Макароны

Анна Алексеевна буквально влетела в квартиру. Оставив положенный километр нервов на работе,  бедняжка спешила домой, где её ждал больной сын Кирюшка и некстати слёгшая мать. Метнув на полку сумку, Анна Алексеевна прямиком помчалась к сыну.

— Кирюшенька, мальчик мой, ты как? — щупая горячий лобик, стала выспрашивать она мальчугана.

— Голова болит, мама, — больным голосом простонал мальчишка на кровати.

— Температурку мерил?

— Да.

— Сколько?

Мальчик замялся с ответом.

— Ясно! – выдохнула Анна Алексеевна. – Кто там мерил?! Так, зайчик, давай-ка…

Уработавшаяся к вечеру мать взяла вечно брешущий электронный термометр и запихнула ребенку подмышку.

— Держи, пока не пропищит! –дала она указание сыну и помчалась к слегшей матери.

— Мам, привет! Ты как? – заботливая дочь заглянула в комнату к матери.

— О-оох! – вздохнула старушка, лежащая под двумя одеялами.

— Что болит? – Анна Алексеевна подошла к матери и тут же скривилась, уловив запах нечистот. — Так, мам, давай-ка я тебя переодену.

— В морге переоденут! – слабым голосом огрызнулась старушка и еще раз охнула.

— Мам, ну опять ты за своё! – устало возмутилась дочь. – Хорош смерть кликать! Давай, давай, сейчас памперс поменяем, я тебя оботру…

Быстро сбегав за теплой водой, Анна Алексеевна принялась за ворчащую и охающую мать.

— Мам, ну повернись чуток, пожалуйста! – стоя в неудобном положении, бедняжка дочь никак не могла вытащить из-под старушки одноразовую простыню.

— Повернись чуток! — перекривила дочь охающая мать. – Волчок я тебе, что ли, вертеться?! Могла б повернуться – не просила бы! Уж лучше бы Господь Бог меня на небеса забрал, чем вот так…

— Мама! Я прошу тебя! – с нервозностью прервала надоевшие речи Анна Алексеевна.

По счастью, нервы сделали свое дело. Простынь выскользнула из-под матери, избавив ту от необходимости вертеться волчком.

— Мама! – послышалось из другой комнаты.

— Сейчас, сыночек! – отозвалась на зов Анна Алексеевна.

— Мама, тридцать девять и два! – чтобы не отрывать мать, крикнул из другой комнаты Кирюха.

— Йо!

— Шо йо, шо йо?! – заскрипела ворчунья-мать. – Беги уже к Кирюшеньке! Я полежу. Целый день лежала – не поплыла, и сейчас полежу. К похоронам-то хоть попривыкну. А то в гробе лежать…

— Мама! – опять «мамкнула» Анна Алексеевна и помчалась к сыну, по дороге прихватив пачку «Нурофена».

— Так, сынок, — вытаскивая блистер, начала Анна Алексеевна, — я тебе сейчас дам табле… Стоп! А ты кушал? – вспомнив о том, что такие таблетки на голодный желудок не дают, задала она вопрос Кирюшке.

— Да! – без тени сомнения ответил сын.

— А что? — Анна Алексеевна прищурилась. Проверка лишней не бывает.

— Я… я… не помню.

— Так, понятно! Лежи! – и заботливая мать помчалась на кухню, чтобы что-то сварганить сыну.

По дороге Анна Алексеевна взглянула на блистер с таблетками.

— Ё-моё! – выкрикнула бедняжка. – Две таблетки осталось!

Быстрый поиск съестных запасов выдал вполне простой выбор блюд из бутерброда с клубничным вареньем и… бутерброда с клубничным вареньем.

Несясь с бутербродом, Анна Алексеевна услышала: «Я еще не померла, если что!» из комнаты матери. «Мама, подожди!» — про себя кинула матери женщина и влетела в комнату сына.

Когда бутерброд и таблетка с боями прорвались в Кирюху, Анна Алексеевна стрелой помчалась к матери. На удивление, та уже успела простелить под себя новую простыню, переодеть свежую ночнушку и опрокинуть чашку с чаем, стоявшую рядом на стуле.

— Какого лешего тут чашка делает?! – возмутилась мать, увидев дочь на пороге.

— Мама, ты ж сама просила! – стала оправдываться неизвестно за что Анна Алексеевна.

— Я её под руку не просила! – буркнула мать. – Давай уже, обряжай меня в памперс и сделай мне еще чаю! Только не горячего, слышь. А то в прошлый раз…

«Господи! – в мыслях взмолилась Анна Алексеевна. – Какая же ты вредная, когда тебе хреново! И чай не там, и смерть не вовремя! Дашь горячий – остуди, дашь холодный – нагрей. Беда прямо!».

Отскакав свой положенный домашний марафон, в половину десятого Анна Алексеевна вползла в кухню, не чуя под ногами пола.

