Ехал на метро и с насторожённым интересом наблюдал по сторонам, во всём выискивая несовпадения. Первое, что привлекло внимание, – это отсутствие нищих стариков и инвалидов, просящих милостыню в переходах подземки. В моём мире, как правило, на каждой станции один или двое обязательно присутствовали. Здесь же не было даже намёка на то, что они вообще существуют.
Следующим несоответствием были объявления диктора в громкоговорителях вагонов. Вместо привычного: «Уважаемые пассажиры, будьте вежливы. Если рядом с вами стоят пожилые люди, инвалиды, мамы с маленькими детьми, уступите им место. Спасибо. Осторожно! Двери закрываются! Следующая станция…» звучало следующее: «Следующая станция такая-то… Пассажиры! При обнаружении забытых вещей и подозрительных предметов следует немедленно сообщить об этом машинисту поезда!»
И всё. Никаких тебе предупреждений, никаких просьб быть вежливыми. Сухая информация. Лаконичная, внятная, исчерпывающая. Ничего лишнего.
А вот реклама, которой полнились стены вагонов, практически ничем не отличалась от той, которую приходилось видеть в привычном мире. Всё те же гаджеты, «чудодейственные» методики излечения от простатита и геморроя (причём, как правило, обе болячки обещали победить одним и тем же «чудо-прибором»), обучение за границей и услуги по быстрому выведению из запоя. Разве что призывы «побаловать свою любимую» отсутствовали напрочь. Но тут всё было и так ясно – просто любимые отсутствовали, а желающих кого-либо баловать, видимо, было не много. Если такие вообще существовали в природе…
В остальном же – всё, как всегда: молчаливые пассажиры, с угрюмыми лицами, сосредоточенно уставившиеся в экраны мобильников, и гул катящегося поезда. Скука.
Особое внимание обращал на детей, ища подтверждения своей догадки. Наверное, со стороны я выглядел, как какой-нибудь маньяк-педофил, пристально следящий за каждым проходящим мимо ребёнком. Всматривался, прислушивался, некоторым даже улыбался. Дети как дети. Кто-то капризничает, кто-то шалит, кто-то послушно идёт вприпрыжку рядом с родителями. Всё, как всегда. Поэтому ни подтверждений, ни опровержений своей теории в их поведении я так и не нашёл.
К тому времени, как удалось добраться до детского сада, Юлькину группу уже вывели на вечернюю прогулку. Дочь, увидев папу, идущего по тротуару, спокойно подошла к воспитательнице, что-то сказала и ткнула в мою сторону пальчиком. Женщина посмотрела на меня и утвердительно кивнула. Юлька медленно заковыляла навстречу, что было совсем уж не в её стиле. Как правило, если мне удавалось забрать дочь из сада, а это удавалось крайне редко, она радостно кричала «Папа!» и с улыбкой до ушей неслась навстречу. Сейчас же я почувствовал комок в горле, но, переборов мгновенную слабость, решил не делать поспешных выводов.
– Привет, солнышко, – сказал я, когда она подошла поближе и остановилась в двух шагах от меня.
Юлька прищурила один глаз и хихикнула:
– Я не солнышко, я Юлия.
– Знаю, доченька. Иди ко мне. – Я протянул к ребёнку руки.
Она сделала ещё шаг, насторожённо глядя прямо мне в глаза.
– Иди, – повторил я. – Ты меня боишься?
Дочь широко улыбнулась и отрицательно покачала головой.
– Обнимешь папу?
Юлька закивала, но обнимать не торопилась. Я присел рядом и прижал её к себе. Только после этого малышка обвила мою шею и тоже обняла, прислонившись к небритой щеке. Тут же отпрянула, но рук не разжала.
– Папа! – возмущённо протянула Юлька. – Ты колючий!
– Да, солнышко, колючий, – не смог сдержать я смеха. – Забыл, когда последний раз брился.
– А почему у тебя колючки?
– А просто твой папа – ёжик! – Я скорчил смешную рожицу, и дочь захохотала.
– Не-ет. Ты папа. А зачем ты меня обнимаешь?
– Потому что соскучился.
– Как это?
– Ну, это когда долго не видишь кого-то и тебе без него плохо, а потом встречаешь его и радуешься.
В висках снова пульсировало. Я даже начал переживать, что дочь заметит волнение, и это её снова напугает. Но Юльку моё волнение интересовало в последнюю очередь. Сейчас её больше занимало моё непривычное внимание.
– А ты скучаешь? – не унимался я.
Она снова смутилась и утвердительно кивнула. Её непослушные кудряшки качнулись в такт.
– Ты смешной, папа.
– Почему?
Юлька пожала плечами и промолчала.
– А ты знаешь что такое «люблю»?
– Да. – Дочь стала серьёзной и снова утвердительно закивала. На этот раз часто.
– А меня любишь?
Она испуганно посмотрела мне в глаза и отрицательно закачала головкой.
– Нет! Не люблю! Честно-пречестно!
– А я тебя очень люблю. Больше всех на свете, – тихо сказал я и поцеловал её в маленький носик.
Юлька крепко сжала мою шею и прижалась к небритой щеке. Теперь даже колючки её не пугали.
