Интернет и социальные сети, безусловно, оказывают влияние на человеческое общение – как положительное, так и не слишком. Говоря о положительных сторонах этого явления – площадка, основанная на сетевой поддержке, собирает вместе людей, которые без её посредничества никогда бы не встретились, людей из разных концов света. Конечно, это не заменяет личного общения. Но для определённого типа людей такая коммуникация может превосходить поверхностное личное общение, во многом основанное не на содержании разговора, а на громкости и тембре голоса, уверенности в поведении и внешности.
Виртуальное общение намного ближе к сердцевинке человеческого сознания, так как поверхностными разговорами здесь трудно удержать внимание, контакт сразу происходит на более глубоком уровне. Разумеется, и здесь образовался свой уровень поверхностности, так называемая «виртуальная персона»; что-то сродни сценическому образу. Тем не менее, в сети человеку открыться легче и быстрее – и, при желании, найти возможности для глубоких бесед по душам.
Но есть и негативная сторона у такой коммуникации: собеседник может вообще уйти из жизни, а ты останешься в неведении.
Со мной как раз произошёл такой случай. Последние семнадцать лет у меня был виртуальный друг – и вот её не стало. Её звали Каролина Моррисон. Мы познакомились в 2003 году в виртуальном писательском клубе. Она жила где-то в Нью Йорке, на Манхэттене, и очень многое дала мне в понимании Америки и
средних американцев, так называемых средних Джо и Джейн. Таких которые плохо учатся в школе, ибо нердами быть непопулярно, плохо знают историю своей страны, а чужих и подавно, совершенно не знакомы (за исключением кинематографический адаптаций) с мировой литературой, да и со своей собственной, и знающие очень мало за пределами своей профессии.
Зато они заядлый болельщики американского футбола и бейсбола, в кино любят секс и насилие, ну и судят друг друга, если есть возможность – ничего личного.
Ну а типичная Джейн – это любящая краситься и тратить деньги, покричать о правах женщин, даже в старости нелепо и вызывающе одетая, а в отношении культуры такая-же как и Джо.
Каролина, однако, была совсем не Джейн. Она как раз была хорошо знакома с литературой, и с английчской, и с французской, и с древне-греческой только в каком-то другом аспекте, что вызывало у нас частые споры до виртуальной хрипоты. Думаю, что прочитав её рассказ, который я перевёл, вы сразу это почувствуете.
Почему я думаю, что она ушла из жизни? Она и раньше пропадала на долгое время. Но это происходило после того, как мы разругивались в пух и прах. Уж очень у нас были разные нормы по умолчанию.
Один раз мы поругались насчет «Дамы с собачкой», произведением, с её точки зрения, недописаным.
Но в этот раз было иначе. В последнем письме Каролина сообщила, что плохо себя чувствует и боится, что у неё, наверное, ковид. Тогда, в 2020-м, эпидемия сильно ударила по Нью Йорку. Несколько раз после этого я посылал ей е-мэйлы с просьбой, чтобы просто написала, что жива, даже если злится на меня и не хочет разговаривать. Но все эти сообщения остались без ответа.
Вот так. С её мужем я не знаком. Даже могилу не могу навестить. Поэтому хочу сделать хоть что-то. Вот перевёл на русский её рассказ. Напомнило мне фильм «Ко мне Мухтар», когда Никулин купил Мухтару, в награду за его геройство, пол кило сосисок.
Должен вам сказать, это было нелегко. В ежедневном обиходе Каролина писала просто и понятно, часто едко и остроумно – с юмором у неё было всё в порядке. Но как только она писала «творчески», в неё будто дьявол вселялся. Она писала такими длинными и витиеватыми предложениями, с вплетённым в них местным жаргоном, ругательствами и склонностью к анекдотизму и гротеску в описании, что мне иногда было трудно понять все оттенки смысла, а перевести – ещё труднее.
Тем не менее, я попытался – и рад представить вашему вниманию один из её рассказов. Я потратил на этот перевод несколько дней, но всё равно он очень далёк от оригинала. С другой стороны, в процессе перевода, я будто снова общался с ней.
