Ведунья была озабочена, долго смотрела на меня, решая таинственную задачу, наконец сказала:
– Иди к омуту, что возле трех дубов, сядь в полдень на кривой камень да играй песни свои. Не останавливайся. Жди лесную красавицу. Поцелует она тебя – пропадет твоя немота, говорить сможешь…
А сама смотрит в сторону, словно с кем-то еще разговаривает. Что ж, я поклонился уважительно, мол, все понял, сделаю, как велено. Хотя понял немного. Какая красавица в лесу? С чего она меня, немого пастушка, вдруг целовать станет?
Омут у дубов – место дурное, опасное, все в округе знают. Но ведунья сказала: «Иди!», я и пошел. Лес меня пропустил, не обидел, прогалина, как свеча оплывшая, в центре камень кривой, три дуба вокруг, покатый бережок при слабом камыше тонет в черном омуте. Вода не живая и будто слоем жира подернута.
Ученый один приезжал в нашу деревню. Жил месяц, бродил по округе, беседовал со стариками, в книжечку записывал, исчез потом. Все ему любопытно было, искал ли чего? Услышал мою свирель, похвалил. Рассказал мне про Пана и волшебную флейту, вспомнил смелого Орфея и музыку одинокого пастуха Ласта, меня с ним сравнивал. Очки кругленькие носил. Вот они лежат у кривого камня скомканные, разбитые. Может, он слишком живо пытался открыть дверь в этот мир? Не спрашивая разрешения в чужом доме.
Вынул свирель, прижал к губам. Потекла моя мелодия, все, что словами не могу высказать, дыханьем в свирель погружаю. Она сама поет, и звуки роем теплых бабочек плывут к небу, неся с собой безмятежность радости и печали, волнующие образы босых девушек и сладость вкуса росы на грушевых листьях. Иногда думаю, что голос свирели способен заменить слова. Нужно ли остановиться, если уверен, что высказал наболевшее? Или я играю не только для себя?
Слепые солнечные лучи желтыми и белыми стрелами пронзали дубовые ветви, танцевали на земле, и в их трепете расцвел нежный золотистый силуэт. Солнечная Фея возникла из полуденного сияния, ликующе улыбнулась мне и послала воздушный поцелуй, как благословила. Чудеса, она прозрела?
Продолжаю играть.
Расступилась глянцевая вода, из жадной глубины омута поднялась русалка по пояс, бесстыжая, злая, голодная. Порхают над ней звуки свирели, первоцветом весенним осыпают влажные волосы. Слушает, молчит, тускнеет ее ожесточение, гримаса зубастая растворилась в грусти вековой – плеснула щедро водой, окропила, значит, поцелуями.
Играю.
Заволокло туманом берег и кусты, затрещало, вспыхнуло, вышла из серого марева хромая, горбатая, морщинистая, а во рту клыки! Рычит, слушает, выпрямляет спину, вот притопнула, плечами повела, крикнула сойкой и плавно шагнула в чащу. Обернувшись, махнула когтисто, и щеку ожгло ведьмовским приветом.
Возвращаюсь.
Три поцелуя горят на лице.
Появился ли голос? Проверить просто, но боюсь заговорить, сомнения мучают. Вышла ли мелодия, не прозвучала ли жалко да убого?
Неожиданное эхо рассыпалось по тропкам лесным и повторило уверенно:
– У бо-га… у бо-га… у бога!
Автор публикации
