Мама

Мама, сколько в небе серебра!
Мама, дотянуть бы до утра!
Ты слышишь, мама!
Нет спасения в пути.
Мама, прошу тебя…

Гр. “9-й район”

Когда сейчас я оглядываюсь на далекое прошлое, то думаю – могла ли я тогда поступить иначе?
С упорством идиотки прокручиваю, словно кадры кинопленки, те события, из-за которых почти не сплю по ночам. Проклятая память с наслаждением садиста постоянно подкидывает мне обрывочные воспоминания о том вечере. Вечере, после которого моя жизнь раскололась на «до» и «после».

Я не верю в судьбу. И не верю в Бога. Нет ни того, ни другого. Есть кара. Возмездие. Плата за грехи. Прошлые и будущие.

В сотый раз перечитываю строки вчерашнего письма на мониторе и в сотый раз говорю «Если ты слышишь, прости меня!»

***

– Привет.
Она пугается, когда Кирилл подходит к ней сзади. Он опоздал и стоит, глядя на нее невинным взглядом. Как будто ей не пришлось ждать его под дождем полтора часа.
– Извини, я- засранец,- просто говорит он.
И Лена прощает ему все. Не может она долго на него злиться. Стоит ей взглянуть в эти наивные голубые глаза, как вся злость проходит.
– Пойдем?- Кирилл тянет ее за руку.
– Подожди,- останавливает она.

Лена вспоминает, что хотела с ним серьезно поговорить. Пришла на свидание специально для этого. Так больше продолжаться не может, ей нужна определенность. Они встречаются уже почти полгода, а он не делает никаких шагов дальше. Уже и родители Лены смотрят подозрительно, и мать ее несколько раз заводила осторожный разговор о сексе до свадьбы. А уж отец… тот и вовсе скоро перестанет пускать Кирилла на порог.
– Послушай…- начинает она,- я хотела тебе сказать…
– Т-с-с,- он прижимает палец к ее губам,- я все знаю. Пойдем со мной, у меня для тебя сюрприз.
Приводит в квартиру, в которой они никогда не были.
– Друг с родителями уехал в отпуск,- отвечает Кирилл на ее немой вопрос,- ключи мне оставил.

Лена сидит на краешке дивана, осматривается вокруг. Очень богатая квартира. Ей, приехавшей из деревни, кажется, что она во дворце. Все вокруг белое: мебель, стены, даже ковер на полу. Она стесняется, краснеет. Кирилл сидит напротив в кресле и посмеивается. Лена ругает себя, пробует шампанское. Он подливает еще, она пьет, чтобы осмелеть. Парень пересаживается рядом, осторожно расстегивает ей блузку.
– Не надо,- говорит Лена, останавливая его руки,- я так не могу.
– Как?- спрашивает он и прижимается губами к ее шее.
– Вот так, до свадьбы.
Кирилл отстраняется, улыбается улыбкой, сводящей с ума.
– Где тебя такую вырастили?
Лена отходит к окну, чтобы оказаться подальше от его откровенного взгляда.
– Я-мужчина,- мягко говорит он,- я без этого не могу.
Она отворачивается, закусывает губы, смотрит на пелену дождя.
– А как же я?- спрашивает его.
Кирилл оказывается за спиной, обнимает за талию, утыкается носом в волосы.
– Если тебе нужно предложение… Выходи за меня замуж.

Девушка чувствует, как внутри становится жарко. То ли от выпитого шампанского, то ли от его слов. А может, от настойчивых рук, расстегнувших замок юбки. Поворачивается к нему, прячет лицо у него на груди, счастливо вздыхает:
– Да.
Ей становится хорошо, она дождалась таких нужных слов. Все становится неважным, потому что Кирилл несет ее на диван. В его ладонях теряется время, его плечи закрывают от нее окружающий мир.
– Помнишь,- он шепчет ей на ухо, прижимая плотно губы,- я обещал тебе сюрприз.
Лена чуть удивляется, потому что считает, что самый лучший сюрприз она уже получила. Кирилл встает с дивана, показывает ей жестом: «Тихо» и открывает дверь в соседнюю комнату. Она смущенно улыбается, когда порог переступают двое молодых парней. Смотрит на жениха непонимающими глазами, пытается застегнуть блузку.
– Кто это?- негромко спрашивает она.

