Вначале было слово, и это слово было – “выручай”.
– Жора?
– Допустим.
– Выручай.
Вот так и начался наш разговор – с условного рефлекса, сработавшего не хуже, чем у собаки Павлова. Обычно, после того как неизвестный абонент произносит сакраментальное – “выручай”, он тут же начинает просить денег.
– Ты кто? – спросил я.
– Веник, – заявил смартфон с лёгкой досадой в голосе.
– Не понял.
– Веник, Веня Климов! – торопливо пояснял мобильник. – Школа… пещера, речка, сплавы…
Ответил я не сразу. Детсадовская “горшковая кавалерия” и приключения в местах “куда мамка ходить не велела” – это, конечно, замечательные воспоминания, но было ещё кое-что.
Встретились мы с Климовым случайно на каком-то жутко официальном мероприятии. К тому времени давно уж друг друга из виду выпустили. Не подал мне тогда руки друг детства, сделал вид, что обознался я. С тех пор не стало для меня Веника, умер. Помню, рюмку коньяку по такому случаю, не чокаясь, тяпнул.
Выходило, воскрес господин олигарх Климов, с просьбой к смертному обратился. Сбылась мечта идиота – пришло время отмщенья, но перегорело же давно.
– Не ожидал, – выдавил я из себя.
– Я всё объясню, – мгновенно отозвался Климов. – Можешь подхватить меня в центре?
– Где конкретно?
– Соборная, три.
– Жди.
Подъехав по адресу, я выглянул из машины, выискивая на улице рафинированного олигарха. Подходящих типажей не обнаружил, зато какой-то хипстер радушно помахал рукой и двинулся в мою сторону. В этом доходяге сквозило нечто знакомое, но… Я бы не узнал Веника, даже если бы столкнулся с ним в прихожей собственной квартиры. Лысая, как коленка, башка, круги под глазами, взгляд полусонного карпа, трёхдневная щетина, пуловер, джинсы, кеды.
– Нет, не наркотики, – сказал Веник, захлопнув дверь.
Я промолчал лишь потому, что пытался спрятать выдох облегчения: не станет умолять дать денег на дозу.
– Рак, – невесело улыбнувшись, сказал он. – Но я не бедная обречённая собачонка, страждущая сострадания. Договорились?
Я кивнул и протянул ему руку.
– Я не извиняться приехал, хотя, и за этим тоже, – сказал Веник, когда мы встряли в пробку на Ватутина. – Да, извини. Это сложно и долго объяснять, но иногда ради хорошей сделки приходится жертвовать многим. При других обстоятельствах, в другом месте и окружении всё было бы совершенно иначе, поверь.
– А ты попробуй, Веник, раскрой мне глаза на прозу жизни. Я же не скудоумный вроде, пойму, – сказал я, чтобы он знал – расчет между нами пока не состоялся. Не думал, что в ответ он начнёт нести ахинею, но я слегка ошибся:
– Прости за откровенность, Жора, но человек, знаешь ли, в принципе одинок. Рождается, живёт, страдает и умирает сам – никто за него этого не сделает. Компании собираются для войн, работы и развлечений. Погуляли, поболтали, разошлись, и каждый переключается на себя, на что-то повседневное, обыденное, личное. Выходя из гостей, захлопнув за собой дверь, ты вздыхаешь с облегчением – ты освободился от глупой роли, от душной маски. И там, за дверью, там тоже вздыхают и с ненавистью смотрят на гору грязной посуды, на крошки на полу. С одиночеством нужно смириться, с ним нужно научиться жить.
– Ну, ты брутальный тип! Ты мне это в виде конспекта сделай, а то я ни хрена не понял! Ладно, проехали. Забей. Кто старое помянет…
Пора было закрывать эту неприятную нам обоим тему. Тем более что его попытка прояснить ситуацию выглядела не то, чтобы жалко, но как-то уж слишком витиевато.
– Предлагаю заехать в одно уютное местечко, выпить по чашечке кофе.
Он кивнул и продолжил уже по делу:
– Пещеру страха помнишь? Мне надо туда попасть.
Из оторопи меня вывели протяжные гудки машин сзади.
– Тебе или нам?
– Одному мне не обойтись.
Вот так, приезжает друг детства, оплевавший всю душу, и сходу просит пойти с ним в пещеру, в которой мы когда-то оба едва не наделали в штаны.
– Зачем? – вопрос я урезал сознательно: как поймет, так и ответит. С одной стороны – зачем это мне? С другой – зачем туда лезть в принципе?
– Мне нужно убедиться кое в чём, – пространно ответил Веник.
