Ночь падших

Дождём реки размыло
Меняй шило на мыло
Смотри, всё полетело
Меняй душу на тело
Меняй гада на тварь
Меняй свет на фонарь
П. Пиковский

Ненавижу ночь. Даже несмотря на то, что я падший ангел, ночь всё равно ненавижу.
Мерзкое время суток. Такое себе – слишком определённое. Слишком явное. Слишком насыщенное.

– Тебя чего, опять депресняк накрыл?

Он сидел на краю моста, болтал ногами в воздухе, трепетал крылышками и потягивал пиво из горла. Он – это мой напарник по ночи. Ангел из Высшего Дивизиона.

– Да надоело всё, – высказался я в ночную пустоту и присел рядом, – домой хочу.
– Терпи, – с библейскими нотками в голосе произнес напарник, – Господь заповедовал терпеть.

Он сделал затяжной глоток из горлышка, с сожалением посмотрел на пустеющую бутылку и нехотя протянул её мне:
– Будешь? – с надеждой на отказ спросил ангел.
– Буду, – назло ответил я.

Зачем так ответил? Сам не знаю. Вообще-то, я не пью особо. И ночь не люблю. Потому что именно ночью я обязан приходить на этот мост и сидеть здесь до утра, выслушивая пыльные библейские заповеди и утешая собрата по несчастью. Нет, я понимаю за что мне это вот всё. За то, что когда-то, на заре времён, когда я был молодой и глупый, мы зачем-то поссорились с папаней. И нас всех, типа, прокляли. Каждого по-разному. Меня вот приставили смотрящим за самоубийцами. Несколько десятков последних лет – за мостом, с которого, невзирая на погоду, сигают по ночам пачками. Буквально.

А этого-то пернатого за что?

– За непос… непол…неслу…шание, – в очередной раз выслушал я, и белокрылый прилёг мне на плечо златокудрой головой.
– Спи.
Я погладил его по златым волосам.
– Спи, сейчас клиент косяком пойдет.

И вот он первый! Добродушный такой толстячок с синим от беспробудного пьянства лицом. Засаленный пиджак, из кармана торчит уголок засопливленного носового платка. Типичный неудачник. Жена пилит мозг, дети презирают, на работе смеются. Мужичонка крадётся тихо, цепляясь пальцами-сосисками с явно выраженными признаками диабета, за ограду моста. Ему страшно. Ему жутко. Он не хочет прыгать. Но каждый следующий день до взрыва мозга похож на предыдущий. Он опять пойдет на работу, где его опять засмеют. Он опять вечером придет домой, где его снова встретят злая жена и капризные дети.

– Эй, напарник, – потормошил я пернатого, – просыпаться пора. Первый пошёл!

Ангел разомкнул сонные очи, огляделся вокруг удручающим взглядом и встряхнул лебединой опушкой.

– Г…граж…данин, – нетрезво начал он,- погодите пару, буквально, минут. А вы… вы вот, ваще, знаете, что вас там ожидает?

Пернатый пошатнулся, мне пришлось придержать его за крыло.

– Ща покажу, – продолжил он, – ща… минутку.

Водная гладь реки под мостом расцвела неземными красками. Волны раздвинулись, обнажив дно, где вокруг закопченной чугунной сковороды сотни мелких бесов потрясали вилами, ожидая очередного грешника. Обычное дело. Работа ангела – стращать геенной огненной. Но зрелищно сделано, в этом ребятам не откажешь.

Мужичок отшатнулся от перил, вытащил из кармана платок и отёр им враз замокревшие губы.

Ну, что ж, сейчас мой выход. Я откашлялся, поправил галстук-бабочку, который зачем-то надеваю каждую ночь, стряхнул с правого локтя златокудрое тело и вышел на свет.

– Давай, парень, – подбодрил я суицидника мягким голосом,- зачем тебе эта жизнь. Она никчемна. Вспомни себя, вспомни, как ты жил. Родители – уроды, искалечили с самого рождения. Мать – тиранка, жена такая же. Дети – отродье дьявола. Работа – ад кромешный, шеф – сам Вельзевул. Прыгай!

Жаль, я не могу подкрепить свои слова визуальными образами. Мне такого права не дано. Только пернатым. Почему? Потому что когда-то я был молодой и глупый.

Самоубийца присел на задницу и помотал головой. Представляю, что у него там творилось! Но мы с ангелом свои позиции высказали. Нам сейчас осталось только наблюдать. Ну, и еще кое-чего, хотя это и против правил.

– Не прыгнет, – заявил пернатый,- ставлю пять ночей без геены.
– Принимаю,- ответил я,- пять ночей без уговоров.

