“Не кочегары мы, не плотники,
Но сожалений горьких нет…”
В додревние времена жили два наипервейших многознатца, наполнивших чаши своей мудрости до самого верха так, что текло наружу. И имя им было Петр Алексеич и Александр Данилыч.
Вот раз встретились они, чтобы за тихой беседой поделиться перлами учености своей и заодно испить из сосуда с перебродившими соками плодов лозы. И говорит Петр Алексеич:
– Скажи мне, мудрейший мой собрат, отчего жизнь на земле никак не обустроится? Разве не дали мы людям и свет, и тепло, и одежду? Разве не понастроили автоматических хлебален, в коих любой страждущий может досыта отведать всяческих яств? Разве не стоят на каждом углу сексулярии и копулятивни, где каждый и каждая может пригасить огонь, снедающий члены, не опасаясь за здоровье? Или не создали мы лечащих машин, которые недуги изгоняют, а при невозможности отсекают занемогшую плоть безо всякой боли, а затем ставят протез еще лучший, чем природная часть тела?
– И не говори, Петр Алексеич. Люди – сволочи поголовно. И как волка ни корми…
– Э, нет, батенька. В людях ли дело? Может, в самой природе вещей зарыт некий изъян, понуждающий людей и красть, и убивать, и даже выражаться непечатно?
– Что ты, Петр Алексеич? Вот давеча прошу одного юнната: переведи, дескать, через дорогу, милок. А он в ответ: «Ничего тебе, старый хрен, не содеется, сам допрыгаешь. А меня девки ждут». И при чем тут изъяны мира? Нет, людишки как произошли от обезьян, так обезьянами и остались. Чистые гамадрилы. А мир совершенен, нам ли о том не знать? Ибо царят в мире закон и порядок. Верно ли я рассуждаю?
Подумал Петр Алексеич, закусил соленым огурчиком, и говорит:
– А вот и неверно, Александр Данилыч. Мы полагаем природу законопослушной, но есть ли для того причины? Разве знаем мы ее до самого основания, до сокровенных начал? А вдруг там – полная анархия?
– Как же может быть такое? Никак невозможно-с! Сие означало бы, что нету в мире Вседержителя, назначившего те самые законы, которые постигали мы, любезный Петр Алексеич, с младых ногтей и по сию пору.
– А все же натуру следует постигать не только нутряным взором, но и опытом.
– Так в чем же дело? – вскричал Александр Данилыч. – Сотворим невиданный доселе мелкогляд, да и узрим первоосновы мироздания!
И направились они в святилище науки, набрали в амбаре самых мелких электронов и еще их размололи, перетерли и просеяли, и начинили ими огромадный мелкогляд. И, направив прибор в самые интимные уголки природы, прильнули к окулярам – а затем отпрянули в ужасе и восхищении…
– Кто бы мог догадываться, что в основе мироздания – этакая-то бесформенность?
– Да уж, Петр Алексеич. И за рыхлость и первичность заслуживает она имени порнолона природы. А заметил ли ты, что нет там ни размерностей, ни сил, ни расстояний, и даже время идет то назад, то вбок, а порой даже и не поймешь куда?
– Вот именно, Александр Данилыч! Полная анархия и беззаконие – даже депутатской неприкосновенности и разделения полномочий нет!
– Вот потому-то и люди живут не по установлениям, а лишь по нужде, ибо нет нравственной силы, разлитой в мире. А потому следует нам сотворить Бога, который наполнит все сущее добродетелью и порядком. И пусть даст он каждому надежду на вечную жизнь по завершении срока в земной юдоли – но лишь по заслугам соискателя.
– Ты, Петр Алексеич, не офигел ли? Нам ли, слабосильным философам, сотворять всемогущее начало?
– Э, добрейший Александр Данилыч, хоть и нельзя самому поднять себя за волосы, но можно создать для того нарочитый механизм. Так за дело, друг мой!
– Погоди, Петр Алексеич, спешка прилична седовласым старцам лишь при внезапном поносе. Не торопись без плана действовать. Каким ты представляешь Вседержителя?
