё?
Батьку дождусь, все ему расскажу, там и решим!»
От голода тело ослабело, став кукольно вялым, а холод и вовсе отобрал последнюю волю, погрузив мальчишку в тяжкий сон.
Тут дверь отворилась, а на пороге мамко стоит. Улыбнулась, стряхнула с валенок снег, сняла с головы пуховую шаль.
Поставив на стол узелок, опустилась пред Никиткой, провела холодной ладошкой по русым волосам.
-Мамко…
-Соскучился, милый мой! И я скучала! Ты поспи, поспи. А проснешься, я для вас вареников с брусникой затворю. Накормлю досыта. – Она склонилась и коснулась ледяными губами его лба. – Спи, малый, спи!
Голос мамы убаюкивал.
-Китко, исть как хочется, – слова сестрички вырвали мальчишку из дремного тумана.
-Потерпи. Сейчас мамко вареников налепит. Наедимся от пуза, – вяло пробормотал мальчик.
-Мамко? Та где ж она!?
-Туто! Спи дуреха! Туто мамочка. – Никитко перевернулся на другой бок, и покрепче обхватив ларец с печатями вновь провалился в забытье.
-Китко, мне страшно! Мне холодно! – шептала Лёнка, но брат не слышал ее. Его убаюкивало присутствие мамы, которая согревала своим лютым холодом.
***
Еще пуще завывала пурга-вьюжица когда разбойничий обоз и еще несколько всадников остановились возле покосившейся, по окошки занесенной снегом лачуги.
Длинноусый атаман, по прозвищу Черкас спешился с вороного жеребца и заглянул под полог обоза.
– Ну, приехали ведьма, иди показывай, где добро? – хриплый голос атамана заставил вздрогнуть сидящую в темной глубине обоза старуху.
Это была Архипчиха, сумасшедшая провидица, которая порой за миску горячей похлебки указывала атаману где можно поживиться добром.
– Не пойду! Смерть там! Мне с ей на одной половице тесно. А ты сам ступай, мимо добра не пройдешь. Малец его крепко сторожит. Ступай ка. Ступай ка сам-то.
Речь старухи перетекла в тихое шамканье беззубым ртом.
Атаман сплюнул на снег и покачал головой.
– Ну смотри, старая, ежли как в прошлый раз, туто и брошу подыхать!
***
Черкес сидел на лавке в волчьем полушубке и держал на коленях ларец с семью печатями. В выстуженной комнате едва ли было теплей чем на улице, изо рта шел пар. Бесцеремонно взломав одну за другой печати он дрожащими руками приоткрыл крышку. Даже в полумраке его морщинистое лицо озарило сияние. Сундучок доверху был наполнен золотыми монетами.
– Не обманула карга безволосая, на этот раз верно навела, – он ощерился и глянул на стоящего рядом гробуна, которого считал своей правой рукой.
– И то верно, атаман. А постой-ка. Не тот ли это ларец, что Макар-одноглаз прошлой зимой с каравана умыкнул? Там как раз награбленное семи общин было, их печатями и скреплено. Долго его искали, такие лютые проклятия в его душу слали, а он как в воду канул. Откудова только здесь этот ларчик взялся, странно.
Тут малец, лежащий на полу без признаков жизни, пошевелился и повернул голову в сторону разбойников.
– Деда! Ты ли? – осипший голос мальчика был едва различим.
Оба мужчины тут же бросились к ребенку, горбун склонился, а атаман присел подле на корточки.
– Ох ты пресвятая… живой. А я-то думал тож околел, как сестренка его на палатях, – забормотал горбун.
– Давай-ка, живо волоки полушубок с обоза. С собой мальца заберем.
– Да куда ж мы его…
– А ну цыть! – Черкас бросил свирепый взгляд на сподвижника и тот испуганно попятился к выходу.
Атаман аккуратно поднял мальца, взял на руки и прижал к груди.
– Деда, хорошо, что пришел, – бредил мальчишка. – Я сам-то не ведал, правда ли можно уже твой ларец вскрыть. Велика ли нужда настала, али еще чуток потерпеть нужно. Хорошо, что пришел…
Вернулся горбун и укутал колючим полушубком мальца.
– Вот и прояснилось, откудова ларчик тут взялся, – сказал атаман. – Малец-то про деда бредит, про печати. Видать внук одноглазого.
Горбун недобро ухмыльнулся:
– Ух и хитрый старый был, в сыновьем доме, значит, с награбленным сховался. Думал тут его нечистая не настигнет. Сам-то прошлой весной с покоем ушел, а близких вот и сгубил. Сына-то его намедни белая волчица в клочья подрала. Невестку черная смерть забрала. Внучка, вона, на палатях от холода окоченела. Один малой выжил. Как и выдюжил…
-Черкас? – послышался оклик от двери. В нее заглядывал рыжебородый разбойник, сорвав с головы шапку.
– Ну, что там еще? – недовольно откликнулся атаман.
– Мы как могли следы заметали, но белую волчицу не проведёшь, нашла таки, окаянная! Вышла на след. На опушке ужо ее глазищи огненные видны! Тикать надо, может успеем еще оторваться!
– Пламя адово! – выругался атаман и повернувшись к горбуну распорядился, – Всех по седлам и тикайте! Что есть мочи тикайте! Я нагоню. Мальца вот возьми, головой за него в ответе.
Атаман передал ребенка горбуну, а рыжебородого жестом подозвал к себе.
– А ты, А́леш, останешься. Там, на палатях девочка мертвая. Схоронить бы надо!
– Дак как жо? Земля до камня промерзла!
– По нашему, по людскому обычаю! На сажень вглубь! Уж ты потрудись, да не робей. Белая волчица тебя не тронет, ты благое дело делаешь. А вот как нам, остальным оно суждено, то одному черту известно! Прощай брат, да не поминай лихом!
Атаман щедро зачерпнул из ларца горсть монет и ссыпал в широкую ладонь рыжебородого. Подхватив добычу под мышку Черкес спешно вышел за дверь. Через миг до Алеша донеслось ржание кобылицы и удаляющийся топот копыт.
***
В раскачивающемся скрипучем обозе юный Никитко прижимался к теплой груди горбуна и бредил в полудреме:
– Деда, хорошо что пришел. Хорошо, что пришел…
Никто и не ведал, что главным сокровищем в эту ночью стал не ларец, полный золота, а тот самый мальчишка, которого спасли бандиты, пришедшие грабить его дом.
Автор публикации
