Ностальгия с видом на США

    Ностальгия с видом на США

Эта история началась в двадцатых годах прошлого столетия, когда в Москве и Петрограде экзальтированные девицы с длинными тонкими пальцами зачитывались стихами Северянина и Бальмонта, триппер лечили марганцовкой и красным стрептоцидом, а немецкий кокаин «Марк» можно было запросто купить практически в любой аптеке.

В одном из меблированных номеров доходного дома, что в Серебряном переулке, к благородной, молодой особе с красивым именем Роза периодически захаживали три пламенных революционера: Попов, Дьяченко и Кацман.

Имен этих достойных мужей сейчас уже, наверное, и не вспомнить, да и так ли это важно, в конце-то концов?

А важно то, что в свободное от свиданий с Розой время, они, не щадя своих молодых жизней, делали мировую революцию.

Делали, как умели.

Попов махал шашкой, срубая очередную голову мировой капиталистической гидре.

Дьяченко нашел себя в деле снабжения армии фуражом и сухим пайком, ну а Кацман пошел по линии политической грамотности в подчиненных ему воинских подразделениях, то бишь стал комиссаром.

Роза, не отдавая предпочтения никому из этой боевой троицы, тем не менее по-своему старалась, и отдаваясь по словам поэта Северянина, «грозово», как умела помогала победе революции.

Время быстротечно, а законам природы наплевать и на белых, и на красных, и на троцкистов, и на анархистов: одним словом, как-то под Благовещенье девушка Роза разродилась младенцем мужского пола.

Коммунары, сбросив портупеи, шашки и маузеры в деревянных кобурах, в молчании столпились возле люльки, вглядывались в краснокожее, влажное существо, тщетно пытаясь определить национальность чада.

Осознав, что в мальчике в настоящий момент ни один из национальных признаков особо не превалирует, большевики решили бросить жребий.

Судьбу младенца должен был решить серебряный полтинник, брошенный Поповым под самый потолок комнаты. Аверс упавшей монеты соответствовал бы русской национальности, реверс – украинской, а гурт, сиречь ребро, отчего-то досталось еврею.

Итак, монета со звоном полетела к потолку, а потом, полностью подчиняясь закону всемирного тяготения, понеслась вниз.

Друзья (один из которых вполне вероятно был потенциальным папой) в пыльных буденовках склонились над вертящимся по паркету полтиннику, ожидая, когда ж, наконец, остановится его выматывавшее душу вращение.

Вращение закончилось, но монета, попав в щелку между паркетными плашками, осталась стоять на ребре.

Кацман было решил оспорить подобный результат жеребьевки, но глянув на мужественные лица своих товарищей, на их побелевшие, судорожно сжатые, революционные кулаки, передумал и распрямившись проговорил тихо, на иврит.

– שלוםהבן. – Что, скорее всего, означало:

– Здравствуй, сынок.

…Мальчика до совершеннолетия решили не обрезать, чтобы не вводить окружающих в зависть, а имя и отчество ребенку, а равно и всем его потомкам, вплоть до седьмого колена, из солидарности, постановили давать славянские: русские и украинские.

Итак, как уже было сказано, история эта началась очень давно…

2.

…Кацман Михайло Петрович, 1969 года рождения стойко нес в себе все генетические достоинства своих героических предков и не менее стойко сносил и их очевидные недостатки, отчего на одном месте подолгу не задерживался и со службы увольнялся обычно с громким скандалом, но с тем ни менее чистой трудовой книжкой.

Вся его родня, товарищи и знакомые, проникнув состраданием к внуку пламенных революционеров, попытались устроить судьбу молодого человека через свои каналы.

Сначала Михайло Петрович сел за швейную машинку и обложившись лекалами, дорогими шкурками и мехами начал осваивать благородную и прибыльную профессию скорняка. Поначалу все шло славно, но однажды, продав гражданке Климовой небольшую модную шубку из шкур южноафриканского гепарда за смешные по тем временам 350 американских долларов, он фраернулся.

