После беседы с Аглаей меня вернули в одиночную камеру. Судя по яркому свету, пробивавшемуся сквозь годами немытый стеклоблок, снаружи стоял погожий сентябрьский день. Впервые за последние недели невыносимо захотелось на волю. Нет, не для того, чтобы закончить начатое, хотя это было бы первым, что я сделал бы, окажись вне этих стен. Захотелось на волю просто для того, чтобы быть свободным.
Я это так отчётливо ощутил! Желание было настолько сильным, что стало страшно. Ни разу за все дни, проведенные мной в одиночной камере, я не ощущал себя более изолированным, чем за тот месяц, что прожил в этом пустом мире. Точнее, я не ощущал себя менее свободным, чем снаружи этих стен. Моя свобода закончилась задолго до того, как я попал в тюрьму. В клетке я оказался, когда откашлял первую порцию болотной воды из лёгких, а захлопнулась она в тот момент, когда я понял, куда попал. Но теперь мне остро захотелось выйти за пределы этих конкретных физических стен. Пусть в ту же ментальную клетку, но выйти! Вздохнуть!
И в тот момент, когда пришло это понимание, страшно стало по-настоящему. Медленно наваливалась паника. Я никогда отсюда не выйду! Никогда! И как только в голове пронеслось это слово, перед мысленным взором всплыло то, что я старался гнать от себя с того дня, как принял решение нырнуть в омут. Это была самая страшная картина из всех, что мне приходилось видеть в жизни.
Снежинки на лицах. Крошечные, искрящиеся, лёгкие снежинки на самых красивых, самых родных и любимых лицах. Они медленно падают с высоты свинцового неба и ложатся на веки, губы, волосы. Их едва различимые лучики словно не касаются кожи. Они будто парят в долях миллиметра над ней. Парят и не тают. Я смотрю на них и понимаю, что этот снег уже больше никогда не растает. А виски сверлит буром единственное слово: никогда, никогда, никогда…
Лязгнул засов, скрипнула стальная дверь, в камеру вошёл караульный. В руках у него была миска с какой-то серой кашей. Он кивнул мне, затем украдкой выглянул в коридор, подошёл ближе и протянул миску. Я взял.
– Нормально всё? – знакомой фразой поинтересовался тот.
– Порядок, – пожал я плечами.
Он обернулся на дверь, немного наклонился ко мне и заговорщическим тоном спросил:
– Слышь, а чё это она?
Я не понял вопроса и слегка сморщил лоб.
– Ну, эта… Как её? Регеций!
– Кто?
– Ну, Регеций.
– Какой Регеций?
– Не какой, а какая! Ну, Аглая Рудольфовна. Завэкспсихмед.
– Завэкс… Кто?! – Мне начинал надоедать этот непонятный диалог, и я слегка повысил голос.
– Да не ори ты! – шикнул караульный и снова обернулся на дверь. – Ну, баба эта, с которой ты полдня трындел. Ты чё, не знаешь, кто это?
– Понятия не имею. А что?
– Не гони, – гикнул бугай. – Это завэкспсихмед наш!
Я удивился, как такой большой неуклюжий человек с лицом, не отягощённым интеллектом, ловко выговаривает такое сложное слово. Причём оно было сложным как для произношения, так и для понимания. Пришлось уточнить.
– А что такое завпсихмед?
– Не-е-ет, брат, – растянулся он в блаженной улыбке. – Не завпсихмед. Завэкспсихмед!
На последнем слове парень сделал особенный акцент и ткнул указательным пальцем в потолок.
– И что это значит?
– Это значит, что ты не простой псих. Там после того, как тебя увели, такой консилиум собрался! Я за пять лет здесь ни разу такого не видел. Даже Литвиненко сюда пришёл! А он, на моей памяти, тут один раз всего был! И то для того, чтобы по морде Костенко дать, когда тот бухой на работу приехал и его «мерс» на парковке помял. – Он смолк и стал буравить меня пытливым взглядом.
– Так что ты хочешь от меня услышать, я не пойму?
Бугай почесал репу. Он думал, и было видно, что очень старается. А когда подумал, сказал:
– Ну, не знаю. Просто интересно, кто ты такой.
– Семёнов я.
– Да это я и без тебя знаю. Блин, ну скажи! Интересно же! Или буду бить.
Я отставил в сторону миску с кашей. Судя по его внешнему виду и уровню интеллекта, он мог и умел бить. Возможно, сильно. А у меня ещё сломанный нос не до конца сросся. Поэтому я пожал плечами и, стараясь говорить как можно более мирным тоном, сказал:
– У меня диагноз необычный. СПС после полной обструкции повышенной сензитивности. Кажется, как-то так. Могу ошибаться.
Парень скривил губы, выказывая то ли понимание глубины вопроса, то ли уважение к необычному диагнозу. В любом случае бить он явно передумал. У меня отлегло, и я решился уточнить:
– Так что всё-таки значит завэкспсихмед?
