Чётко видны, на фоне звездного неба, четыре чернильно-черных силуэта, сидящие на венчике крыши. Дворовые коргоруши встречают восход праздничной луны. Постепенно бесцветная черепица стала темно вишневой, потом красной и вот уже, на фоне отгоревшего заката, блистает золотом крыша старого дома. Четыре кота обрели родной черный цвет, но луна подарила им окантовку желтого золота.
Никто не будет нынешней ночью вскрывать холодильники. Вспарывать когтями форточную противомоскитную сетку, с целью добраться до подвешенного на ночь, кома будущего творога, тоже никто не станет. Лакать стекающую сыворотку, будут лишь истинные кошки. И уж точно, никто не слямзит, спрятанную под кровать тушенку.
Сегодня объявлен мораторий на похищение чего-либо.. Все, что нам надо было, коргоруши стырили вчера.
Я дремлю под окном нового дома, на старом диванчике. Полусонным взглядом наблюдаю метаморфозу перехода дневных цветов и запахов в ночные. Посреди двора между старым и новым домами растет могучий орех, его густой горький дух, гонит прочь комаров. Вечерний ветер, пробившись сквозь стену хмеля, принес полевые ароматы иван-чая и полыни. Все они вплетаются в симфонию вечернего букета.
Жду, когда над озером грянет лягушачий хор. Вот-вот проснется дедушка и мы начнем. А пока, растекаюсь мыслями по дрёме. Наблюдаю, текущие и грядущие процессы бытия. Вот сейчас проявилась жирная такая тенденция. Я давно ее вижу. Моя задача аккумулировать её во сны и подыскать тех людей, что эту тенденцию убьют или разовьют. Ещё не решил. Это ж – люди.
Пусть дедушка поспит подольше, сегодня предстоит работа тяжкая, но короткая. Все равно сны вещие кажут на утренней зорьке.
– Лови татя! Бей рыжего! — прокашлял кто-то из подвала.
Из-за заросшего хмелем старого дома раздался хриплый скрипучий крик. Я невольно отметил, что Махно снова простыл. Сам виноват. Всякий раз, одно и тоже. Как новый дом построишь, так Махно остаётся в старом, а дом без человека мёрзнет. Этому новому дому, под которым я сижу, сто лет уже в обед, а все равно числится «новым». Фундамент, на котором он стоит, еще при древних греках ставили. Правда, в старом доме фундамент еще альбенский. Эльфовский. Так и живем, устареет один дом, ставим рядом другой, но на старом фундаменте.
Сквозь решетку открытого окна старого дома, выскочило существо похожее на большую крысу. Метнулось со двора. Ага, щас! С крыши навеса, под которым я лежу, слетела молния прямо на загривок беглеца. Это моя любимица, Мама-кися, обладательница особо бархатного тембра урчания. Вот только не понял, кто раньше поспел, то ли кошка, то ли коргоруши, то ли домовой?
Махно притащил каминные щипцы и старательно тыкал в черно – желтый клубок тел. Его жена-кикимора тоже изредка совала туда спицей.
– Я его поймал! – просипел Махно. — Этот чубайс монеты из фундаментов выковыривает, что бы значить, дом не стоял, а люди не помнили родства, – и, повернувшись к крысе, закричал, — отдай деньгу, гад!
Такого крупного чубайса я давно не видел. Брюхо толстое, белое, хвост метровый, лысый, когти вострые, серповидные, морда круглая, наглая. Нос, как две дырочки в пуговице, пасть, зубастая до ушей, За щекой чуется деньга.
– Ну, что ты мне сделаешь, убогий! – взвизгнула крыса с человеческим лицом, выплевывая монету, – ты такой же дух, как и я,– он ткнул лапой в домового. – Только ты людям продался. А я гордый.
Про чубайсов вспомнилась старая приговорка, «Не ест он ни жита, ни мяса, не пьет ни пива, ни кваса, а питается людской бедою». Сначала он поселяется в одной избе, потом захватывает село. Бывали случаи, когда и государство разорял.
Ничего мы ему сделать не можем. Но я попробовал.
– А слабо тебе в наперсток залезть?
– Ты чо, совсем ку-ку? – вопросом на вопрос ответила крыса. И заржала, как жеребец в период сексуальной озабоченности.
– Да я его…, – взревел домовой и в круге кошек снова завертелся визжащий клубок. Ситуация – патовая. Когда-то давно хитрые хозяйки заманивали чубайсов в наперстки, а случайные солдаты стреляли ими в небо. Но крысы нынче умные пошли. Убить мы его не можем. Теоретически есть возможность вечной драки. Но, домового – жалко.
– Вы, что там, с ума посходили? – раздался голос из окна нового дома. Хорошо поставленный голос, не громкий, но пронзающий каждую жилку любого существа. – Вот, даже гостя из нирваны вывели! Заразы, – добавил голос в сердцах.
Драка прекратилась и все ,даже крыса, замерли.
– Э-э …, – прокашлялся я, – дедушка Сон, домовой тут чубайса с поличным поймал, а что делать с ним, не ведает?