Во-первых, муж вышеупомянутой гражданки Климовой оказался биологом, вроде бы даже профессором фелинологии, а во-вторых, анилиновые красители, коими пользовался бедолага Кацман оказались слабенькими и в очередной предновогодний дождь шубка полиняла, явив на свет шкурки некогда ласково мурлычущих Мурок и Барсиков.

Валюту пришлось вернуть. Плюс бесплатная каракулевая шапка мадам Климовой, в виде небольшой компенсации за моральный ущерб, а также теплые кроличьи стельки ее супругу, зоологу. Чтоб он был здоров и живуч, как изучаемые им хищники из семейства кошачьих.

Через неделю все тот же Кацман Михайло Петрович уже примерял фирменный китель проводника поезда-экспресса Рига — Владивосток.

Туда – Рижский бальзам, оттуда, икра и красная рыба. Даже ленивый и никчемный человек, на этом хлебном месте уже через месяц о новеньких Жигулях подумывал бы, но не Кацман.

Нет!

Наш Михайло Петрович был не из таких.

Оприходовав за 7038 километров (по прямой в один конец) все запасы прибалтийского пойла, а на обратном пути, потеряв где-то под Челябинском канистру с красной икрой и три огромных балыка из кижуча, он вернулся в Москву, вернее сказать, в Подмосковье, на свою дачку-избушку под Копотней, опухшим, элегантно небритым, полупьяненьким и безработным.

Все Кацманы, а заодно Поповы и Дьяченко, имевшие хоть какое-то, даже самое отдаленное отношение к нему, от Михайло Петровича отвернулись. И их можно понять. Ну, сколько можно-то, в самом деле?!

3.

…Дрожащими с похмелья пальцами, Кацман пытался из обрывка газеты и трех папиросных окурков скрутить нечто похожее на самокрутку.

Пальцы не слушались, табак рассыпался, а замызганный кусок газеты вновь и вновь невесомо опускался к ногам Михайло Петровича.

…- Ах ё…- Хотел было с ругнуться на чистом иврите обескураженный Кацман, но в это время взгляд его случайно упал на мятый, обмусоленный газетный клочок, на котором было напечатано объявление.

«Господин Яблонский, князь, сын белоэмигрантов, меняет двухъярусные апартаменты в небоскребе на Брайтон бич в Нью-Йорке, на маленький домик в Подмосковье. Обязательное условие: березовая роща, пруд или ручей на территории участка и маленькое крылечко. Состояние дома господина Яблонского не волнует. Телефон в Москве: 434-16-40».

Кацман дважды перечитал объявление и окинув тоскливым взглядом осиновый лесок, окружающий его домик, задумался.

По большому счету, все условия, перечисленные в рекламе, совпадали, за исключением разве что леса, шумевшего у Михайло Петровича над головой, шумевшего отнюдь не по березовому.

Домик был.

Крылечко тоже, вот оно, прямо под тощим Кацмановским задом.

Даже поросший осокой и камышом ручеек пересекал по диагонали его дачный участок, но вот что делать с осинником?

Нацедив из десятилитровой бутыли литровую кружку розоватой браги (не пропадать же прокисшему варенью), молодой человек вошел в комнатушку, часть которой занимала большая русская печь, сквозь жирную побелку которой с трудом просматривались длинные, извилистые трещины. Механически, не думая, мазнув пальцем по печке, Михайло Петрович присел за стол.

Недозрелая брага шипела в кружке, в животе урчало, за окном кукушка щедро раздавала года каким-то случайным бездельникам-грибникам, а Кацман, поднеся свой указательный палец к носу, разглядывал его, так внимательно, словно впервые увиденную иностранную банкноту.

– Побелка…

Прошептал страшным голосом Михайло Петрович и опасливо оглянувшись, потянулся к телефону.