– Знаешь, при других обстоятельствах я бы запросто… Вот почему ты обратился именно ко мне, а? Сдалась мне эта пещера! Я что, жить без неё не могу? – я не выдерживал напора его зашкаливающего эгоизма.
Веник оказался готов к моему демаршу, потому принял его без эмоций.
– На это есть масса причин, – сказал настолько тихо, что мне почти пришлось оттопыривать ухо. – Во-первых, так уж вышло, что ты единственный, кому я могу доверить это, не заботясь о последствиях. Во-вторых, ты вообще помнишь, зачем мы туда лезли?
Разумеется, мы искали клад, пиратские сокровища. Мы были детьми, и как настоящие активные адекватные дети, мы находили приключения на собственные задницы по дюжине раз в день.
– Ты рассчитываешь, что я куплюсь на какой-то глупый клад? Веник, ты не заметил – я уже взрослый дядя, и я знаю, где надо искать клады! Они растут на моих участках! Ты знаешь, я держу бизнес: у меня есть маленький питомник. Так вот, я выкапываю свои сокровища сотнями! И они неплохо расходятся, между прочим.
– Купишься, – сказал Веник без доли сомнений. – На случай, если там вдруг не окажется клада, я тебе его организую. Акциями. Ликвидными!
– Ты решил, что придумал оригинальный способ нанимать друзей? Так ты его придумал!
В клад я не верил, но уловил одно – если прижимистый Веник готов расстаться с энной суммой, значит, ему, стоящему уже одной ногой в могиле, позарез нужно в пещеру. При таких делах, я и безо всяких бонусов не смог бы отказать в помощи. С другой стороны, если ему не нужен клад, то что ему нужно? Похоже, что в горе можно найти нечто в разы более ценное.
Город рядом, но места там дикие. С одной стороны гору сточила река – меловые берега обрывистые, рыхлые, по ним никому не подняться. Две другие стороны срезаны оврагами, заболочены. Детьми, в паводок, мы заплывали на плоту в устье оврага, причаливали, где склон казался преодолимым. То был наш собственный Эверест и мы покоряли его. Отцовские мусаты впивались в землю, мы карабкались на самый верх, чтобы просто заорать там во всю глотку. Почти наверняка нас никто не слышал, но какое это имело значение…
Искать клад придумал Веник, осиливший за зиму “Библиотеку приключений”. Он чесал лоб, слюнявил палец, щурился на солнце и вёл в гущу леса.
Лет триста или даже пятьсот назад там добывали мел. С тех пор короткие обрывы выработки осыпались, потемнели, обросли бурьяном и кустами. Лес поглотил и подъездной путь, о существовании которого лишь намекал едва заметный ступенчатый срез, уходящий к пологому склону.
Мы бродили меж деревьев, ковыряли палками лесную подстилку. Находили ржавые железяки, осколки керамики, битое стекло и прочий хлам. Нам было весело, пока Веник не оступился и свалился на муравейник. Вытряхнув из-за шиворота муравьёв, Веник заявил, что уже был здесь когда-то, что искал и даже нашёл клад, но только не помнит, когда именно это было. Слово “дежавю” мы ещё не знали. Я посмеялся, сказал, что раз так, то искать больше нечего. Веник обиделся, полез вверх по склону.
– Вот он – вход! Я говорил! Я знал! – закричал Веник, держась рукой за ветки лохматого куста.
То, что мы назвали пещерой, больше походило на обычную яму посреди старой выработки. Конечно, мы туда полезли – мы же были кладоискателями!
Спускались по верёвке, привязанной к кусту, подсвечивали спичками. Всё было хорошо, пока ход, по которому мы ползли вглубь горы, не привёл нас в широкую галерею. Теперь, спустя три с лишним десятка лет, я понимаю, что нас испугал сквозняк, но тогда!.. О страх и ужас! Сама пещера вдруг завыла, заскулила, застонала! Что-то зашевелилось в темноте: летучая мышь или другой зверёк, не знаю. Выяснять было уже некогда, мы бросились назад. Кто первый, кто второй – не помню, не важно, мы драпали со всех ног.
Спустя годы найти яму на крутом рыхлом склоне – задача не из лёгких. Впрочем, я даже и не собирался напрягаться по этому поводу. В глубине души надеялся, что мы с умным видом пару-тройку часов походим по лесу и вернёмся ни с чем. У Веника был совсем другой настрой. Внятного ответа я так и не дождался, но ведь не ради пустой прогулки он приехал. Экипировался Веник так, будто собрался в Гималаи.