– Папа, – прошептала она, – только ты маме не говори. Мама говорила, что это плохо.
– Я знаю, золотко, знаю, – шептал я и чувствовал, как на глаза наворачиваются крупные горячие слёзы. – Мы никому ничего не скажем. Это будет наш секрет. Хорошо?
Она, не разжимая объятий, закивала.
– Папа, – шепнула Юлька.
– М-м-м?
– Ты хороший. Я тебя тоже люблю. Сильно-сильно! – Она немного отстранилась, а затем поцеловала меня в нос так же, как я её, и снова обняла. Её кудряшки щекотали лицо. От этого нос невыносимо чесался, но это был момент настоящего счастья.
– Я знаю, – борясь с огромным комком в горле, выдавил я и понёс дочурку к выходу.
Маша пришла домой под вечер, но не сказала ни слова. Даже не поинтересовалась, почему это я дома, а не в больнице, и почему забрал Юльку из сада, не предупредив её об этом. Видимо, дулась за скандал, который я учинил ей в палате. Но так было даже лучше. Мы с дочерью делали вид, что сегодня в саду не было того самого разговора и не было никаких секретов. Лишь изредка малышка тайком улыбалась мне и смущённо прятала взгляд, когда я подмигивал ей в ответ.
Жена приготовила ужин, накормила Юльку и ушла в ванную, чтобы принять душ. Я уложил дочурку в кровать, прилёг с ней рядом и предложил рассказать сказку на ночь. Она в очередной раз удивилась, но от такого очевидного удовольствия отказываться не стала.
Сказка была о гадком утёнке. Юлька слушала с открытым ртом, а когда рассказ дошёл до того места, где маленького, но некрасивого птенца выгнали с птичьего двора, расплакалась. В этот момент из ванной вышла Маша. Она услышала всхлипывания и вошла в детскую.
– Что происходит?
– Ничего. Просто сказка жалостливая попалась. Надо было, наверное, что-нибудь попроще выбрать. Про курочку Рябу какую-нибудь или про репку. Хочешь, про репку расскажу? – обратился я к дочери.
Юлька всхлипнула и кивнула.
– Бред какой-то… – буркнула Маша и, видимо потеряв всякий интерес к происходящему, удалилась в другую комнату.
– Посадил дед репку. Выросла репка большая-пребольшая! – начал было я, но Юлька перебила:
– А гадкий утёнок домой вернётся?
Я провёл ладонью по кудряшкам.
– Нет, солнышко…
Тут её нижняя губка опять искривилась. Она готова была расплакаться, и я поспешил её заверить, что утёнок, а точнее лебедёнок, вырос, стал большим и красивым и улетел вместе с другими лебедями в тёплые края.
– А те, кто его обижал, смотрели на небо и говорили: «Какие красивые и сильные птицы! Как же им повезло, что они умеют летать!» А гадкий утёнок помахал им крылом и… пукнул на прощание!
Юлька расхохоталась, мигом забыв о том, что ещё минуту назад готова была расплакаться.
Под репку малышка уснула. Её глазки закрылись ещё до того, как мускулистая мышка Валера, по просьбе кошки Людмилы Константиновны, скооперировалась с прочей живностью для достижения общеколлективного результата.
Я смотрел на неё и размышлял над тем, что же происходит с людьми в этом странном мире? Почему из таких сердобольных, искренне любящих малышей вырастают бездушные, корыстные, расчётливые манекены? Что делает их такими? И как обезопасить этот маленький сопящий комочек радости от той чудовищной участи, которая со временем постигает всех без исключения взрослых?
А ещё в уставшей голове возник новый вопрос. Пугающий, очевидный. И удивлял этот вопрос не меньше, чем пугал. Точнее, удивляло то, что я до сих пор не задумывался над ним. Если я нахожусь в мире, в котором есть Маша и Юлька… если в этом мире есть Гена и сосед Егор Семёнович… если здесь есть мои коллеги по работе, воспитатели в детском саду… Да чего уж там – здесь есть все! А где же тогда я? Точнее, не я, а тот самый двойник, который, по логике, должен быть мной в этом мире. Где бездушный, пустой отец Юльки и муж Маши? Почему я живу в его квартире, в его семье, пользуюсь его одеждой и деньгами? Да я даже с его работы уволился! Дочка искренне удивлялась моему поведению сегодня, а значит, до сих пор отец себя с ней так не вёл. Значит, папа был не менее бездушным и холодным, чем мама. То есть он был! Так где же он теперь?
На этот вопрос, как и на множество других, ответа не было. В тот вечер я больше всего боялся, что этот человек рано или поздно объявится. Объявится и помешает. Сломает, разрушит то, что я вознамерился построить. А я в тот вечер, ни много ни мало, решил совершить нечто воистину невозможное. То, что на моём месте обязан был сделать любой отец из моего мира. То, для чего любой хороший отец готов был бы пожертвовать собственной жизнью. И пусть это звучит пафосно, громко и излишне самонадеянно, но я решил сохранить в дочери то бесценное, что она пока ещё имела, но скоро могла потерять, – человеческую душу.
Автор публикации