– Потому, что он такой же мальчишка, как и ты. Ничему не учитесь! – Мы с домовым переглянулись и съежились.- Чубайса нейтрализовать просто, – завел голос поучительную лекцию, – берешь блюдечко любое и колечко золотое…. Ан, погодь! Давай у Хуайбиня спросим. В порядке обмена опытом. – Из окна донесся шепот скоротечного разговора. А потом другой голос на несколько тонов выше первого, наставительно произнес, – Ессь два асанавных видя медитясии. Первый, который любиця здеся, у-умная малитива називаеся.
Приходилось напрягать внимание, чтобы понять о чем бубнит иностранец. Было понятно, что в своей стране он считается специалистом не только по русскому языку. Но мне стоило больших усилий пробиться к значению его слов. Главное, что сказал мудрец, то, что крысу надо погрузить в медитацию любого вида и кинуть в заросли ивы. Там, «она медитирует и разьвоплосяеся»
– Во как, – послышался первый голос, – тоже, что и у нас, только с философским подтекстом. Лови кольцо!- из окна вылетело колечко, а за ним алюминиевая тарелка. – Пусти колечко по блюдечку, да чубайса за лапы держи, чтоб не стырил, он и заснет. Я ему сон вечный пошлю. Там у калитки ракитовый куст, туда и кинь.
Произошла безобразная сцена. Чубайс пытался вырваться, но против боевых котов ничего сделать не смог. Да и как уйти толстой крысе от поджарых натасканных именно на его поимку каргорушей, умеющих телепортироваться. Мама-кися оценивающе наблюдала за работой собственных детишек, что-то довольно муркнув, после того, как при виде колечка крыса впала в транс.
Все вместе, кроме стариков, торжественно понесли чубайса в куст. Как раз прибежал Вертихвост с Любом на шее. Волкособ тяжело дышал, свесив длинный язык. Работа нелегкая, обежать каждый дом в селе с котом на плечах. Хранитель брачного ложа, огненного цвета Люб, с достоинством от выполненного долга, сполз с мощной собаки. Тоже устал. Он должен был определить и пометить те человеческие парочки, что этой ночью не должны спать, продолжая свой род. А не похоть чесать. Махно тут же заволновался, что-то выкрикивая про кашу с мясом и сметану.
Во дворе у моей лежанки стояли старики, видимо Хуайбинь, сам вывел слепого деда во двор.
– Все ли готово, Дремка? – сварливо спросил дед.
Я ответил, что время подходящее, близко к полночи, люди помечены, газ повсеместно отключен, можно усыплять.
– А чего так светло? – привычно осведомился Сон.
Дед – слеп, в человеческом понимании. Он видит мир хитросплетением человеческой памяти и может ею управлять. Иногда он скрывает целые пласты времён, чтобы потом, когда возникнет потребность, явить их миру.
Вот только то, что люди стали пользоваться электричеством и газом ему не то что бы, не нравится, но не привычно.
– Дедушка, – затараторил я, – ты только, эти голубенько-беленькие линии не отключай. Лето, холодильники потекут.
– А у наса электрисестьва мала, – влез Хуайбинь – дарагое осень. Сосиальный пакет мальюсенький. Пасимотрись, «Сипакойной носи малиси» и спать.
– Хорошо у вас, – сказал дед.
– Дадите газа, – ответил Хуайбинь, – вота тогда хоросо будет.
– Ладно, работаем! – скомандовал дед, – ты накрываешь вот этот сектор, реку и луг перед ней не трогаешь. Я – остальное. Встречаемся на этой линии.
Старички повернулись спиной друг к другу и застыли в безмолвии. Китаец высвободил левую руку из широких рукавов шелкового халата и начал тихонечко водить ею в направлении своего сектора. В этой позе он выглядел, будь-то срисованным с картинки старцем, изображаемым на пачках китайских сигарет. Дед, стоял смирно.
– По этой линии, – дед показал рукой, какой именно, – мы прошлись оба.
– Зато сны будут красивые, – ответил китаец.
Если бы чубайс не был столь нетерпелив, он смог бы ограбить всю округу, потому что мы ушли на праздник, а люди заснули.
Впереди, делая вид, что страшно озабочен нашей безопасностью крался волкособ Вертихвост, за ним в окружении котов переваливаясь при ходьбе, шли домовой Махно с кикиморой Кышей. Хуайбинь почтительно поддерживал дедушку под локоток. Сон вырядился в красную шелковую рубаху с петухами похожими на павлинов. Китаец подарил. А на мне была синенькая ситцевая косоворотка в бело-желтую ромашку. Мы с дедом шли в ритуальной обуви – лаптях. Нельзя сказать, что очень удобно. Но –обычай. На правом плече у меня сидел Люб, а на левом Мама-кися. Они о чем-то перемуркивались и мне пришлось на них шикнуть, что бы они открыли обзор.