До этого верхом я ездил всего один раз – примерно во времена кладоискательства. Может, чуточку позже, но снова в компании с Веником. После долгого нытья – “ну, дядь, ну пожалуйста” – нам позволили проехать по кругу на лужайке у конезавода.
Лошадь – животное достаточно умное, чтобы не “рулить”, но не настолько, чтобы не кланяться каждой встречной ветке. Однако лучше плохо ехать, чем тащить на себе поклажу этого чокнутого олигарха.
Какое-то время мы оба молчали, если не считать коротких реплик, пущенных в пустоту, при очередном уклонении от встречных сучков.
– И всё же, зачем? – в очередной раз повторил я вопрос, когда мы оба спешились и повели лошадей по уздцы.
– Узнаешь, когда придём.
– Слушай, формально мы уже на месте!..
– Мне нужна твоя помощь, – прервал меня Веник. – Ты понимаешь, что я – не жилец? Максимум – год. Просто помоги мне и всё.
Он вынудил меня умолкнуть: просьба умирающего – закон.
Мы шли по срезу, который когда-то служил дорогой. Чередовались широкие площадки, обрушенные штольни – одна, вторая, третья. Какая наша? Зачем она Венику? Чтобы найти какой-то глупый клад и умереть. Поставить галочку в длинном перечне жизненных достижений?
На четвёртой площадке Веник объявил привал. Сначала я решил, что мы немного посидим, перекурим и двинем дальше, но Веник принялся снимать с лошади поклажу.
– Ты думаешь, здесь? – спросил я. – Сомневаюсь. Помню, обрыв был круче.
– Начнём отсюда, чтобы не пропустить, – сказал Веник. – Кофе будешь? Мне нельзя, у меня другое пойло. – Он усмехнулся, достал из сумки примус и початую пачку молотой арабики, понюхал с упоением.
– Такими темпами мы до ночи не управимся.
– А нам как раз сумерки и нужны, – ошарашил меня Веник. – Разве я не говорил?
– Это ещё что за фокус?!
– Ну, извини, – Веник простодушно пожал плечами, а мне почему-то захотелось врезать ему меж наглых глаз.
– Да ты охренел уже просто в хлам! На, вот, тебе телефон, звони моей, объясняй, что я не с блядями тут! Давай, давай, звони!
Он взял и позвонил. Прямо так и ляпнул, что мы, мол, в лесу не с блядями, а на важном мероприятии. Я приплюсовал к списку ещё один вопрос – чего ожидать дома после этих откровений.
Причин поругаться накопилось, и это произошло. Если сделать краткую выжимку из наших пламенных речей, то в сухом остатке выходило, что я обозвал Веника идиотом, он меня – подкаблучником. На том эмоции угасли, однако, получив новый повод “поставить вопрос ребром”, я решил им пользоваться:
– Тебе не кажется, что пора бы уже внятно объяснить – за каким чёртом мы сюда припёрлись? Зачем ждать сумерек? Что ты вообще собираешься делать? Я понимаю, в твоём положении… Что ты готов хвататься за любой шанс, но имей в виду – рисовать дурацкие пиктограммы, читать идиотские заклинания, бегать с бубном вокруг костра я не собираюсь!
Веник усмехнулся и принялся что-то искать в своей огромной сумке. Я был готов увидеть все перечисленные атрибуты или нечто том же духе, но на свет оказался извлечён прибор, по форме напоминающий шуроповёрт.
– Пойдём, – сухо сказал Веник.
Побродив с “шуроповёртом” около поросшей бурьяном выработки, Веник определился. Он воткнул палку в рыхлую почву.
– Вход здесь, – объявил он. – Метр, полтора, не глубже. Ну что, за лопаты!
– Я задал тебе вопрос, – пришлось мне напомнить.
– Не будет пиктограмм, – сказал он спокойно. – И яйцами у костра трясти тоже не будем. Войдём внутрь, ты всё поймёшь, и ничего объяснять не придётся.
Кирпичная кладка у входа оказалась полуразрушена. Лопата то и дело напарывалась на осколки кирпича. Рваные углы проржавевшего насквозь железа грозили порезами. Часа два мы убили на то, чтобы выкопать целиком сорванные с петель дубовые двери: иначе было не пролезть.
Мне доводилось слышать, что к войне всё же готовились. В лесах строили блиндажи, делали схроны с оружием, с продовольствием, с медикаментами. Наверно, в заброшенной штольне был как раз такой склад.
Широкий коридор уходил вглубь горы. По обе стороны, насколько хватало освещения, виднелись проёмы. Для этих катакомб существенной разницы между днем и ночью явно не существовало. В любое время без фонаря делать там было нечего, потому до сумерек, раз уж Венику так приспичило, мы решили привести себя в порядок, передохнуть и подкрепиться.
