Я лежу в собственном доме, в собственной постели, обнимаю женщину, с которой прожил добрую треть жизни. Говорю с ней по душам. Я чувствую её дыхание, слышу её голос, узнаю в нём каждую интонацию. Улавливаю тонкий запах её волос…
Историю о попугае я уже слышал сотню раз. Да и об однокласснике Маша однажды рассказывала. Но прерывать не хотелось. Я слушал её и узнавал в лежащей рядом Марии ту самую Машу, которую потерял, но так и не смог вернуть.
В соседней комнате беззаботно спала дочурка. Всё было так буднично, обыденно и в то же время замечательно. Если бы можно было остановить время и остаться так лежать в обнимку навсегда, то я без раздумий согласился бы. Лежать, глядя на звёздное небо, и делиться сокровенным с самым дорогим человеком. С человеком, который каким-то волшебным образом перестал быть холодной, бездушной, расчётливой куклой.
– Маш.
– М-м-м?
– Ты никогда не задумывалась над тем, почему дети счастливее взрослых?
Она удивлённо хмыкнула:
– Да как-то надобности не было. А с чего ты взял, что дети счастливее?
– Не знаю. Мне кажется, это очевидно.
– Может, и так. Наверное, дело в ответственности. Ты вырастаешь, у тебя появляются какие-то обязанности, заботы, долги. А пока ты ребёнок, какие у тебя заботы? Бегай себе во дворе, гоняй кошек палкой, ешь песок.
– А какой период в жизни для тебя самый счастливый?
Она снова хмыкнула. На этот раз чувствовалась в этом «хм» определённая доля раздражения и недовольства. Она отстранилась от меня и улеглась на спину.
– Что это тебя на философию потянуло, Семёнов?
– Просто мне иногда кажется, что мы недостаточно знаем друг друга.
– До недавних пор не казалось. Но в последнее время ты стал другим. И, честно говоря, меня это очень беспокоит.
– И что именно беспокоит? Три оргазма за час? – Я хотел разрядить обстановку, но на этот раз Мария была настроена на серьёзный разговор и никак не отреагировала на шутку.
– Думаю, ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю. У нас нормальная семья, Николай. По крайней мере, всегда была нормальной. И мне очень не хотелось бы что-то менять. Но ты, видимо, считаешь иначе. Нет? – Она помолчала, давая мне возможность высказаться, но я не отвечал. – Ты хоть сам замечаешь, как изменился? Ещё месяц назад ты гордился своей работой, карабкался вверх по карьерной лестнице… по головам шёл! Жёсткий, лаконичный, уверенный в себе мужик! Я себя чувствовала как за каменной стеной! Знала, что в любой жизненной ситуации ты способен защитить семью от любого… удара. И что происходит сейчас? Вместо того, чтобы быть главной опорой, ты превратился в мягкотелого занудного слюнтяя! Сюсюкаешь с ребёнком, как старый маразматик, ноешь о матери, как девчонка об улетевшем попугае, звонишь посреди рабочего дня и пускаешь слюни в трубку: «Машенька, мне плохо, я заболел…» Что с тобой, муж? Где твоя гордость? Где самолюбие? Где логика, в конце концов? К чему эти выходки?
– Маша…
– Хренаша! – рявкнула жена, перебивая меня на полуслове. – Не называй меня так, будто мне три года от роду! Ты меня ещё солнышком назови, как Юлию! Может, проблююсь. Семёнов, наша семья рушится, как ты не понимаешь?! Или ты этого и добиваешься? Под идиота косишь? Или как там в психиатрии это называется?
– Синдром повышенной сензитивности, – механическим голосом ответил я.