– А и правда твоя, Александр Данилыч. Знаю лишь, что будет он добрым-предобрым, а прочее ускользает. Но давай создадим его противоположность – Отца Зла, чтобы оттенял гнусностью своею красоту Бога и сотворял пакости, с которыми каждый будет бороться, наполняя жизнь смыслом. А Господь сам как-нибудь воздвигнется, в силу закона сохранения заряда.
– Что ж, что-то в этом есть. Сатану вижу явственно: голова рогатая, задница мохнатая, морда сердита, на ногах – копыта.
– Вот-вот, и я вижу его таким! Так за работу, Александр Данилыч!
И силой своего искусства создали мудрецы действующий макет Сатаны в масштабе один к десяти и радиусом полномочий сто миллиардов световых лет. Получился нечистый на славу, как и мечталось: голос дерзостный, запах мерзостный, попа волосатая, башка рогатая, хвост да копыта, и рожа небрита, нравом нескромен и собою темен. А рядом с властителем ада засветилась ярко облачко – не облачко, звездочка – не звездочка, но нечто сиятельное и обаятельное, праведное и притягательное. И тотчас же между силами добра и зла заметались кванты обменных взаимодействий: ангелы с архангелами, серафимы с херувимами, мелкие бесы и черти всех мастей. И от этого метания произросла невиданная сила притяжения, устремившая бога и его супротивника навстречу друг другу.
– Держи их, держи! – закричали наши мироустроители, и стали растаскивать созданных ими трансцендентных ипостасей в разные стороны, справедливо опасаясь, что те вот-вот сольются и проаннигилируют со страшным взрывом. – Включай резервный генератор, Петр Алексеич! Самим нам не справиться!
Мало-помалу, но зарокотал генератор, выдавая каждый миг энергию, потребляемую целой галактикой за века, страшно завыли счетчики коммунальных расходов, натянулось пространство между Богом и Нечестивым и пошло, пошло растягиваться, расширяться. Вот уже и миллион световых лет между ними, а вот – миллиард, скоро и совсем видно не будет…
– Эх, – сказал Александр Данилыч, – какая идея пропала! Ведь нам их нужно вывести за границы полномочий, то бишь, почитай, на бесконечное расстояние. Крикни им, Петр Алексеич, чтоб хоть что-то по своей части учинить успели!
И закричал Петр Алексеич:
– Господа, не желаете ли напоследок что-нибудь по вашей части устроить для рода людского – хотя бы из уважения к нашим трудам?
Но в ответ страшно захохотал Отец зла, и стал показывать средние пальцы, и вертеть волосатой задницей – пока не скрылся за горизонтом аргументов и фактов. Бог же лишь помахал ручкой, да в воздухе прошелестело: «Ждите, отцы родные, я вам вскорости непременно напишу!» – и тут же всё стихло, лишь пространство еще потрескивало, сбрасывая безумное напряжение.
Петр Алексеич поискал у себя в носу и рёк, осматривая указательный перст: «А что, Александр Данилыч, пожалуй, кое-что нам таки удалось!»
– А хрен его знает. Поживем – увидим!
Интермеццо
Здравствуйте, друзья мои и породители.
Я устроился на бесконечности весьма неплохо, с полным комфортом. Помните, как расширялось пространство, когда вы разводили меня и моего vis-;-vis в разные стороны? Так что Большой взрыв – это вовсе не сотворение мира, это сотворение абстрактных принципов и их разделение. Здесь я не один, и даже не без кумпании: оказывается, тут много ссыльных богов, и все они порождены схожим со мной образом. Правда, мы редко общаемся в силу отталкивания между нашими одноименными сущностями. Но я не печалюсь, потому что здесь, за горизонтом событий, и событий-то никаких нет, и можно предаться созерцательности, пребывая над миром и за гранью любого бытия. Вот так соединились космология и теология.
Нет ли весточек от моего антипода? Пренеприятная, надо сказать, личность – но и ему я желаю добра.
