Какой жуткий коридор…
Эти грязно-жёлтые, наводящие ужас, бугристые стены, и двери, двери …
«Куда ведёт этот коридор?!» – спросила себя Софья Андреевна, идя по нему.
– В никуда, – ответил бесстрастный голос.
«Так зачем я здесь…вокруг ни души… О, боже, да это ад…», – подумала она. Вселенский страх окутал душу бедняги, заставив тотчас проснуться.
По привычке слегка потянулась, стряхивая остатки страшного сна, но тотчас почувствовала неприятную боль справа. Левая рука скользнула по этому месту, нащупав плотную повязку вместо привычной, красивой груди.
Нет, Софья не заплакала. Она как-то так застонала, что испугала медсестру, склонившуюся над ней.
– Что вы, милая, всё будет хорошо, главное, вовремя эту гадость убрали…
Выписали Софью Андреевну через несколько дней. Окружённая заботой мужа и дочери, она постепенно приходила в себя, однако с чувством едкой горечи постоянно думала о своей физической неполноценности.
Просыпаясь в своей милой спаленке, Софья каждый раз ёжилась от какой-то холодной волны, ниспадающей на неё сверху.
Она запрокидывала голову и видела сквозь марево не развеянного ещё тяжёлого сна висящую над кроватью картину. На белоснежных простынях там спала красивая молодая женщина с едва проступающим румянцем на бледном лице, обрамлённом каштановыми тугими локонами. Грудь ее была почти обнажена, пеньюар ниспадал нежными воздушными складками. По краю ложа лежали цветы, сотканные в гирлянды заботливыми ручками херувимов. Ангелочки охраняли сон невесты и тщательно украшали бутонами лежащее поодаль свадебное платье.
Картина нависала над изголовьем большим, тёмным прямоугольником, белым пятном на ней выделялись ангелы, ложе и подвенечное платье на фоне уходящих в темноту ночи очертаний странных предметов на заднем плане.
Это было трофейное полотно, привезённое из Берлина после войны отцом мужа Софьи Андреевны.
Она не испытывала удовольствия от висящей над ней огромной немецкой картины. Что-то её всегда покалывало, как шерстинка за воротом, когда Софья ненароком бросала взгляд на полотно.
Годом ранее Софья Андреевна была вполне счастлива. По крайней мере, все здоровы – она, муж, взрослые дети, которые получили хорошее образование и неплохо устроились в жизни, очаровательные маленькие внуки. Софья наслаждалась отдыхом после завершения трудов праведных. Они с мужем умудрились посетить Европу, с удовольствием занимались малышами. У каждого было занятие по душе. Тут бы и сказочке конец, но…
Софья Андреевна следила за здоровьем и раз в год ходила на обследование, как примерная пациентка.
Разухабистый врач УЗИ солидной частной клиники, когда она вошла, по телефону сообщал кому-то, чем он тут занимается: «Что я смотрю, что смотрю, ха-ха…» и прямым простонародным текстом назвал в трубку, что он тут смотрит, сильно смутив интеллигентную Софью. Скоренько подвигал датчиком, отвесил комплимент, что Софья Андреевна выглядит на 20 лет моложе и отпустил её, абсолютно счастливую, с бумажкой в руке, в которой было написано, что она здорова. В состоянии эйфории от приятной новости прошёл этот прекрасный день, последний день безмятежной жизни Софьи…
Утром, как всегда потянувшись, она опустила руку себе на грудь и вдруг под кожей почувствовала что-то твёрдое. Впервые холодная волна обдала её сверху донизу.
Нет… Не может быть, он же врач опытный… Нет, он не мог ошибиться!
Дрожа от волнения, Софья Андреевна бросилась в ближайшую клинику. Лёжа на УЗИ, с трепетом смотрела в лицо врача. Сердце стучало в ушах, как набат. Доктор была женщиной немолодой, видавшей всякое, и с абсолютно бесстрастным видом водившей датчиком. Но только сначала. Затем Соня увидела, как лицо врача постепенно багровеет, явно от волнения. Она сунула Софье салфетку и, извинившись, ушла куда-то.
Как выяснилось, к другому врачу. Онкологу.
Софья Андреевна, как во сне, едва доплелась домой.
А дальше – анализы, больничная палата и операционная – последнее, что она ощутила, чью-то тёплую руку у себя на пульсе и ускользающие огни огромных ламп наверху…
И вот сейчас она в своей спальне. Почти всё страшное позади. Набожная Софья в сотый раз молилась и прокручивала в голове: «Господи, за что?»
Вспоминала юность, какие-то провинности той поры… Нет, вряд ли за это.
Трудные советские годы, перестройку, гнетущий ужас каждодневного выживания на уличном торговом лотке, страх за детей…
Тяжёлые думы развеяла дочь Алёна. Впорхнула с улыбкой, как всегда, красивая, полная оптимизма, и с кучей милых мелочей для мамы.
– Мама, а помнишь? – внезапно бросив взгляд на картину, сказала Алёна. Ты говорила нам в детстве, что в Берлине солдат выстрелил ей в грудь, и там остался след от пули? Ты потом его тщательно заделывала…
– Я забыла, – сдавленным голосом произнесла Софья.
– Мама, – подойдя вплотную к картине, сказала Алёнка, – у неё отверстие в правой груди внизу, ближе к середине, – она осеклась, увидев, как побледнело лицо матери. Соня едва не потеряла сознание. Алёна схватила её за руку, прижалась:
– У тебя ведь тоже…в этом месте было…именно, в этом…
Софья Андреевна села на кровати, затем нетвёрдой походкой стала ходить взад-вперёд и возбуждённо говорить:
– Я всегда чувствовала холод от этой картины, пусть папа её снимет!
Вдумайся: ведь на ней расстрелянная невеста!
Закрыв лицо руками, Соня впервые горько и безутешно заплакала.
В этот же день, наворчавшись всласть по поводу бабской придури, муж снял огромную картину, больше метра длиной, и унёс на балкон.
Через несколько дней над кроватью Софьи висело другое, купленное заботливой дочерью, полотно.
Улочка средневековой крепости Дальт-Вилла, вся в цветах, зовущая пройтись по гладкому булыжнику, сияющая резными чистыми ставнями и залитая закатным солнцем, манила вглубь, к морю и, как бы, говорила:
– Соня! Всё будет хорошо! По этой дорожке ты спустишься к ласковому морю, окунёшься в его целебные волны, и сниться тебе будут отныне только хорошие сны.
Автор публикации