И этот несчастный самоубийца, конечно же, не прыгнул. И я опять проиграл. Изредка, но бывало такое. И поэтому, я ненавижу ночь.

О, второй пришёл.

Респектабельный джентльмен. Костюм-тройка, зонтик-трость, благородная седина на висках. Он пришел не спеша, постукивая зонтом по плитке моста. Встал посредине парапета и вцепился в леер так, что побелели костяшки пальцев.
Северный ветер раздул поры пиджака, джентльмен прикрыл глаза и вздохнул полной грудью.

Мы с златокудрым понимающе переглянулись.

– Я разорён, – тихо сказал несчастный.- Полностью разорён.

– Делов-то на три копейки, – пискнул мой белоснежный и выскочил на свет.

Речная гладь заиграла всеми цветами радуги. Посреди реки закрутился цветной шар, внутри которого адским калейдоскопом мелькали искаженные лица грешников.

– А вот что тут у нас есть, – заливался соловьем пернатый, – смотрите внимательно, и не говорите, что вы не видели. Тут у нас мздоимцы, да лжесвидетели, да полная катавасия всяческих лихоимцев. Каждому свой персональный котел и специально для вас – скидка на вилы. Крутите барабан!

Седовласый оторопел. Тонкие аристократические пальцы вцепились в леер так, что там появились борозды.

– Уйди, нечистый, – побелевшими губами прошептал джентльмен, – ты не сможешь свернуть меня с пути истинного.

Вот здесь мы с ангелом опять переглянулись, и блондинистый пожал крыльями. Этот парень там вектор усиления, случаем, не перепутал?

– Мож, ты выйдешь, – шепотом попросил меня пернатый, – вне, так сказать, репризы.

А что? Я могу.

– Послушайте, – я тихо подошёл к седовласому и положил свою руку поверх его, – не мы такие. Жизнь такая. Денег нет – считай, труп. Таков несправедливый мир. Стоит ли в этом мире жить – решать только вам.

Мы с напарником даже не успели удариться ладонями, заключая пари, как фиолет ночи рассекло летящее с моста мужское тело.

– Один:один,- флегматично заметил ангел, – а давай в подкидного. Только чур не мухлевать.

Потому что напарник тоже устал от самоубийц, а я уже давно вырос. И кто-то бросался с моста в эту ночь, а кто-то нет. Какая Небесам в этом разница?

– Выпьешь?
Златокудрый смотрел на меня очень незнакомо. Очень странно смотрел на меня напарник.

– В чем дело? – спросил я.

– Кредит недоверия, – признался ангел. – Мы ведь с тобой тысячи лет вместе. Пришла пора меня заменить. Эта ночь уже не моя, в архив ссылают. Просто пришел попрощаться.

Что?

Я хватаю златокудрого за подкрылки и взываю в темноту.

– Слушайте, вы, я ведь тоже ангел, пусть и падший. Я продаю вам свою падшую душу за эту ночь. Эта ночь моя и его!

Лиловый мрак рассекли огненным мечом. Сам Михаил выступил свидетелем со стороны Небес. Из-под земли ударил фонтан огня. Сам Светоносный снизошёл, ну надо же. Похоже, что внизу, что наверху тоже устали от рутины.

Мне надо обязательно проиграть. Выиграть я могу всегда, а вот проиграть – сложнее. Особенно, если за тобой следят с обеих сторон. Ненавижу ночь!

– Опять ты?

Небожитель поднялся на локте и тихо застонал.
– Меня же, вроде, в архив сослать должны были. А у меня ведь аллергия на пыль.

– Сошлют, – успокоил я напарника, – если проиграешь, обязательно сошлют. Давай, поднимайся, темнеет уже.

===

Первым пришел совсем мальчишка. Юнец-подросток с прыщавым лицом и лопоухими ушами. Он беспрестанно шмыгал носом, испуганно оглядывался по сторонам и щурился от света фонарей.
– Неудачная любовь, спорим, – тут же прокомментировал ангел, – она его бросила, а он решил, что жизнь дальше бессмысленна.
– Нет, тут другое, – возразил я, – всё сложнее.

Белокрылый подхватил полы хламиды и пулей рванул по перилам к самоубийственно настроенному парню.

– Бам-с, – дунул он тому в оттопыренное ухо, и мальчик в ужасе отшатнулся, – давай кино посмотрим.