– Заведующая Отделением экспериментально-психиатрической медицины. Новое, короче. Недавно открыли. Года два назад где-то. Они напрямую Минздраву подчиняются. Всё, типа, засекречено наглухо. Типа, лечат нетрадиционными методами. Ну, не лекарствами там, а хреновиной всякой. Понял?
– Какой ещё хреновиной? – насторожённо поинтересовался я.
– Не, ну там базарят постоянно друг с дружкой, сюси-пуси, туда-сюда. Я точно не знаю. Говорю же – секретно всё. Никому не говорят. Но трупы оттуда регулярно в морг таскаем.
– Убивают, что ли?
– Да не. Вряд ли. Сами вешаются. Тебя, кстати, тоже туда завтра переводят. Регеций настояла. Я сам слышал. Литвиненко сначала против был, но с Аглаей Рудольфовной спорить – неблагодарное дело. Она, конечно, красава вообще. – Он скривил рот в одобрении и кивнул.
Стало не по себе. По спине пробежал неприятный холодок.
– Да не ссы! – хихикнул бугай. – Там у них все эти спэсы как на курорте отдыхают. Телики у них плоские, кровати с перинами. Ходят, где хотят. Кормят, как в ресторане. Короче, полный фарш. Я тебе так скажу: ни в одном отделении у нас столько самоубийц нету. Даже на буйняке вешаются раз в пятилетку. А всё почему? Потому что дисциплина жёсткая. Рыпнулся какой-нибудь мудак на себя руки наложить – отмудохали до потери сознания, и всё! Сразу человеку жить хочется! А тут – контроля нет, дисциплины нет, всё на приподносе. Вот они и бесятся с жиру! Скучно им там. Понимаешь? Нежные эти спэсы. Так что ты это… Если тоже нежный, не соглашайся. Или вообще не коси на дурку. Лучше уж на зоне пятёру перекантуешься и гуляй дальше. А то тебе этот диагноз потом вообще жизни не даст. На работу нормальную не устройся, права водительские не выдают. За что тебя закрыли, кстати?
– Убийство.
– А-а-а… – Он сделал маленький шаг назад. – Ладно, короче. Пойду я. Обед-то уже был. Пропустил ты его, пока у Регеций сидел. Это я тебе так… по личной инициативе кашу организовал.
– Спасибо, – сказал я, и парень, не сводя с меня глаз, пятясь, вышел.
Утром, как и говорил караульный, за мной пришли. Вывели в наручниках из здания и под конвоем сопроводили в другой корпус. Он так же, как и этот, находился на приличном удалении от остальных, но выглядел совсем иначе. Двухэтажное современное здание, выкрашенное в нейтральные пастельные тона. Даже стёкла в окнах имелись вполне привычные – прозрачные и чистые. А решётки так удачно вписывались в общий вид строения, что возникало ощущение, будто без них оно выглядело бы, если не хуже, то уж точно не лучше. В общем, если бы не предварительный разговор с караульным, я точно обрадовался бы переводу сюда. То, что из этого внешне приятного здания регулярно выносят трупы людей, покончивших с собой, заставляло испытывать лёгкую панику. Такое чувство иногда возникает, когда боишься неизвестности.
Как только я переступил порог экспсихмеда, а за спиной захлопнулась тяжёлая бронированная дверь, я понял, о чём вчера говорил караульный. Было ощущение, будто я попал не в психиатрическую лечебницу, а на ресепшн какого-нибудь не дорогого, но очень уютного отеля. В просторном, хорошо освещённом зале стояли белоснежные кожаные диваны. У противоположной от входа стены – длинная стойка, за которой сидела миловидная медсестра в накрахмаленном халате и белоснежной медицинской шапочке. За её спиной стояли шкафы с аккуратно расставленными на них разноцветными папками. Пахло чем-то цветочным, а на журнальных столиках лежали яркие журналы о путешествиях.
– Добро пожаловать, – услышал я знакомый голос Аглаи. Она шла мне навстречу и улыбалась. – Рада вас видеть в нашем скромном заведении.
– Да уж, – ухмыльнулся я, – скромном – это скромно сказано.
Она оценила мою шутку и улыбнулась.
– Снимите, пожалуйста, наручники, – потребовала она, и конвоиры поспешили исполнить.
Я потёр ноющие от браслетов запястья и вопросительно посмотрел на Аглаю.
– Прошу вас, Николай. – Она в который раз лучезарно улыбнулась и указала на дверь, ведущую из помещения ресепшн вглубь здания. – Не волнуйтесь. С этого момента вы под моим попечением и относиться к вам будут соответствующим образом. То, через что вы уже прошли, теперь позади. Здесь вас ждут совершенно другие условия проживания и лечение, не имеющее аналогов ни в одной другой клинике мира. Надеюсь, вам у нас понравится.