– Тебе не обязательно туда идти. Я бы даже советовал не ходить. Дальше я сам справлюсь, – сказал Веник, когда мы скидывали с себя пропитанные мелом спецовки.
Это прозвучало настолько неожиданно, что я не сразу нашёлся, что ответить.
– Ты прикалываешься?! Или я недооценил глубину твоей сволочной натуры?
Веник пожал плечами и безразлично произнёс:
– Хочешь – иди, но тебе может сильно не понравиться то, что ты увидишь и узнаешь. А тебе с этим жить.
– Нет, ты же меня реально уговариваешь! Теперь я просто не могу не ходить! Мой организм не перенесёт такого облома!
Веник снова полез в свою роскошную сумку, вынул из её бездонных недр маленький блокнот на пружинке, старательно вывел авторучкой несколько слов, дёрнул, сложил вдвое и демонстративно засунул листок в карман.
Перекусывали, чем бог послал. Я не рассчитывал задерживаться в лесу, потому бог посылал только Венику, но на две персоны. Сам же Веник с каждой минутой становился всё задумчивее и загадочнее, но я уже начал к этому привыкать.
Мы сидели у примуса, жевали бутерброды с колбасой, пытались говорить на разные темы, но всякий раз сползали то в мистику, то в эзотерику, то в смыслы бытия.
– Ты помнишь, когда впервые укололся, порезался, треснулся лбом о стекло? Не трудись, не вспомнишь! Тогда ты получил опыт, после чего память о самом событии утратила актуальность, если, конечно, она не связана с чем-то более для тебя важным. Острый предмет, колючий предмет, обманчивый вид – это маркеры, понимаешь? – Веник снова пытался ввинтить в мой мозг нечто заумное, и я заметил, как он, вечно мрачный, вдруг оживился, как загорелись азартом его глаза. Это была его тема. Это явно то, что не давало ему покоя, о чём думал ночами. То, что, подойдя к краю жизни, пытался осмыслить. Для него это было не менее важно, чем та сделка, ради которой он отмахнулся от нашей дружбы, не подал руки.
– Это маркеры, – продолжал Веник, – хранимые и применяемые тобой на бессознательном уровне. Их множество, они повсюду: всякое качественное прилагательное – это маркер. В итоге все твои знания о людях, о мире превращаются в некий набор оттисков. Да, по своему усмотрению ты можешь что-то корректировать – дополнять, сгущать и осветлять краски, даже инвертировать цвета, но твой мир постепенно и неуклонно упаковывается в компактный, удобный, всегда готовый к применению универсальный штамп.
Мне оставалось лишь кивать и поддакивать. Штамп, так штамп. Пусть будет, мне-то что.
– Москва… как много в этом звуке для сердца русского слилось… – вдруг вдохновенно продекламировал Веник. – Здесь у Пушкина Москва – это набор маркеров, готовый и понятный всем штамп. Это множество в одном! Всё, что ты знаешь о городе, оно всё здесь разом!.. – Веник вдруг запнулся, осунулся, погрустнел. – Так же и жизнь, – выдавил он совсем уж печально.
Мне захотелось его немного подбодрить:
– Я говорю – Веник, подразумеваю сухопарый, небритый клубок противоречий, шастающий по лесу неведомо зачем.
Он натянуто улыбнулся:
– Да, наверно. Это твой личный образ, твоя обо мне память…
Веник взглянул на часы, на начинающее сереть небо.
– Всё-таки, тебе не надо туда ходить, – выдохнул он. – И знать ничего не надо. Ради твоего же блага.
– Да ладно, – отмахнулся я. – Не пей, Иванушка, из лужицы – козлёночком станешь!
– Козлом! – с какой-то особенной интонацией уточнил Веник и снова полез в свою волшебную сумку.
Меньше всего я думал о том, что Веник вручит мне строительную каску с фонариком, но он это сделал, и у меня не нашлось слов, чтобы выразить своё восхищение.
В катакомбах оказалось довольно прохладно, как бывает в морге или глубоком погребе, но неожиданно сухо. Обычно липкий мел не приставал к подошвам, и это вселяло определённый оптимизм. Веник почему-то прошёл мимо двух первых комнат, даже не посвятив в них фонариком.
– Слушай, ты прёшь напролом. Тебе не интересно, что там? – спросил я, заглядывая в пропущенные помещения.
– Там пусто, – сказал Веник. – Не отставай, а лучше возвращайся, иди к выходу.