Каролина Моррисон – «Дао перистальтики»
В то утро, по своему обыкновению волоча ноги, чтобы выпить кофе, прежде чем пойти в уборную, Дорис чуть не упала, споткнувшись о своё открытие того, что большая куча на «его» стороне кровати, была, в сущности, просто скомканным одеялом.
– Эдди, ты что, издеваешься? Неужели ты опять спятил?
Ритмичные сипы, храпы и выбрызги с обратной стороны его блестящего, заляпанного солоноватыми и наперчёнными пальцами облысевшего пятна, ответили Дорис как на первый вопрос – нет, он не издевался… Так и на второй – да, должно быть, действительно, совсем спятил.
На этом вопросе и ответе можно было закончить.
О, чёрт. Неужели опять?
Не особенно заботясь о том, куда наступать, Дорис переступила через не только храпящего и хлюпающего, но уже и хрюкающего супруга, к кухонному гарнитуру. Вставив фильтр с кофе в кофеварку, залив воду и включив, она внезапно осознала, насколько приятнее была компания её мужа, когда он валялся сонный на кухонном полу. После чего она, осторожно отступая по своим следам вокруг туши Эдди, направилась в туалет.
Сидя там в туманной оглушённости, в своих розовых пушистых тапочках, резко выделяющихся на холодной чёрно-белой щебёночной плитке, она пробыла в этом помещении столько же времени, сколько потребовалось кофеварке, чтобы «выполнить свой долг», пытаясь, как всегда с большим трудом, выполнить свой…
…Дорис задумалась, сможет ли сейчас приложить внутреннее усилие, подобное тому, которое она должна продолжать прилагать в своём браке. Продолжать сносить это самое «что-бы-ни-готовило-нам-будущее», в то время как «он» блуждал по квартире, разговаривая со столовыми ложками, болтая с коробками и секретничая с ножницами для стрижки ногтей.
И капающими кранами.
И с коробками И с открытыми коробками тампонов.
И с примусом на самой верхней полке…
И со всеми остальными предметами, которые никогда, ни с кем и ни о чём не говорили, но вдруг, после того как Эдди переставал принимать таблетки, не могли заткнуться. Казалось, не могло пройти и десяти минут без этого общения, происходящего в такой тайне, которую только ОН мог расшифровать, ибо, чёрт возьми, ОНА никогда не была источником этой коммуникации.
Осёл!
Да, там в кухне на полу лежал Эдди, а она сидела здесь; и всё, что она знала – это то, что каждый раз, когда он тянул её вниз по этой дорожке, с каждым разом это приглашение звучало всё более и более привлекательным, до такой степени, что ей просто хотелось расслабиться и присоединиться к происходящему. Постараться настроиться на ту же частоту, которую уловил он, чтобы суметь применить к себе некоторые из тех одобрений и словесных похлопываний по спине, которые Эдди всегда расточал греющимся на плите макаронам… или дождю, стекающему вниз по оконной панели… или чаевым четвертакам, выпадающим из кармана её униформы и со звоном падающим на пол, когда она возвратилась домой после смены.
Или – кто знает? Смотря по тому, куда всё шло – может быть, она просто направилась бы в совершенно ином направлении?
В любом случае, чистя зубы, Дорис начала серьёзно задумываться, чем всё это закончится.
– жжжжжжжжж! – доносилось до неё звуки яростной чистки зубов, со стороны отражающегося в зеркале аптечного шкафа, наплывов рыхлых мешковатых округлостей. Отражение, как всегда лишённое дара речи, просто отвернуло свои водянистые, с рыжеватым отсветом глаза… кивнуло в медленном, грустном согласии… и исчезло.