Она провела меня на второй этаж. При этом на пути нам не встретилось ни единой металлической или бронированной двери. Стены и полы были стерильно чистыми, на лестничной клетке в горшках зеленели пальмы, из динамиков, вмонтированных в стены, тихо лилась ненавязчивая классическая музыка, а в коридорах через каждые десять метров были установлены кондиционеры. Глядя на всё это, я не сдержался и сказал:
– Честно говоря, Аглая, я в небольшом шоке. Не верится, что всё это – государственная больница. Даже подумать страшно, чем вы тут занимаетесь, если вас так финансируют.
– Бояться нечего, Николай. Всё предельно просто. Три года назад я и несколько моих коллег представили уникальный проект экспериментальной методики лечения СПС на выделение гранта от Министерства здравоохранения. Мы шли к этому девять лет, работая круглосуточно и без выходных. Можно сказать, я посвятила этому всю свою жизнь без остатка и продолжаю отдаваться работе до сих пор. Как вы, наверное, уже успели заметить, человек я настойчивый и не лишена таланта убеждения. В итоге нам удалось убедить чиновников в выделении необходимой суммы для финансирования проекта, а спустя всего месяц после его запуска и после того, как выписался первый, полностью выздоровевший пациент, сумму гранта увеличили втрое. Чтобы стало понятнее, скажу, что до сих пор полностью излечить человека, страдающего СПС, не удавалось никому. Мы – первые.
Я скорчил одобрительную физиономию, а про себя подумал: «Ну, попробуй излечить меня, спаситель человечества. Глядишь, заживу счастливо». Само собой, это был сарказм, но стоит отметить, что её слова насчёт таланта убеждения были не далеки от истины. Пела она складно, и верить ей хотелось непроизвольно.
– Прошу. Ваша палата. Но мы их здесь называем комнатами. У вас будут замечательные соседи, с которыми стоит непременно познакомиться. Вот, к примеру, в этой комнате, – кивнула она на соседнюю дверь, – живёт Алексей. Очень интересный мужчина со специфическим чувством юмора. А вот здесь, – она указала на дверь с другой стороны, – Татьяна. Милая, скромная девушка. Художница. Глядя на вас, мне кажется, вы с ними обязательно поладите. Двери не запираются ни изнутри, ни снаружи. Вы имеете полную свободу передвижения в пределах корпуса. Ежедневно после обеда мы все выходим на прогулку. Все – это все без исключения. И постояльцы, и персонал. Что ещё? Да! Рада сообщить вам, что уголовное преследование в отношении вас закрыто. Хочу акцентировать внимание на том, что вы теперь не заключённый и не пациент. Вы – наш гость. И частичное ограничение свободы – это не что иное, как одна из степеней нашей заботы о вашем благополучии. Надеюсь, вы к этому отнесётесь с пониманием. – Она посмотрела на часы. – Обед будет через час, ровно в двенадцать. Так что у вас есть время, чтобы принять душ и переодеться. Вещи для вас находятся в шкафу, а в ванной – чистые полотенца. Располагайтесь, Николай. Будьте как дома. Теперь это и есть ваш дом. Надеюсь, ненадолго. – Аглая улыбнулась и притронулась ладонью к моему плечу. – Вижу, вы взволнованны. Не переживайте. Теперь всё будет хорошо. Вы попали в хорошие руки, к понимающим людям. Здесь, как нигде, знают, что вы чувствуете, и сделают всё, чтобы помочь преодолеть то, что мешает вам получать удовольствие от жизни. Располагайтесь. Я к вам сегодня ещё зайду в гости. – Она улыбнулась на прощание и красивой походкой пошла обратно. По коридору эхом разливался цокот её туфель на высоком каблуке и тонул в едва уловимых звуках классической музыки.
Я вошёл в свою палату. Точнее, действительно в комнату, так как назвать это помещение больничной палатой просто язык не поворачивался. Такого уюта не было даже у меня дома. И это при том, что Маша всегда была мастером по созданию уютного гнёздышка даже из собачьей конуры.
На полу лежал бежевый идеально чистый ковёр с коротким ворсом. Окна занавешены полупрозрачными шторами кремовых тонов. На стене висела широкодиагональная плазменная панель, а напротив неё стояла роскошная двуспальная кровать, заправленная покрывалом без единой складочки. На полу – большие горшки, в которых раскинули ветви экзотические растения, а вдоль стен располагались лаконичные, но довольно практичные шкафы для одежды. Ванная по комфортабельности ничем не уступала жилому помещению.
Я осмотрелся, раздвинул шторы, выглянул в окно, затем уселся на кровать и поймал себя на мысли, что чувствую себя подопытным кроликом, запертым в очень уютной и пока ещё холодной духовке. Совсем скоро в ней обязательно станет жарко, и когда это случится, думать о побеге будет уже поздно.
Автор публикации