Река расцвела сине-зеленой палитрой, прямо из-под ног испуганного юнца поднялся водяной столб. Из центра колонны к перепуганному насмерть мальчишке протянулась огромная черная рука. Пальцы с заостренными когтями с кровожадно клацающим звуком хватанули воздух прямо перед мальчишеским носом. Бедный пацан. Не удивлюсь, если от страха он уже обмочил штаны.
Ангел бросил торжествующий взгляд в мою сторону, и я поправил бабочку на шее.

– Что, – спокойно спросил паренька, – в школе затравили?
Дождался молчаливого кивка от уже ничему не удивляющегося подростка и продолжил:
– Понимаю. Таким же был когда-то. Но ты прав, они не отстанут. Будут давить и давить со всех сторон. Мальчишки – бить за школой, девчонки – издеваться и смеяться в лицо. Даже если ты запишешься в школу самбо и станешь самым сильным в классе; даже если ты сходишь к врачу, и он пропишет тебе лечение от угрей. Есть много чего «даже», но они тебе не помогут. Поэтому, давай, прыгай.
Парень шмыгнул носом и с надеждой взглянул мне в лицо.
– А это сработает? – спросил он.
Я неопределенно пожал плечами. В мои обязанности не входит утешение страждущих. За этим к высшим силам.
– С моим братом сработало. Но ты же не мой брат.

Ангел уже накапал нам в пластиковые стаканчики по пятьдесят грамм для сугрева, а мальчик все стоял на мосту, вцепившись в леера и вглядываясь в речную гладь, на которой медленно пропадали цвета.

– Прыгнет всё-таки, – заявил златокудрый, закусывая коньяк кусочком сыра.
Я не стал делать ставку, мне самому казалось, что парень прыгнет. Головой вперёд, как прыгают они все. Разбивая осеннюю реку своим подростковым телом, прокладывая руками там, под равнодушными волнами, путь вниз, ко дну. Пока в лёгких еще есть воздух, мальчик будет жить. Потом умирающий мозг начнет отдавать последние лихорадочные приказы слабеющему телу, заставляя человека вернуться обратно, в мир, где есть воздух. Но за те десятки лет, что я сижу на этом мосту, только двое вынырнули обратно, хватая ртом ночную прохладу.

От спора о том, кто же виноват в съедении несчастного яблока, нас отвлекли удаляющиеся шаги. Мальчик ушел. Мы ошарашено посмотрели ему вслед. Он шел, засунув руки в карманы, всё так же хлюпая носом, но уже с выпрямленной спиной. Куда он пойдет, мы не знаем. Это уже не наша забота, мы не психотерапевты. Мы – тяжелая артиллерия.

Следующий самоубийца въехал на мост на старой дребезжащей иномарке. Ангел страдальчески вздохнул, выдернул пару перышков из опушки и воткнул себе в уши. С его-то музыкальным слухом слушать эту какофонию – пытка почище египетских казней.

Мужчина средних лет вылез из машины, в сердцах хлопнул дверцей и твердым шагом давно решившегося человека подошел к перилам. И мне, и ангелу стало понятно сразу – времени на раздумья у нас нет.

Напарник взмыл над мостом белым фальшфейером, распахнул крылья и завис прямо перед лицом обреченного.

– Не делай этого, сын мой, – трубным гласом начал он, – ибо ждет тебя там не успокоение от жизни несчастной, а вечные муки до конца времен.

Огненные волны взметнулись над водой и принялись лизать ступни ангела. Из-под воды раздались вопли несчастных грешников, полные жуткой муки. Дьявольский хохот наложился сверху, и суицидник, наконец, вздрогнул. Страх смерти от самого страшного греха – вот чего всегда добивался ангел своими театральными представлениями. Человек должен был испугаться и не сделать рокового прыжка вперед.

Не дожидаясь окончания постановки, я подошел к мужчине со спины и начал разговор:

– Изменила? С твоим же другом? Они такие. Эта боль останется с тобой навсегда. Это словно шило в сердце. Даже если вытащить, рубец никогда не зарастёт. Каждый день будешь просыпаться и вспоминать её. Даже если завтра в магазине ты встретишь другую, даже если снова женишься и вы нарожаете кучу детишек, ЭТА не уйдет никуда. Хотя, скоро состарится и растолстеет, но ты все равно будешь ее помнить. Даже если завтра тебе дадут повышение на работе, сердце меньше болеть от этого не станет. Прыгай, давай.

Ангел, отдуваясь, уже сидел на нашем излюбленном месте под самыми перилами над водой.

– Огонь – самое сложное, – пожаловался он, – очень много энергии требует.