Уже одевшись на работу, Дорис возвратилась к кухонному столу и с гримасой отвращения проглотила последнюю густую порцию своего, с недавнего времени ежедневного, слабительного – жертвоприношение отвратным богам «регулярности»… и, закончив тужиться, возобновила приготовление второй чашки чёрного кофе с тремя ложками сахара, насупленно глядя на мужа, до сих пор лежащего посреди потёртого жёлтого линолеума – булькая, храпя и теперь, сверх этого, исходящего слюной.
Да. Нехорошо, что он не спал в постели прошлой ночью. Паршиво. Каждый раз, когда он перестаёт принимать таблетки…
…неважно – танцевал бы он счастливо по всей гостиной полчаса подряд, потому что звук спуска в туалете в тот день спел ему детскую песенку… или она, придя домой, нашла бы его сидящим на супружеской кровати в темноте – с самодовольной ухмылкой, отпечатанной на лице, – по-видимому, блендер шепнул Эдди, мол, надо сохранить в секрете тот факт, что ножницы для волос в носу назвали его «милым»…
…или вспомнить тот день, когда Дорис пришла как раз вовремя, чтобы схватить мужа за пижамные штаны и за ноги оттащить от кухонного окна, откуда он почти наполовину высунулся – просто потому что, как рассказал Эдди со слезами на глазах, утешенный миской сахарных хлопьев… потому что ветер сдул коробку с хлопьями с подоконника, а он услышал, как она взывает о помощи пятью этажами ниже…
…тем не менее, он ни разу до сегодняшнего дня он не спал вне постели – где Эдди храпел так, что стёкла чуть не выпадали из окон, при этом пукая так, что обои слезали со стен – всё это он делал во сне каждую ночь со дня их женитьбы.
Никогда до сегодняшнего дня.
С отсутствующим выражением лица Дорис смотрела в пространство в течение нескольких мгновений, пока слабое тиканье её наручных часов не вернуло женщину к реальности. Шумно скребя своим стулом по потрёпанному жёлтому линолеуму, она отправила в раковину чашку с остатками остывшего слабительного, которое уже невозможно было допить.
Звуки чего-то, что тащили по гладкому ободранному жёлтому полу, прохладно подрагивающие под его щекой, выдернули Эдди из блаженной распластанности в мире мёртвых и поставили его на карачки где-то между «ничем» и «вменяемостью».
– Вот он, гигантский помощник! Он меня нашёл! Помогите мне, пожалуйста! Я нашёл клубнику!
Чёрт возьми! Она забыла, что он был здесь. Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт!
Медленно разогнувшись в сидячее положение, Эдди выгнал гигантов и клубнику в дальние пределы своей внутренней темноты – и стал осматривать кухню, двигая лишь выпученными красными глазами.
– Тццц, Дори, Дори, тццц Дори… а где почта?
Вздохнув, Дорис ускользнула к раковине от вращающихся глаз насоленной-наперченой-чешуйчатой статуи Эдди, шептавшей что-то на максимальной громкости потёртому жёлтому линолеуму – и включила кран.
– …Дори, тццц! Дори! Ты меня видишь? Я невидимый! Чёрт побери, я невидимый!! Чёрт, неужели опять почта, мать их, чёрт побери?!
Сполоснув стакан и чашку, перевернув их, чтобы стекла вода, боковым зрением она наблюдала за Эдди – сейчас он прижал помидорно-красные руки к бокам и, выпучив глаза, был вне себя от своей внезапной невидимости. Дорис не смогла подавить улыбку.
Но «почта»? Что? Если чем-то и можно было стереть улыбку с её лица, так этим словом.
И оно-таки стёрло.
– Да, Эдди – я вижу! И нет, Эдди, никакой почты! Она не приходит до полудня, ты же знаешь. А сейчас ещё семи нет!
Глядя на него искоса, Дорис наклонилась к раковине, и в задумчивости подобрала губку и начала праздно тыкать ей вокруг, говоря с самой собой.