– О! Вижу, ты даже книжку умную почитал! Интересовался диагнозом? Браво, муж! Аплодирую стоя! Молодец! Видимо, догадываешься, в какую сторону понесло, раз такие сложные термины в голове держишь. Ну а если догадываешься, то и с последствиями диагноза, наверное, тоже потрудился ознакомиться. А? Семёнов! Признайся. Потрудился? Хотя, к чему вообще трудиться? Достаточно было у мамаши своей чокнутой спросить. Уж она тебе рассказала бы, если бы могла, конечно.
Мария закипала всё сильнее. Она уже не лежала, а сидела на коленях рядом со мной и жестикулировала, как Гитлер на трибуне во время пламенной речи перед беснующейся толпой фашистов.
– Думаешь, я не знаю, что ты хотел её перед эвтаназией из хосписа забрать? Мне участковый в тот же день позвонил! Расспрашивать стал, не замечаю ли я за тобой каких-нибудь странностей в последнее время. Хотя ты от своего синдрома так отупел, что не в состоянии был сам додуматься, что подобные выходки не остаются без последствий.
– И что ты ему сказала?
– Что я сказала? Ты у меня спрашиваешь, Семёнов? Что я ему сказала? Нет, ты и вправду больной на всю башку! Боже, с кем я живу?! Даже не верится!
– Что ты ему сказала?! – на этот раз голос пришлось повысить мне.
– Всё, что должна была сказать! А завтра ещё и об этом разговоре расскажу! Тебе лечиться надо, Николай! Ты больной человек! И если не понимаешь этого, мне самой придётся сделать всё, чтобы обезопасить семью!
– От кого обезопасить? От чего?
– От тебя, псих недоделанный! От тебя и от твоих диких выходок! У нас дочь растёт, она смотрит на всё это!
– На что смотрит? На то, что отец наконец осознал, что он должен заботиться о ней? На то, что ей с ним интереснее, приятнее и комфортнее, чем с тобой? На то, что я пытаюсь вырастить из дочери человека, а не бездушный манекен? На что она смотрит?
Мария застыла в изумлении. Её размытый силуэт в лунном свете некоторое время оставался недвижимым. Затем она медленно отползла к краю кровати, встала с неё, указала на дверь и процедила сквозь зубы:
– Пошёл вон!
– Твою мать… Какая чушь!
– Именно! Чушь в тысячной степени! Проваливай!
– Да одумайся ты, дура! Посмотри на меня! Я люблю вас с Юлькой! Я жить без вас не могу! Тебе нужна опора? Столп нужен? Да эти чувства – это лучшая опора для любой семьи! Пойми ты, наконец! Я за вас обеих сдохнуть готов без размышлений! Тебе мужик нужен? Брутальный? Уверенный в себе? Так дай ему почувствовать себя мужиком! Нужным! Любимым! Не из-за должности, не из-за статуса! Просто нужным! Таким, какой он есть! И этот мужик для тебя горы свернёт!
– Посмотри на себя, Николай. Ты жалок. Жалок и убог. – На этот раз голос её был контрастно спокойным. – Если в тебе ещё осталась хоть капля достоинства, ты завтра же пойдёшь к психиатру и пройдёшь курс лечения. И, будь добр, не заставляй меня принимать в этом участия. Избавь от хлопот.
Она развернулась и вышла из спальни. Больше той ночью я с ней не разговаривал. Последняя надежда на то, что у меня получится пробудить в ней забытые чувства, растворилась с первыми лучами восходящего солнца.
Я уже привык к тому, что эта женщина стала для меня чужим человеком. А если быть более точным, эта женщина никогда для меня своей и не была. Моя жена, моя Маша, погибла в ноябре две тысячи восьмого. Сейчас же со мной жила её точная копия. Её сестра-близнец, если хотите.
Маша умерла. Вместо неё теперь была Мария. Но дочери удалось выжить. Удалось чудом спастись. И когда я говорю «чудом», то не имею в виду метафору. Это было именно чудо. Потому что как-то иначе объяснить то, что произошло, не могу. И единственной причиной, по которой я до сих пор не ушёл из дома, была именно она, Юлька.
Автор публикации