4.

Бригада из троих молодых таджиков, вооружившись лестницами, стремянками, кистями и ведрами полными белой, водоэмульсионной краской, приступила к работе.

Двое из них, споро работая большими щетинистыми кистями, покрывали белилами, зеленовато-серые стволы осин, а третий (относительно неплохо понимающий русский язык), периодически всматриваясь в репродукции картин Левитана и Шишкина, наносил на девственно белые стволы деревьев, черные штрихи.

Буквально на глазах, осиновый лес превращался в благородную, березовую рощицу.

Единственно, что слегка омрачало радость неугомонного Кацмана, так это тяжелый дух черного «Кузбасс лака» витающий среди деревьев.

Однако, Михайло Петрович надеялся, что к следующей субботе, а именно тогда обещался подъехать новоявленный владелец подмосковного надела эмигрант Яблонский, черные лаковые штрихи “Кузбасс” подсохнут и запах исчезнет.

– Бог не пошлет калачи, если лежать на печи, – шептал потенциальный американец, приклеивая к стволам «березок» на клей ПВА грибы чага.

К субботе старательно подметенная избушка посреди березовой рощицы ожидала приезда старика-эмигранта. У калитки, в отутюженном кителе проводника Российских железных дорог с русско-английским разговорником в руках томился тщательно выбритый и абсолютно трезвый Кацман Михайло Петрович.

Дело было на мази…

5.

Михайло Петрович Кацман, он же Майкл Кацман, курил окурок сигары, найденный им на квартирной площадке и, качаясь в кресле-качалке, смотрел с тоской сквозь огромное распахнутое окно на крыши небоскребов.

На столе лежало много раз перечитанное, третьего дня полученное письмо из России.

«Уважаемый г-н Кацман. Спасибо огромное за нашу сделку, за наш обмен. Именно так я себе и представлял Россию-матушку. Березовая рощица, ручеек, избушка с печкой и крылечком. Теперь я, который мечтал умереть на Родине, о смерти и не думаю. Каждое утро, я и моя новая знакомая Клавдия Ивановна Москвина, живущая по соседству, прогуливаемся по моим новым владениям. Я декламирую ей Ахматову и Цветаеву, читаю ей Роберта Бернса в подлиннике, а она напевает мне песенки Вертинского и Лещенко. Что может быть лучше? Кстати, уважаемый г-н Кацман. Торопливо собираясь на Родину, я совершенно упустил из виду оплатить аренду квартиры. Надеюсь, несколько сот долларов ежемесячно не будут для вас слишком тяжелым бременем? Засим кн. Яблонский, Владимир Александрович. P.S. Кстати, дражайший г-н Кацман. Вчера я в двух шагах от дома, нарезал целую корзину прелестных грибов с ярко-оранжевыми шляпками. Клавдия Ивановна назвала их отчего-то подосиновиками. Еще раз моя благодарность, и до свидания! Москва. Капотня. 18 июля 2006 года от р.х.»

Выплюнув измусоленный сигарный окурок прямо в оконный проем, Майкл Кацман выгреб из кармана всю оставшуюся после переезда наличность.

…Пять американских долларов, двадцать восемь центов и сто рублей одной бумажкой, жалкой кучкой упали поверх письма Яблонского.

Отчаянно захотелось напиться: вдрызг, в хлам.

Захотелось упасть не раздеваясь, в шляпе и ботинках на одну из пяти кроватей в любой из пяти спален, крепко уснуть, быть может даже и обмочиться спьяну, ну а проснуться уже дома, в своем домике, не далеко от Капотни.

– Так вот что такое ностальгия…- вытирая слезы промычал Михайло Петрович и, вернув деньги в карман, отправился в редакцию ближайшей газеты, чтобы подать объявление об обмене двухъярусных апартаментов на Брайтон бич в Нью-Йорке на маленький домик в России…