Нельзя сказать, что Энн могла легко понять, что вызывало её раздражение – плохая чашка кофе или осуждающий взгляд продавца, когда она попробовала в магазине образцы духов, но ничего не купила. Скорее, это было всеобъемлющее чувство неправильности всей картины мироздания.
С самого утра Энн не находила себе места, вышагивая взад-вперёд по своей студии, тихо ругаясь и спотыкаясь о предметы, она никак не могла сконцентрироваться. Энн заставила себя выпить еще чашку кофе и полистать пару журналов. Но чувство не проходило. Отрывки воспоминаний кружились в голове безо всякого толку, как слова и выражения, испробованные в рассказе, но в итоге приговорённые к вечному поселению на дне долгого ящика.
Энн сновала по студии взад-вперёд, снова и снова, но в итоге осознала тщетность своих усилий, остановилась, потёрла виски и покачала головой. Затем она спустилась на первый этаж, надела плащ, сапоги и вышла на улицу.
Было прохладно. Свежий океанский бриз ударил в голову, и Энн почувствовала себя лучше. Она напряглась, стараясь нащупать событие, вызвавшее её раздражение.
Глубокая вертикальная морщина пересекла её высокий лоб. Когда порыв ветра отбросил её волосы и длинный плащ назад, на мгновение силуэт женщины стал похожим на скульптуру.
Отворачиваясь от ветра, Энн подошла к океану и ухватилась руками за поручни. Океан был неспокоен. Волны сердито вспенивались, с шумом разбиваясь о берег в трёх метрах ниже неё. Казалось, что Океан, мать всех рек, пытался сказать Энн нечто личное и важное.
Если бы только она могла понять этот язык!
– Разберитесь в этом, мадемуазель! – Энн шутливо выкрикнула в ветер и про себя добавила:
«Ты же всегда была мыслителем!»
Мыслитель… Вот он что! Поняв причину своего раздражения, Энн немного успокоилась. Скульптура Родена, сотворённая более ста лет назад, которую Энн назвали образцом для её будущей работы.
На самом деле, заказчик назвал ей другую работу Родена – «Поцелуй». Но в сознании Энн «Мыслитель» так сильно слился с Роденом, что простое упоминание имени скульптора вызвало в памяти образ голого мужчины, поглощённого меланхолическим созерцанием.
Мужчины – эти запертые внутри себя существа, не способные сопереживать или отождествлять себя с кем-то другим, чей интеллект – просто инструмент для удовлетворения собственных хотелок. Это существо, неспособное заметить ничего, кроме собственного физического ощущения – и есть прототип, выбранный Роденом для «Мыслителя»?!
Эти застывшие на полпути между человеком, обезьяной и собакой существа в какой-то мере – гораздо хуже, чем любое животное. В отличие от животного, это существо способно на ненависть, ревность, презрение, отвращение, чувство вины, стыд, сомнение. Более того, оно осознаёт, кем является и кем не является.
Иногда в её памяти всплывали слова из “Манифеста мерзавцев” Валери Соланас. Они настолько смешались с её собственными мыслями, что Энн не могла осознанно различать, что было её собственными словами, и что было взято из манифеста дословно.
И всё же Роден – сам существо мужского пола – делает мужчину «Мыслителем». О чём же думает этот голый мыслитель?.. Как вы думаете? О сексе, конечно! Он одержим траханьем; он переплывёт реку, наполненную рвотой, если только будет надеяться, что на другом берегу его ждёт спермоприёмник. Он будет трахать женщину, которую презирает – и даже заплатит за эту возможность. И всё же, он – «Мыслитель».
Причина раздражения Энн крылась не только в Родене и не столько в нём, сколько в обстоятельствах, при которых имя Родена всплыло на поверхность. Деловая встреча, во время которой господин Мёрлинг – этот «покровитель искусства» – предложил ей сваять статую.
– Сделайте мне статую, – сказал он. – Чтобы она была современной, динамичной, пластичной, глубокой. Сделайте такую статую, как «Поцелуй» Родена.
И потом, конечно, он вперил в Энн взгляд – этот отвратительный, оскорбительный, раздевающий, «ты – кусок мяса» взгляд. А после этого взгляда повёл себя так, будто ничего не случилось. Грёбаный лицемер!