— Чот подустала я, — сама себе тихонько сказала женщина и уселась на табуретку.

Нужно было подбить итоги, спланировать завтра, но в завтра с таким багажом как-то не хотелось. Денег – кот наплакал, зарплата ещё не скоро, продукты на исходе… даже «Нурофен» закончился. Что такое одна таблетка? Фигня! Ночью одну даст, Кирюха, как пить дать, затемпературит! А на день что?! Мать… «Ой! — мотнула головой Анна Алексеевна. – Ну их к чертям, эти мысли!». Надо было немножко успокоиться. Немножко, совсем чуть-чуть.

Анна Алексеевна немного посидела на табуреточке, немного послушала мирное тиканье часов, немного посмотрела в темное окно… и решила помолиться. С такой жизнью, знаешь, любой в Бога уверует! А в кого же еще, если не в Бога?! Остальных, в кого стоило бы верить, просто не осталось!

— Отче наш! – тихо начала она то, что из молитв помнила. – Иже еси…

«Еси… еси… — какая-то гложущая мысль прорвалась сквозь молитву. – А, точно! Еси, жрать, значит! – догадалась Анна Алексеевна. – А я-то думаю, что оно меня еси изнутри. Я ж с обеда нежрамши!».

Быстро намазюкав себе бутерброд с вареньем, Анна Алексеевна полезла в кухонный ящик и достала оттуда пачку с макаронами. «Надо отварить, — подумала она, — чтоб и на утро что-то было». Быстро проглотив бутерброд, уставшая женщина вернулась к молитве.

— Иже если на небеси, — уже зашло не так голодно, — Да святится… — Анна Алексеевна с укоризной посмотрела на лампочку в коридоре, которая решила потухнуть.

«Светиться, зараза! – приказала она несъедобной груше. – Я тебя за страшные деньжищи две недели назад купила! Мне сказали, ты всю жизнь гореть будешь! Я еще жива, как видишь! А ты, стерва…». Уловив серьезность мысли затасканной жизнью женщины, пожизненная лампочка пару раз мигнула и загорелась ядовитым белым светом.

— Да святится имя Твое, да придет…

«Бляха-муха, завтра кума прийти обещала! – снова мысль прервала молитву. – Она придёт, а у меня – ни говна, ни ложки! Ладно, завтра позвоню. Если хочет в гости – пусть свои говно с ложкой захватит. Если что – поделимся!».

— Да придет Царствие Твое, да будет воля твоя…

«Вот, тварь безвольная! – выругалась на себя Анна Алексеевна. – Я же со вчерашнего дня на диету сесть собралась! Кендюх уже наела — через штаны вываливается! Уселась, блин! Бутербродик с вареньицем, ещё и макароны. Блин! – женщина взглянула на нераспечатанную пачку с макаронами. – Я ж сварить собиралась!».

— Да будет воля Твоя, яко на…

«А Яшка-то – настырный тип! – почему-то вспомнился кавалер с работы, Яков Михайлович, проектировщик с солидными залысинами, вечно «благоухающий» смертоубийственным «Шипром» ещё из совковых запасов. – Букетики дарит, любезности говорит. Недавно, вон, в кафе приглашал. Пришлось отказаться. Некогда мне по кафехам шариться! Дома, вон, целое кабаре с клоунадой! Да и… — неразборчивая мысль лизнула что-то горькое из захламленной памяти. – Все они такие! Мой тоже ухаживал. Ухаживал, ухаживал, паразит, а потом фьють — и поминай, как звали! Только Кируюху оставил, за что ему поклон до самого члена! Мог бы, падла, и алименты перевести. Год уже, как ни копейки!».

— Яко на небеси и на земли. Хлеб наш… — Анна Алексеевна вздохнула и намазала еще один бутерброд.

Дожевывая хлеб насущный, женщина в очередной раз заметила такую поганую макаронную особенность, как отсутствие функции самосварения. Сей же час Анна Алексеевна приказал себе сварить эти «мучные дульки» и отрапортовав: «Есть», вернулась к молитве.

— Хлеб наш насущный даждь нам днесь, — продолжала она под аккомпанемент тарабанящего дождя за окном, — и остави нам долги наши…

«А сколько этот паразит мне должен?! – внезапным подсчетом задалась суетливая молящаяся. – В прошлом году восемь месяцев, в этом… январь, февраль, март, апрель… — стала она считать месяца на пальцах, — четыре. Двенадцать по итогу! Двенадцать! Если помножить двенадцать да на… — кинув тоскливый взгляд на холодильник, в котором пухнущая от голода мышь мылила веревку, Анна Алексеевна быстро прервала виртуальное счетоводство. – Да «на» оно мне «на»?! Чё считать-то?! Себя расстраивать?!».

— И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим…

«Все, оставила! — грустной мыслью буркнула Анна Алексеевна. – За Кирюху спасибо, а в остальном – хер бы с ним! Проживем!».