– Мои друзья,- с улыбкой отвечает Кирилл,- не бойся, они всего лишь посмотрят.
Один из вошедших держит видеокамеру, второй подходит к дивану. Лене становится страшно, она пытается отползти. Не веря в происходящее, смотрит на Кирилла. А он улыбается. Как всегда- невинно.
– Камера, мотор,- командует ее жених.

Она кричит, зовет его по имени. Рот ей не затыкают, крики добавляют остроты. Связывают руки, привязывают к подлокотнику кресла. Оказывается, веревка лежала наготове. Тот, который подошел к дивану- такой огромный. Наваливается всем телом, разрывая на ней одежду. Лена громко кричит от резкой боли, лишаясь девственности. Кирилл смотрит из угла горящими безумными глазами.
– Хорошо,- бормочет себе под нос,- очень хорошо.
Расстегивает ширинку, оглаживает себя.
– Ближе возьми,- командует оператору,- лица в кадр поймай.

Сталкивается взглядом с ее, полным ужаса. Довольно улыбается, убыстряет движения вслед за тем, кто лежит на девушке. Кончает, глядя ей в глаза.
– Меняйтесь,- командует друзьям.
Лена пытается вырваться, когда огромное тело встает с нее. Получает сильную пощечину, испуганно скулит, прижав ладонь к щеке. Кирилл издает тихий стон удовольствия.
Повтор. Этот не такой огромный, как первый, но тренированное тело спортсмена прижимает ее к дивану намертво. Ей больно и страшно.
– В глаза смотреть, сучка,- шипит он, обжигая вторую щеку еще одним ударом.
Она часто кивает, послушно смотрит в дикие глаза.
– Пожалуйста,- шепчет одними губами.
– Заткнись,- говорит спортсмен.

Ей на губы капает пот с его лица. Лена непроизвольно облизывается, парень ухмыляется.
– Понравилось? Кирюха, смотри, твоей сучке понравилось.
Кирилл уже курит у окна, прищуривая глаза от дыма. Смотрит сверху и улыбается… улыбается.

– Ну, как?- спрашивает оператора, когда спортсмен встает с дивана.
Тот показывает большой палец: «Отлично».
Лену развязывают, сбрасывают на пол. Она ползет в угол, прикрывается обрывками одежды. Никто не обращает на нее внимания.
– Блин,- с досадой говорит спортсмен,- кровью испачкала. Что сейчас родителям скажу?
Смотрит на кровавые пятна, качает головой.
– Да ладно,- успокаивает его Кирилл.
Снимает покрывало, бросает Лене. Она заворачивается, тихо всхлипывает.
– Постели другое,- советует хозяину квартиры,- пока сообразят…
Бросает взгляд на Лену, делает невинные глаза.
– Извини, но я не могу взять в жены проститутку.

Высаживают возле подъезда уже в темноте. На прощание желают удачи. Лена так и завернута в покрывало. Поднимает взгляд вверх, видит крышу двенадцатиэтажного дома. Идет пешком по лестнице- лифт не работает- останавливается на каждом этаже. Присаживается в угол, плачет от боли и страха. Идет дальше, считает ступени. Отмеряет оставшуюся жизнь. На девятом этаже щелкает чей-то дверной замок. Она вжимается в угол- нет, показалось. Кто-то просто захлопнул дверь. Лена слышит разговоры в чужих прихожих, чувствует запахи готовящейся еды. На десятом этаже плачет ребенок, мать успокаивает его колыбельной. На одиннадцатом -тишина. Почему? Хочется услышать звуки жизни, хоть и чужой. Девушка прижимает ухо к двери, все равно тихо. Последний двенадцатый. Без сил опускается на ступени, прислоняется головой к стене и закрывает глаза, отсчитывая последние минуты жизни.

Но где-то наверху кто-то распорядился ее жизнью совсем иначе. Потому что дверь на крышу закрыта и последний двенадцатый этаж превращается в первый, с которого приходится спускаться. Она идет, как во сне, пытаясь успокоить истерзанное тело. На шестом этаже, услышав щелчок замка, встречается взглядом с маленькой старушкой. Та, увидев девушку в пятнах засохшей крови, ахает, прижав ладонь ко рту:
– Это кто ж тебя так, доченька?

Лена отвечает, не задумываясь:
– Жених.

Уже в чистой, пропахшей выпечкой, прихожей, опускается на пол и прячет голову в колени. Слезы кончились еще у двери на крышу, внутри ничего не осталось, как после взрыва. Хочется сидеть так вечность, вдыхая собственный кровавый запах. Хозяйка квартиры, причитая, хватается то за телефон, то за полотенце, то за кружку, в которую наливает воду. Но, видя, что Лена молчит, замолкает сама.