При выходе из села вся группа взяла правее центра перекрестка, что бы обойти колдуна. Собственно от этого места начиналось много дорог. Первая, по которой мы пришли, вела через все село, вторая шла вокруг села, и следующие три – в лес, на речку и в поля. Колдун Вовка повадился тут периодически списывать свои грехи. На девчонок, жаждущих стать ведьмами. Дур ведь не сеют – сами родятся. На Вовкиных бедрах сидела юная ведьмочка. Руками обхватила шею колдуна, ноги скрестила у него на копчике и скачет. Колдун смотрит на север, она на юг. Вот он вздрогнул, ведьмочка взвизгнула, и Вовка повернулся лицом к востоку. Сейчас он передаст ей свои восточные прегрешения и ритуал закончиться. Девчонка-то думает, что он ей силу сторон света дает, а на самом деле в нее вместе с силой вливаются его грехи.
Обычная история. При нынешних вольностях нравов.
После инициации ее ждет первое открытие. Увидит истинный облик колдуна. У Вовки всего две заморочки – высокий нордического типа блондин, да печальный горбоносый брюнет. А на самом деле он лысый, толстый и волосатый. Кроме морока, он умеет только стимулировать девчоночьи иллюзии. Все полеты к морю, прогулки на яхтах и походы в ресторан, на самом деле происходят в его разваливающейся лачуге. Так что завтра, юная ведьмочка от него сбежит. Вместе с его грехами. Она еще не знает, что ненавистник брачного ложа Нелюб, вон он в виде черного кота охраняет липовую метлу, уже свил из девичьей прически венец безбрачия.
Ведьмочка, из-за плеча колдуна, ошарашено взглянула на нашу компанию. Все. Она уже видит наш мир. Может быть, когда-нибудь ей хватит ума прийти к нам. Ведьмы разные бывают.
Мы свернули на дорогу к лесу, потом сошли с нее на луг. Вертихвост вывел нас на заросший плакун-травой и ромашками холмик, и мы все на него взобрались.
Черное чистое небо с искорками звезд. Полная желтая луна еще только поднимается из-за высокого заросшего лесом противоположного берега Днестра. Она еще на уровне монастырской колокольни, построенной на деньги последнего российского императора. Маковка колокольни горит, отражая лунный свет. Под этой желтизной черный лес, а под ним серебряная полоса реки. С нашей стороны, редкие ивы, на которых блестят серебристые пятна, сидящих на ветвях русалок и шары омелы. Луна осветила весь луг, в траве которого суетилась всякая жить и нежить. Вон, не упокоенный суворовский солдат разговаривает с убившим его турком, а рядом разминается, вылезший из своего кургана киммериец. Здесь, в петле Днестра, вечно кого-то убивали. Вон леший ругается с ободравшей его липку ведьмой. Русалка присматривает за выведенными на прогулку утопленниками, украшающими иву кувшинками.
Как только мы устроились на холме, по дороге позади нас проскрипело колесо. Прибыл колдун Вовка. Над ним, в небе счастливо хохотала, ведьмочка. В первый раз летит.
Я прилег на траву. Люб тут же устроился в ложбинку между левой рукой и моим телом. Мама-кися стала расчесывать когтями мне волосы, а Вертихвост, ревниво уткнувшись под правую подмышку, вытянулся на брюхе и только прядал ушами. Напоминал, что их надо почесать.
Чубайс прав. Люди не нуждаются в нас. Я помню времена, когда вместе с нами, все живое выходило на простор, смотреть цвет папоротника. Теперь, мы прячем от людей, это таинство жизни. Но и мы не нуждаемся в людях. В последние времена, мы определили человечество, как поляну, на которой мы выясняем для себя, кто мы есть. Они не видят нас, но мы видим их. И вмешиваемся лишь, когда они пытаются разрушить и наш мир тоже.
Луна наконец-то оторвалась от холма и тут же в лесах, по обеим берегам, пошли вверх тонкие белесые ростки. Чуть выше крон деревьев, они остановились, и их головки взорвались зеленым туманом семян. Зеленая луна продолжила свой бег.
На нашем берегу, возле ив, стремительно взмыл в небо гороховый стебель. Вот он перечеркнул лик луны, поднимаясь все выше и выше к темным небесам. Стебель, и рос, и цвел, и стручковался ,пока не занял все пространство небес. Уже через его ветви выглядывали, и луна, и звезды, и черная бесконечность. Из пустоты космоса возникла рука и сорвала стручок. Выщелкнула горошинку и исчезла. Значит, будем жить.
Все присутствующие, ретиво кинулись искать горошину.
– Красива, – сказал Хуайбинь, – наса бамбука тозе растёт красива.
Я перевернулся на живот и стал слушать землю. Она, торжествуя, рвалась навстречу новой жизни. Жаждала впитать и насытить собой семена.
В трансе дремы я чувствовал трясущийся от зависти ракитовый куст. Чубайс видел бесконечный сон, как его подельники без него обворовывают страны и города, сея страх и безнадежность. Но он, конкретно он, не может насыщаться людской бедой.
Я понял, что делать с возникшей тенденцией.
Автор публикации