– Ага, щас! Капитан Очевидность! – я ускорил шаг.
Помещений оказалось не так много, как рисовало воображение: семь комнат по разные стороны от основного коридора. Был ещё узкий коридорчик, ускользающий куда-то вправо, но до него мы не добрались – Веник, похоже, нашёл, что искал.
Трухлявые бревенчатые стены, полуистлевшие ящики, сваленные грудой, а в углу скелет в кепке, в пиджаке, в галифе и хромовых сапогах.
С минуту Веник разглядывал его, как старого знакомого. После присел, обшарил все карманы, вынул кожаное портмоне и, на вид серебряный, портсигар, поддел крышку остриём ножа.
– Что там? – спросил я, заглядывая через плечо.
– Работает! – снова невпопад ответил Веник.
Я подумал, что речь о портсигаре, но щенячья радость в голосе Веника сбивала с толку.
– Что работает?
– При инкарнации можно полностью сохранить память, – сказал Веник.
– Веник, ты шо совсем тю?! Мы прошли полмира, чтобы поглазеть на эти кости?! И за эти смотрины я дома должен выслушивать хай?!
– Я шёл за уверенностью, Жора! Ты согласился мне помочь. Лучше познакомься с моим прошлым воплощением, – добавил он, указывая на мертвеца. – И, кстати, забери свой клад: он в вещмешке у него в головах.
– Веник, у меня есть знакомый психиатр. Лечит хорошо, берёт умеренно. Пойдём к нему прямо сейчас.
Вместо ответа Веник протянул мне ту самую бумажку, что показательно запихивал в карман.
– Сверь данные, – сказал он и тут же принялся поджигать таблетку сухого спирта.
Пока я боролся с подгнившим портмоне, пока извлекал из него бумаги покойного, Веник бросил в стеклянную плошку горящую таблетку, сыпнул туда щепотку порошка из портсигара. Запахло корицей и жжёным сахаром.
Убедившись, что имена на листке и в «аусвайсе» совпадают, я невольно воскликнул:
– Ах ты, сука! Так ты полицаем был, мразь!
В эту минуту я готов был размножить Венику башку, вырвать его поганое сердце и скормить крысам. Я уже искал взглядом, чем бы зашибить мерзавца, как он вдруг выкрикнул:
– Aufmerksamkeit! Obersturmführer, benehmen Sie sich würdevoll!*
Я замер. Я почему-то понял эту чёртову фразу, хотя не должен был: я учил французский.
От дыма и гари слезились глаза. Веник медленно погружался в Шпрее, а река быстро окуталась плотным туманом. Он, будто пена, презревшая берега, выхлёстывался на Вассергассе и стелился по мостовой, насколько хватало видимости.
Погрузка назначена на шесть утра. Запас времени достаточен, ускоряться не имело смысла. Начиная с набережной, я опасался встречи с тётушкой Хельгой. Её дрянная привычка передавать мне узелки с мёдом и рогаликами от дедушки Генриха, просто бесила. Булочки и мёд были весьма кстати – это бесспорно, но узелки!.. Офицер Вермахта с цветастым узелком – как это глупо, ничтожно, как нелепо. Совестно должно быть, но внушения на тётушку совершенно не действуют.
В этот раз бог миловал, женские фигуры с узелками на глаза не попадались. На Гётеплац нас уже дожидались автомобили. Предстоял короткий марш до Франкфурта, а после с эшелонами резерва на восточный фронт, куда-то под Курск или Харьков – решится на месте…
– Не козлёночком, – донёсся будто с небес грубый мужской голос, говорящий по-русски, – а козлом!
…этот мужик, этот Василий – мерзкое вонючее животное! Обещал вывести к линии фронта. Свинья, завёл прямиком в лапы партизан. Пусть подыхает, пусть! Ему всё равно не жить с его ранами, а я ещё выберусь. Я выберусь. Там, наверху, есть отверстие, в него пробивался свет.
В коридоре нашлась крепкая длинная доска, ей можно расширить дыру.
Дышится легче – здесь больше свежего воздуха. Надо спешить, спешить, пока ночь: в темноте есть шанс уйти незамеченным – на юг, к Харькову, к своим…
Немецкий офицер лежал с пробитым черепом в узком проходе, что казался входом в восьмую комнату.
– Что это было, Веник?! – закричал я, что было мочи. – Что всё это значит?!
– Это твоё чувство вины, Дитрих, сыграло с тобой злую шутку, – отозвался Веник. – Ты научишься с этим жить, Жора. Я же научился.
___
* Внимание! Оберштурмфюрер, ведите себя достойно!
(2017)
Автор публикации