Минуты останавливают бег, время кончается. Оно кончилось тогда, когда остановился мотор камеры.

Старушка, наконец, принимает решение. Крутится диск допотопного телефона, и ее негромкий голос говорит в трубку:
– Алло, милиция?..
Лена хочет вскинуть голову и сказать, что милиции не надо, но сил не остается совсем и она проваливается в туман.

Серую мглу небытия разрывают чьи-то руки, которые хватают ее подмышками и усаживают на стул. Чей-то бодрый голос говорит прямо над ухом:
– Бабуля, принеси водички. Надо эту красотку в чувство приводить.
– Сейчас-сейчас,- отзывается старушка.

К губам подносят кружку с водой, и Лена делает несколько глотков, проливая капли на грудь.
– Жива,- довольно произносит тот же бодрый голос, – сейчас очухается.
Крепкие пальцы берут девушку за плечи и несильно встряхивают.
Лена раскрывает глаза и с трудом фокусирует взгляд на погонах.

– Рассказывай,- требует капитан.

***

А потом была мама, заламывающая руки. И папа, постоянно протирающий очки. И кто-то еще рядом с ним. Кто-то огромный, пахнущий дорогим парфюмом. Он положил руку папе на плечо и постоянно говорил твердым доверительным голосом. Рокот этого голоса долетал до Лены сквозь туман безвременья, в котором она оказалась.
– Юрий Сергеевич, ну, подумайте сами: к чему приведет ваше упорство? Ну, посадят Кирилла и его дружков. Кому от этого станет легче? Вам? Ну, не смешите меня. Он ведь выйдет через год максимум, я постараюсь. А там… удержать его я уже не смогу. А так я вам хорошо заплачу. И девочке вашей заплачу. Не повезло бедняге. Заберите заявление, послушайтесь меня.

И мама перестала заламывать руки, а папа – протирать очки. И старая двушка с ободранными стенами превратилась во вполне уютную современную квартиру. И папа поменял машину, и…

Она молчала до последнего. До того, пока вздувшийся живот стало сложно прятать под кофтами. Она давила в себе тошноту и постоянно что-то ела, обливаясь слезами. Она даже не знала, чей ребенок живет у нее внутри.

***

Я сижу в кухне на стуле. Раскачиваюсь из стороны в сторону, обхватив голову руками, и повторяю, как заклинание:
– Ненавижу его. Ненавижу.
Успокаиваюсь, выпрямляюсь и смотрю в стену пустым взглядом. То, что сжигает изнутри, не объяснить. Это чувство не поддается анализу. Оно просто есть, и все. Ненависть заставляет плакать по ночам и кусать губы днем, чтобы окружающие ничего не заподозрили. Ведь я ненавижу старшего сына.
Вихрастый белобрысый десятилетний мальчик заходит в кухню, открывает холодильник, достает молоко.
– Можно?- спрашивает меня.
Когда я ему отказывала?
– Бери,- отвечаю, еле сдерживаясь.
И думаю про себя: «Бери и убирайся отсюда». Провожаю его в спину тяжелым взглядом, мысленно заламываю руки: «Господи, прости меня!».

И только в спальне отхожу от ставшей привычной вспышки ненависти. Отхожу, когда бросаю взгляд на детскую кроватку, в которой сопит он – мое маленькое чудо, мой ангел, чей отец сейчас в рейсе. Он так похож на мужчину, который однажды не дал мне захлопнуть за собой дверь из жизни. Который научил меня главному: ждать и надеяться. И дал мне то, что тот, первый, отобрал: веру. В добро.

Это почти помогало. Почти. Если бы не ежедневное напоминание в виде вихрастого белобрысого мальчишки.

Мысли убаюкивают. Завтра будут новый день, новое солнце и новая ненависть. Откидываюсь головой на подушку и уплываю.

Просыпаюсь резко, как от удара. Понимаю, что что-то не так. Откуда и почему – не знаю, но не так.
С трудом поднимаюсь. Хватаюсь за перила кровати и пробираюсь к выходу из комнаты.

Прикрываю за собой дверь и хлопаю по выключателю.

– Света нет, я уже проверял, – слышу я тихий голос старшего и вздрагиваю от неожиданности.
– Сейчас принесу зажигалку, – продолжает он.