– Смешно, что ты, Эдди, спрашиваешь про почту. Я только вчера как раз думала о том, что ты перестал интересоваться этими посланиями. Естественно – ведь сейчас ты стал пить эти новые таблетки. Слава тебе, господи! Но потом, из-за этих новых таблеток, ты дошёл до того, что вообще перестал что-либо видеть. А помнишь, как ты таскал меня по всей квартире и показывал мне эту твою «почту»? Нет? Скорее всего, ты не помнишь. Но, да – чтобы показать мне их, ты тащил меня за софу или совал мою голову под раковину, указывал, и я спрашивала: «На что? На что я здесь должна смотреть?» А ты весь надувался счастьем и говорил: «Это моя почта, Дори, любовные письма ко мне! Посмотри, как все оставляют мне любовные послания. Видишь, как они меня любят!» И – хаха! – я видела только то, что нужно было купить больше мышеловок. Потому как всё, на что ты указывал, было мышиными какашками. Следами мышиных какашек!
Глаза Дорис продолжали обследовать раковину, ища грязные пятна, соответствующие рассказу.
– Смешно! Помнишь, как мышиные какашки были «любовными письмами»? Тогда это было не так смешно. Нет ничего смешного в том, что ты творил, когда не принимал таблетки! Хотя ты был счастлив. Но потом случился этот дурацкий день.
Помнишь этот день, Эдди? Помнишь? Помнишь, как на работе ты впервые увидел крысиные какашки и чуть не свихнулся, потому что они были такими огромными, помнишь это? Помнишь, как ты носился и кричал о «гигантах», разбрасывая вокруг вещи и бросался на людей? Слава богу, тебя тогда посадили под замок, а то говорили, что ты готов был выброситься из окна!
Помнишь это, Эдди? Помнишь, как ты хотел выброситься из окна, из-за огромного размера какашек? Нет, по-моему, ты не помнишь совершенно ничего!
Зато я помню! Да, помню! Я помню, когда они звонили мне, эти сволочные доктора, звонили мне, чтобы я подписала бумаги, чтобы они могли тебя запереть в психушке – до такой степени тебе было плохо. И я думала… «ну, ёлки-палки… наконец-то!» После стольких лет, когда я умоляла их сделать хоть что-то, эти врачи, наконец, собрались чем-то мне помочь. И когда я, наконец, туда добралась, они дали тебе новые таблетки – а ты улыбался и вёл себя как нормальный человек. И эти врачи, эти долбаные врачи, поменяли своё мнение и заставили меня забрать тебя домой! Прямо как всегда! Снова – мы с тобой и кучка новых таблеток!
Губка в руках Дорис обнаружило мнимое пятно и начала его яростно скрести.
– Но всё же – спасибо богу за эти таблетки, правда, Эдди? Без них, кажется, мы не смогли бы с тобой сейчас здесь находиться и мирно беседовать. Если бы ты не принимал их каждое утро – наверное, нас с тобой разделяла бы клетка… Может и нет, но ведь, принимая таблетки каждый день, как доктор прописал, ты больше не получаешь писем от мышей? Нет! И это здорово! А теперь и люди на твоей работе, проявляя понимание, позволят тебе вернуться, если ты покажешь себя в лучшем свете, без эксцессов и без проблем. Тогда мы опять на пару месяцев будем счастливы, «счастье для Дори и Эдди», а?
«Долго и счастливо – для Дори и Эдди». Наконец-то! И только благодаря таблеткам. Спасибо богу за эти таблетки! Правда, Эдди? Слава богу, что они есть!
Дорис приостановила оттирание фантомного пятна и задержала дыхание. Конечно, шансов получить прямой ответ ни на этот, ни на какой-либо другой вопрос не было. Не сейчас. Она поняла это ещё вчера, когда что-то хрустнуло под совком в коридоре – это был трёхнедельный запас оранжевых таблеток, которые она так тщательно отсчитывала по две… и клала рядом с его пакетиком сока каждое утро в течение последних десяти месяцев, как идиотка – веря, что Эдди их примет, а ей не придётся опаздывать на работу, контролируя мужа.
Так что нет – Дорис не ожидала, что Эдди не станет говорить ерунды. Неудивительно, что его сознание унеслось в такую даль – три недели без таблеток!..