– Статуя будет размещена здесь, прямо в порту. Небрежно, как бы случайно, – господин Мёрлинг сузил глаза и возвёл руки вверх, будто в порыве вдохновения, в позе «настоящего знатока». Но он быстро спустился на на землю. – Я уже договорился о разрешении с городом.
Притворство, притворство и ещё раз притворство! Как каждый художник-мужчина, Роден пытается построить искусственный мир, в котором мужчина превращён в героя, а самке отводится ограниченная, подчинённая роль. И, как любой мужчина-художник, Роден ничего не выражает (не имея в себе ничего, что можно выразить), но маскирует свою животную натуру символизмом и неоднозначностью. Именно так он обманывает подавляющее большинство «образованных» людей – таких, как этот «знаток». Как будто неоднозначность, уклончивость и невозможность постижения – это индикаторы глубины и таланта.
Нас, женщин, уверяли в том, что «великое искусство» велико потому, что мужская авторитарность это установила, и мы не можем этому противостоять, поскольку только те, кто обладает «особой чувствительностью», намного превосходящей нашу, могут воспринимать и оценивать его. «Особая чувствительность» – вздор!
Мужские особи, ограниченные в диапазоне чувств и восприятий, в способности к идеям и суждениям, нуждаются в «художнике» как в поводыре, чтобы этот поводырь объяснял им, что такое жизнь. Но «мужчина-художник» – это противоречие. Будучи полностью сексуально ведомым, неспособным воспринять ничего, кроме собственных физических ощущений; не имея ничего, что можно выразить за пределами этого восприятия, он, не способный к жизни, не может сказать, в чём состоит жизнь.
Дегенерат может произвести только дегенеративное «искусство».
В “Поцелуе” Роден, конечно, имел в виду лишь показать пару, поддающуюся своему обоюдному желанию. Тем не менее, он представил доминирующего мужчину, эмоционально и физически превосходящего более слабую женщину.
Мужчины, эти эгоцентричные, запертые внутри себя существа – неспособными к сопереживанию, к любви и дружбе, к привязанности или нежности. В лучшем случае они пытаются подражать женщине. Вот кого я собираюсь ваять, срывая маску ложного “интеллектуализма и душевного превосходства”.
Настоящий творец – это уверенная в себе, здоровая женщина. Но время таких творцов ещё не настало, и женщина-творец должна пока что воевать на чужой территории.
В моей скульптуре женщина будет подавлять мужчину. Собственно, моя скульптура станет антиподом роденовской. (Что вы скажете на это, господин Мёрлинг?) У Родена женщина беспомощно отклоняется назад. Повторить это? Ни за что, господин Роден!
Я покажу силу женственности, её динамику, её цель, её подавляющую чувственность!
Показать свою силу, своё универсальное превосходство – не в этом ли вызов, конечная цель? Моя ЖЕНЩИНА пригнёт голову своего мужчины вниз – нет, ещё лучше! Придержит его голову своей крепкой рукой!
Я сделаю её сильной, даже несколько сексуально агрессивной, но в то же время – очень женственной. Полной, большегрудой и женственной, да-да, обязательно очень женственной!
Энн зажмурилась и увидела свою скульптуру внутренним взором.
Напротив, её партнера я покажу маленьким, каким он является на самом деле изнутри.
Не сказать, что он нужен моей ЖЕНЩИНЕ физически. Но, в сложившейся ситуации, мне придётся показать мужчину по соображениям символики. Я сделаю его милашкой. Он, конечно, будет иметь некоторые мужские черты – даже, если хотите, грубость. Но по габаритам я сделаю его меньшим, менее внушительным, не занимающим много места в композиции. Женщина, безусловно, должна доминировать.
Мужчины не намного выше собаки на эволюционной лестнице. Соответственно, от них не нужно ожидать большего и относиться к ним нужно соответственно. Просто у женщин нет другой альтернативы. Пока нет. Общество ещё не так продвинуто; женщинам нужно выбирать более симпатичную собачку – ту собачку, что лучше подходит для их целей.
Теперь Энн ясно видела то, что собиралась сделать. Будущее творение стояло перед её мысленным взором рельефно, осязаемо. Она засмеялась громко и счастливо – и, меряя землю большими, уверенными шагами, направилась в сторону мастерской.
Автор публикации