И я не успеваю его остановить, хотя в мозгу усталой птицей бьется чувство неясной опасности. Все не так, кричит что-то внутри меня. Не так! Но мальчишка уже метнулся в свою комнату и встал рядом со мной.

– Свечи в кухонном столе, – говорит сын.

В свете полной луны я вижу, как он движется на кухню, зачем-то медлит у входа. Медленно оборачивается ко мне и щелкает колесиком зажигалки.

И все! И ярко-оранжевые языки пламени жадными всплесками протягиваются по полу от кухни до выхода во двор. Мне кажется, что вспыхивает все, даже воздух вокруг.

С меня слетают остатки сна, я бросаюсь в спальню, куда уже протянулись огненные щупальца. Они словно чуют самую беззащитную жертву и утробно гудят, пытаясь меня обогнать.

Денис захлебывается плачем, я стараюсь перепрыгнуть пламя, но слышу за спиной громкий крик:
– Мама! Мамочка, не бросай меня!

Когда ребенок делает свой первый шаг, надо взять ножницы и разрезать позади маленьких пяточек невидимые стремена. И тогда дитя пойдет. Так меня учила мать. А сейчас я сама на месте ребенка и меня держат стремена. Они не дают мне сделать самый важный шаг. Это стремена моей ненависти, моей боли и моей вины перед старшим сыном, которого я никогда не любила.

– Спаси меня, мама!

О, черт! Я разворачиваюсь и бегу к нему, чувствуя, как кожу обжигают настолько горячие брызги, что кажутся ледяными. С неведомо откуда взявшейся силой, хватаю пацана в охапку, подбегаю к окну, раскрываю створки и выкидываю его во двор, не заботясь о том, куда он упадет.

В окно врывается зимний ветер. Пламя чует жизнь, ревет хищным зверем и пляшет красными кругами на моем пути.

Я понимаю, что в спальню мне уже не пройти, но все равно делаю шаг в огонь.

– Куда, дура!

Кто-то хватает меня за пояс и выдергивает в окно. Это сосед, которого разбудили крики моего сына. Голый по пояс, заросший черными волосами мужик, смотрит на меня сумасшедшим взглядом и не дает вернуться обратно. Туда, где сейчас хищно бушует огненный океан.

– Пустите меня! – кричу я. – Пустите! Там Денис!
– Куда? – орет сосед. – Сама сгоришь.

Старший цепко хватается за меня и ревет в голос, уткнувшись в пояс:
– Не ходи, мамочка, не надо!

Улицу оглашает рев пожарной сирены, и соседи отводят меня в сторону. Без сил опускаюсь прямо в снег и смотрю, как стены моего дома поливают из брандспойтов. Они хоронят мою жизнь.

***
«Мама…, – читаю я письмо, – если мама. Ты думаешь, я ничего не понимал? Не видел, что ты меня ненавидишь? Ты плохая актриса, мама. Я лет в пять уже понял, что лучше бы мне было не рождаться вовсе. Сначала я не мог ничего понять. Думал, что это я плохой ребенок. И старался вести себя хорошо. Слушаться тебя, кушать кашу, хорошо учиться. Ты же знаешь, что в школе я был одним из лучших учеников. Не знаю, наверное, папины гены передались. Я имею в виду своего настоящего отца. Ты тоже не знаешь, кто это?

Но потом понял, что дело не во мне. Дело в тебе. Ты ненавидела не меня, ты ненавидела моего отца. Откуда я знаю? Дедушка рассказал. Перед смертью. Уж не знаю, зачем.

Что я могу тебе сейчас сказать? Хотел бы сказать «Прощаю», но не могу. Я не прощаю тебя, мама. Я даже это письмо пишу, чтобы сказать – ты сама во всем виновата. Зачем ты проснулась в ту ночь? Я же все рассчитал. Даже приоткрыл створки окна, чтобы успеть выпрыгнуть наружу.

Окно в твоей спальне я заложил снаружи еще утром, чтобы вы с братом не выбрались. И пробки вывернул тоже я. И вышел я тогда, только чтобы припереть стулом твою дверь. Поджечь дом и сбежать. Разбудить соседей тогда, когда станет слишком поздно кого-либо спасать.

Знаешь, каких трудов стоило убедить папу Андрея, что это ты уснула пьяная и убила его ребенка?

А теперь, живи, мама. Если сможешь.

Твой сын».

Десять лет ненависти. Десять лет одиночества потом, когда они бросили меня в больнице, пока я залечивала ожоги на теле и на душе.

А что впереди?