Она только спрашивала себя: как далеко его, собственно, унесло?
Всё ещё наклонившись к раковине, Дорис прислушивалась к своему дыханию – но вот её наручные часы внезапно тикнули – и она поняла, что стоит так уже полчаса, вместо того, чтобы определить, насколько далеко улетело сознание Эдди.
И когда она повернулась, чтобы посмотреть, в какие дали действительно улетел его разум, Эдди стоял на четвереньках посреди потёртого жёлтого линолеума, зажатый между холодильником и угловой стеной, где раньше стояла табуретка, которую Эдди сломал, танцуя на ней – услышав однажды от светильника, как красива его лениво растущая борода.
Дорис в сердцах швырнула посудную губку на её обычное место, рядом с краном холодной воды, затем на цыпочках прокралась в сторону большого, жирного, покрытого сине-зеленой фланелью, зада Эдди, колыхавшегося перед ней, как красная тряпка перед быком. И, вытянув шею над его сгорбленной спиной, она убедилась… что он был точно таким же, как десять месяцев назад: щека прислонена к линолеуму, хихикает, как дебил… и говорит с мышиным дерьмом.
Вот сволочь, а?!
Сумасшедшая, ёбаная сволочь!
Только внезапный скрутивший Дорис спазм от слабительного, которое она только что заглотила, ухвативший её внутренности, накатив изнутри волной жара, спас его большой жирный зад, покрытый сине-зеленой фланелью, от звонкого пинка.
Но нет – она уже слишком много раз наступала на эти грабли. Факты были столь ясны, что сейчас они не просто упрямо говорили, а даже желали… вправить Эдди мозги.
Так что, может быть, действительно пришло время идти другим путём? В совершенно ином направлении?
Когда и где, интересно, всё это, в конце концов, закончится?!
Так может быть – здесь и сейчас?
Предъявив Эдди этот гипотетический вопрос, Дорис потопталась у кухонного гарнитура, вытащила самую большую разливную ложку из цветного держателя и, оставив своего сумасшедшего мужа наслаждаться «почтой», пока он ещё мог, повернулась и вышла из кухни – в коридор, а затем в туалет…
Если Эдди, мой дурачок, так хочет получить письмо – отлично!
Он его получит.
От НЕЁ.
Только, чёрт возьми, это точно не будет «любовным письмом», твою мать!
Уже в пальто, звякая ключами в руках, Дорис остановилась в дверях, чтобы зайти на кухню.
– Эдди, я ухожу. Твои сладкие хлопья на столешнице – будь осторожен, верхняя крышка не открывается, не тряси коробку. А в твой пакетик с соком я уже воткнула трубочку. Всё, что тебе нужно – вытащить молоко из холодильника. Не забудь в этот раз поставить его назад, хорошо? И твои таблетки – они рядом с соком, как обычно. Не теряй их.
И да… я почти забыла о почте. Она пришла, пока ты игрался там в углу. Экстренное послание от меня лично тебе. Не пропусти его, Эдди, я оставила послание прямо в твоей миске!
Довольная, Дорис начала отступать, закрывая дверь… затем внезапно распахнула её настежь. Чёрт возьми, как же я могла забыть?! Впившись взглядом в неподвижный позвоночник Эдди, она тихонько проскользнула к кухонному окну – и дюйм за скрипящим дюймом отомкнула задвижки, широко открыла окна, при этом пробормотав себе под нос:
– Пока, милый Эдди, пока!
Улыбка не сходила с лица Дорис до той минуты, когда в закусочной появились полицейские, чтобы сообщить ей «плохие новости»:
– Мэм, по всей вероятности, произошёл несчастный случай – ваш муж вывалился из окна…
Полицейский сказал, что сосед слышал, как он выкрикивал что-то о «гигантах», пролетая мимо его окон.
Но несмотря на выражение ужаса, которое Дорис наклеила поверх своей улыбки, она всё же никак не могла заставить себя перестать хихикать из-под этой маски скорби.
Автор публикации
