Ещё одна издёвка. «Мать»! Почему тогда не «Биомать»? Или не «Та, что меня родила когда-то»? Или назвать маму мамой язык не поворачивался?
Мама… Человек, любовь которого ощущаешь на любом расстоянии, вне зависимости от того, где находишься и чем занят. В её любви ни на секунду не приходилось сомневаться за прожитые тридцать четыре года. Да что там сомневаться! Такая безумная мысль ни разу даже в голову не приходила! Ну, кому придёт в голову сомневаться в материнской любви? Её любовь безусловна и неоспорима! Она не требует доказательств. Она просто есть, и всё. Это истина и никак иначе.
Никак?
И я почувствовал… Впервые в жизни почувствовал это сомнение. Сидел в церковном дворе и, как заторможенный, тупо смотрел на экран мобильника, не решаясь ответить на вызов. Я просто не понимал, кто звонит. Чья мама? Моя? Или того человека, который не вернулся домой? Того, чьё имя я ношу? Чья?
А на что я надеюсь? На то, что его мама вдруг скажет «Привет, сынок»? Или хотя бы назовёт меня Коля, а не Николай? А с чего вдруг? Кого я обманываю? Я нахожусь в церкви, которая берёт деньги за проповеди! Здесь даже священники… Да чёрт возьми! Здесь у священника на шее весит цепь из тридцати сребреников! А ведь так и есть! Эти серебряные монеты – сребреники! Точно такие же, как и те, за которые Иуда Искариот продал учителя! Боже мой! Какой абсурд!
Почему-то после этой догадки улучшилось настроение. Я даже засмеялся. Тогда я не осознал, но сейчас могу с уверенностью сказать: в тот момент я навсегда отбросил иллюзии, а вместе с ними исчезла и надежда. Надежда найти здесь хоть что-то живое, кроме Юльки. И стало легче.
Теперь мне глубоко наплевать на того человека, который звонил. Я встал, зашагал в сторону выхода, бросил в окошко кассы скомканную сотенную купюру вместе с выписанным счётом, быстро вышел на проспект и нажал на кнопку ответа.
– Алло! – произнёс тот голос, который когда-то пел мне перед сном колыбельные. – Здравствуй, сыночек.
Я встал на месте, как вкопанный! Несмотря на жуткий зной, по всему телу пробежал мороз, а каждая волосинка встала дыбом. Шум автомобилей, проносящихся мимо, куда-то отдалился, в груди защемило. Пришлось опереться на церковный забор, чтобы не потерять равновесие и не грохнуться на плавящийся асфальт.
– Привет, ма, – выдавил я.
– Что с тобой, Коленька? Ты не заболел? Хрипишь… – Голос её был каким-то грустным и усталым.
Я стоял под палящим солнцем и не понимал, что делать и что говорить. Всё, что я, казалось, ещё минуту назад понял об этом мире, в очередной раз перевернулось с ног на голову! Ещё минуту назад я хотел и даже планировал послать звонившую женщину ко всем чертям и стереть её номер из списка контактов, а теперь готов был бежать к ней, чтобы обнять, прижаться и расцеловать.
– Пустяки, мам, простыл немного. Ты как? Будто расстроена чем-то.
– Нет, Коленька. Всё хорошо. Соскучилась просто, вот и звоню. Ты не сердись только, пожалуйста. Сама не пойму, что это со мной. Старею, наверное. Время пришло, вот и распустила нюни.
Я слушал её и ушам своим не верил. Как так?
– Что значит «время пришло»? Ма! Ты где сейчас?
– Да где мне быть-то? Где и всегда.
– Дома, что ли?
– Вот ещё! – удивилась мама и хихикнула. – Ты этот концлагерь, конечно, можешь считать моим домом, но я, наверное, никогда к нему не привыкну.
– Да не юли ты! – не выдержал я, искренне испугавшись, что в таком безумном мире стариков и впрямь могут в концлагеря отправлять. – Какой ещё концлагерь? Где ты? Я сейчас приеду!
– Николай, ты меня пугаешь. Ты точно здоров?
На этот раз голос мамы прозвучал совсем иначе.
Появились знакомые металлические нотки, присущие всем «местным».
– Мам, мне нужно с тобой поговорить. Хочу к тебе приехать. Просто назови адрес. Я тебя очень прошу.
– Да что ж такое-то? Гагарина, 101. Позвони, когда подъедешь!
Мама положила трубку. Я принялся озираться по сторонам в поисках такси, на ходу вспоминая, что именно находится на проспекте Гагарина, 101. Я определённо бывал там раньше. И даже помнил, что ездил туда по работе. Вот только никак не мог вспомнить, для чего именно. Всю дорогу рылся в памяти, пытаясь выудить из неё хоть что-то вразумительное, но безрезультатно. Таксист в ответ на мои расспросы пожал плечами, поспешил заверить, что для того, чтобы довезти пассажира до нужного адреса, ему не обязательно знать, что именно там находится, и сделал радио погромче, давая понять, что разговор окончен.
Только когда такси подъехало к широким каменным ступеням, ведущим на не менее широкое крыльцо с колоннадой, я вспомнил, но от этого легче не стало.
Два года назад, летом две тысячи шестого, я проводил переговоры с руководством этого заведения на предмет заключения договора о реализации зарплатного проекта для их сотрудников. Это был муниципальный реабилитационный центр для детей-инвалидов. Вот только не понятно, при чём здесь мама? Она всю жизнь отработала учителем русского языка в школе, но уже пять лет была на пенсии. Проблемы с сердцем не позволяли работать. То есть рассчитывать на то, что мама устроилась на работу в реабилитационный центр – не вариант. Тогда что?
Снова вопросы. С каждой минутой их становилось всё больше. Они слипались между собой, комкались, переплетались, превращаясь в тяжёлый ком, и давили невыносимым бременем. Мне показалось, что рано или поздно от этого груза я сойду с ума. Попытки разобраться во всём сразу приводили к тому, что недопонимание усугублялось, принося всё новые загадки. Я устал от загадок. Устал от постоянного откровенного хаоса. И если бы не Юлька, я наверняка уже сдался бы.
Автор публикации