Сообщаю, что я все же успел, прежде чем сокрылись ваши просветленные лики, сделать нечто разумное, доброе и вечное. Я наделил все сущее в вашем мире даром забвения. Вам может показаться, что забвение сродни тлену, очерствлению и является не даром, а проклятием, но это не так. Только забвение прошлого делает привлекательным будущее, только забыв обиды можно прощать, только утратив чувства молодости можно примириться со старостью и даже с самой смертью. Поверьте мне, сказанное относится не только к людям, но и ко мне самому в равной мере, ибо и я всё забуду и сам стану забыт здесь, за пределами всего сущего.
И еще одну вещь успел я сотворить на прощание: я создал религию. А как еще иначе можно укрепить и упорядочить забвение, при этом умягчив его мрачные стороны? Культ бабушки Ахули – разве он не завоевал сердца ваших добрых сограждан? Да и сами вы, признайтесь, не повторяете ли имя сей славной, но не существующей старушки, когда в очередной раз собираетесь отказаться от чего-то заманчивого, но труднодоступного?
За сим откланиваюсь. С уважением и любовью, навеки Ваш
Бог.
Каденция 1
Когда Сане еще приходилось вставать на цыпочки, чтобы заглянуть на стол, с ним вместе жил дед. Дед был великолепен: огромный, с сивыми усами, но главное – у него имелась всего одна нога, а в приложение к ней – два тяжеленных костыля. Если дед выводил Саню гулять, то все мальчишки-ровесники со двора с завистью смотрели на Саню. И Саня решил, что когда станет большим, то обязательно обзаведется костылями и одной ногой.
Прошло время. Дед и костыли как-то незаметно исчезли, Санька вырос, а его мечта истаяла, поблекла и стала ненужной, как тот грустный пластмассовый мишка с полустертыми глазами, который одиноко жил своей странной игрушечной жизнью где-то под диваном.
Но Санька ни о чем не жалел.
Каденция 2
У Верки на лобке шерстка топорщилась задорно и необыкновенно трогательно, так что у Коли слезы навернулись на глазах. Коля накрыл лобок ладонью – мое! Никому не отдам! – и от полноты чувств вздохнул прерывисто, почти всхлипнув. Верка засмеялась, сбросила его руку и ловко замоталась в одеяло вместе с Колей. Он носом уткнулся ей в шею, повозился, устраиваясь поуютнее, и начал погружаться в дрему. Уже почти спящему, Коле вдруг подумалось: «Надо же! А ведь чуть не женился на ее подружке… Красивая, конечно, но – как чугунная ограда на морозе, лизни – и примерзнешь. Не то, что Верка».
О той, другой, Коля не сожалел и не вспоминал уже никогда.
Каденция 3
– Вась, ну сколько можно, а? В погребе кирпич из стенок выпер, ступеньки сгнили, на полу лужи… Мужик ты, или кто? Займись погребом, Христом-богом прошу…
Василий молча взял из стола деньги и ушел – но не в правление, выписывать кирпич и цемент, и не искать шабашников, а на почту. Там он купил два лотерейных билета, и через месяц торжествующе ткнул пальцем в опубликованную в «Известиях» таблицу розыгрышей лотереи: «Смотри, Маша, что я говорил? Холодильник «Омск!» И всего-то убытку тридцать копеек! А ты говоришь – погреб».
С той поры Василий, поверив в свой фарт, половину зарплаты тратил на лотереи, но за несколько лет выигрывал лишь дважды по пятнадцать рублей. Досаду от неудач он подчас вымещал на жене.
И вот – старика Василия отнесли на кладбище, а на следующий же день древний «Омск» затрясся, как припадочный, что-то в его нутре утробно зарокотало, и холодильник приказал долго жить. Баба Маша же испытала странное облегчение. Дочка давно обещала купить новый холодильник, а обходиться без погреба, окончательно обвалившегося, старушка научилась давно. Конечно, в деревне без погреба плохо, но огород который уже год был заброшен по причине больных коленей и спины, и баба Маша покупала понемногу овощи в ларьке.
И в куцем остаточке жизни бабы Маши места для плача по прошедшему не сыскалось.
Автор публикации