— И не введи нас во искушение…

«Черт подери, как давно я не искушалась! – легкая дрожь пробежала по уставшему телу. – А я бы искусилась! Ой, как искусилась бы! Искусала бы! Только… — опять тоскливо стало на душе. – А может, Яша? Он-то – мужик, вроде. Штаны носит, морду бреет, значит, и это… Говорят, лысые мужики – хорошие любовники. Может, проверить? Только пусть помоется сперва, а то от его бздикалона в носу щиплет и глаза слезятся».

— Но избави нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки…

Под мерный стук дождя за окном усталые веки стали смыкаться, прикрывая воспаленные невыносимостью бытия глаза. Анна Алексеевна тихонько повалилась на кухонный стол, бессильно скользнула рукой, упершись в нераспечатанную пачку с макаронами, закрыла глаза и едва слышно прошептала:

— Аминь!

Противный писк телефона разбудил уснувшую прямо за кухонным столом женщину.

— Сколько, сколько? – протирая заспанные глаза, Анна Алексеевна пыталась высмотреть время на телефоне. – Сколько?! Семь сорок пять?! Твою мать!

Бедолжака подскочила с табуретки и тут же едва не упала спросоня.

— Стоять! – скомандовал она себе.

— А я стою, — послышался в дверях детский голос.

— Кирюшенька! — Анна Алексеевна бросилась к сыну. – Зайка, как ты себя чувствуешь?!

— Хорошо, мамочка! – улыбнулся сын.

— Точно? – переспросила она, ощупывая нормальной температуры лоб.

— Сто пудов! – радостно отрапортовал сын.

— Спасибо, что поинтересовалась моим здоровьем! – кто-то заскрипел старушечьим голосом из коридора.

— Мама?! – удивилась Анна Алексеевна.

— А ты кого ожидала увидеть?! – бодрым ехидством спросила мать. – Фею, японабог?!

— Ты встала?! Тебе лучше?!

— Восстала! – не меняя риторики, ответила старушка. – С такой жизнью и помереть не дадут! Как чай хлебнула, так и губами к кружке примерзла! А кто ж старушке чаю заварит-то, если…

— Мам, ну ты бы позвала! – дочь снова бросилась в «низачтошные» оправдания.

— Ага, дозовешься тебя! – пробурчала старушка, включая чайник.

«Полегчало!» — подумала Анна Алексеевна, оценив степень материнской вредности. Телефон на столе снова противно продребезжал.

— Да встала уже! – недовольно кинула ему Анна Алексеевна и взглянула на экран.

В следующие несколько секунд поведение до этого момента адекватной женщины повергло в недоумение домочадцев. Анна Алексеевна вытаращила глаза на телефон, несколько раз помотала головой, проморгалась и даже пару раз хлестнула себя по щеке.

— Давай я врежу! — услужливо предложила старушка. — Тебе все равно, а мне приятно будет!

— Нифига себе! – наконец выпалила Анна Алексеевна. – Это…

— Уволили, чоли?! – наливая в кружку кипяток, спросила крепкая на язык мать.

— Круче! – ошеломлённо пролепетала Анна Алексеевна. – Мой полудурок алименты… твою мать! Да за год перечислил! Это ж… это ж…

— Мам, я кушать хочу! – заявил Кирюха.

— Кушать, кушать… — зашептала все ещё ошарашенная женщина и, быстро взяв себя в руки, помчалась собираться на выход.

— Ты куда сбегаешь?! – крикнула ей мать.

— Милые мои! Дорогие мои! – со слезами восторга на глазах, начала Анна Алексеевна. – Да я вам сейчас такой пир устрою! Я только быстро в магазин мотнусь. Я сейчас, я быстро! – уже из прихожей, напяливая ветровку, кричала она.

— Колбасы возьми! – хором крикнули ей бабушка и внук.

— Да, да! – донесло из распахнутой входной двери.

***

— Спасибо! – высокий паренёк в светло-салатовом костюме стоял в длинном, залитом нежно-молочным светом коридоре и кричал «спасибо» куда-то ввысь.

— Спасибо в карман не положишь! – проходя мимо, проворчал какой-то болезненно сухощавый мужик в безразмерном потрепанном пальто.

Отмахнувшись от ворчуна, высокий паренёк с пышной прической на голове снова обратился куда-то ввысь.

— А может, заграничную поездку ей устроим? Она давно хотела. Сын у неё – отличник, а в их школе как раз благотворительная акция проходит. Для отличников – двухнедельная экскурсия по немецким школам в сопровождении одного родителя. Вполне реальная перспектива!

— Гляди, — снова проворчал сухощавый, проходя мимо, — окочурится на радостях.

— Это твои окочурятся, — с улыбкой ответил долговязый, — а моя – нет! – и снова обратившись в небеса, крикнул: — Так что, организуем?!

***

— Вот, растяпа! Достать – достала, а сварить… – проворчала старушка, заметив нераспечатанную пачку с макаронами на кухонном столе.