Я не ответил. У меня не было ответа. Пусть я не человек, но с человечеством имею дело уже не первую тысячу лет. И я бы тоже прыгнул. Потому что все мои слова тому мужчине были чистой правдой. Сердце болеть никогда не перестанет. Шрамы на нем не зарастают, они превращаются в рубцы, прорастая внутрь до самых артерий и окаменевая там навечно.

Поэтому, я и не удивился, когда в реку, еще светящуюся остаточным ангельским пламенем, упало крепкое мужское тело. Не удивился, а лишь вздохнул и прикрыл глаза. До рассвета оставалось не так много времени, ночь заканчивала свою самоубийственную жатву, и на горизонте уже виднелись упрямые солнечные лучи.

Это ангела сошлют в архив, у них там всепрощение в моде, меня же просто распылят по Вселенной, не оставив даже упоминания. Наш босс не любит проигрывать.

===

– Ну что, – произнес напарник, – давай сворачиваться. Не знаю, что там по поводу ничьей, но на всякий случай попрощаемся.

И он уже обнял меня крыльями, уткнувшись золотой головой мне в плечо, когда на мост ступила девушка.

Бледная, словно сама Смерть, она двигалась с большим трудом, хватаясь за леера для поддержки. Было похоже, что силы ее на самом исходе, хотя девчушка была совсем молода.

Ангел сузил глаза, словно сканом прошелся по ее фигуре и отпрянул от меня.

– Я, конечно, попробую, но…

Вместо обычного показательного спектакля с ужасами и кошмарами преисподней, он неслышно подошел к ней сзади и окутал крыльями, словно баюкая в колыбели.
Когда напарник отошел от девушки, я увидел, как та, вцепившись в леер, отрицательно мотает головой. Значит, уговоры не помогли, и сейчас мой последний выход, которому я абсолютно не рад.

– Это нечестно, – прошептал я Небесам. – Вы играете краплеными картами. Вы же знали, что это невозможно. И все равно прислали именно ее.

Ангел подошел ко мне и положил руку на плечо.

– Там рак поджелудочной. Терминальная стадия. Жуткие боли, метастазы по всему телу. Ей жить не более двух минут, но есть вариант.

Интересно, какой?

Напарник враз оделся в голубое пламя, глаза загорелись прожекторами и уставились прямо мне в лицо. Взгляд янтарных, с красной радужкой вместо зрачков, глаз заставил меня поёжиться. Не люблю вот этого вот. Напоминания о том, кто он и кто я.

– Жертва, – неожиданно начал ангел, – приближает нас к Богу, Сын которого сам пошел на жертву. Если жертвуешь собой ради других, тем спасаешь свою душу. Меняя душу на тело, смываешь этим все грехи перед Господом. Жертва – великая благодать Господняя.

Хрупкая девичья фигурка уже переломилась обреченно через перила, неумолимо стремясь вниз. Девушка видела в спокойных речных волнах свое отражение – отражение боли. У меня оставались считанные секунды, их хватило лишь на выкрик, ставящий точку в моем существовании:

– Согласен! Меняю свою душу на это тело.

Небо рассеклось огненным мечом. Я последний раз взглянул на светающий небосклон и закрыл глаза, ожидая своей падшей смерти.

===

– Очухивайся, давай, – ворчливо произнесли у меня над ухом, – разлегся тут, словно в будуаре у графини.

Я помотал головой и вздрогнул от неожиданности. Из лопаток у меня росли два белоснежных крыла.

Напарник сидел рядом и ухмылялся.

– А как же? – ошарашено спросил я. – Тебя что, в архив сейчас, или куда?
– Ну кто ж высших ангелов в архив отправляет,- словно разговаривая с ребенком, ответил он, – на повышение пойду.
– А?..
– А ты мое место займешь. Тут ведь дело такое. Мы, небожители, не только людей призваны спасать, а еще и вас, ослушников. Только ты первый за всю историю, кто согласился пожертвовать собой ради человека. Остальные уж слишком ненавидят род людской.

Я украдкой взглянул на то место, где до моей отключки стояла смертельно больная девочка, но ангел проследил мой взгляд.
– У нее стойкая ремиссия, метастазы остановили рост. Лечение будет очень долгим и тяжелым, но и прикуп у неё что надо – спасенная дьявольская душа. Так что выцарапается.

Бывший напарник легко вскочил на ноги и протянул мне руку.

– Ну, мне пора. Давай прощаться.

===

Всё равно ненавижу ночь. Она напоминает мне о том времени, в котором у меня не было будущего, а была только ночь, полная грешных страданий. А сейчас… Сейчас я слышал, что уровень самоубийств в нашем городе резко пошел на спад.