1
В пошехонской российской глубинке наступало летнее утро. Природа неспешно просыпалась от ночной дремы. На востоке небосвод начал окрашиваться розоватой дымкой восхода. Светало. И предвещая вёдро, тут же по небу побежали розовато-белые облака. Пойму небольшой реки застлал клочковатый туман, сквозь который проглядывали верхушки старых ив. Вдалеке заорал петух и ему, сразу же ответило несколько коров. Российская деревня постепенно просыпалась. Из печных труб потянуло свежим дымком. За неимением газа хозяйки топили печи и самовары собранным по квоте в барском лесу валежником.
Деревня Глебово, расположенная на на крутом берегу Волги, возле соснового бора, была небольшая, в ней было всего сто дворов. Но зато у неё была своя церковь с погостом и украшающий ее, стоящий на пригорке барский особняк. Он был построен недавно и его бревна ещё не успели почернеть от времени. Рядом с ним стояла большая конюшня, на которой за небольшие проступки, по субботам — урядник Мирон и управляющий имением Яким, пороли, с оттяжкой, березовыми розгами жителей деревни, крепостных смердов барина — князя Дурново. Хорошо еще, что барин, получивший в вечное пользование эту деревушку, был добрым и рачительным хозяином — не запарывал своих смердов до смерти, как соседский помещик Краснов, который у себя в поместье построил колбасную фабрику, на которой работали его вечно голодные крепостные. Они крали колбасу, а он их порол… они крали, он порол… иногда до смерти.
Князь Дурново; статный, моложавый, с небольшой французской бородкой, красавец мужчина, не стал строить ни свечной, ни винокуренный заводик (хотя и был соблазн), а просто стал засевать поля коноплей и маком. Видимо он любил холсты из конопли и маковую сдобу. Он даже построил школу, в которой выписанная из самой Москвы, молодая учительница обучала взрослых и детей простым арифметическим правилам, азбуке и французскому и украинскому языкам. «Хочу слышать вокруг себя эти языки и представлять, что я живу в Европе», — говорил он.
И не понятно было шутит он или говорит на полном серьезе. Князь был большой оригинал — в свое время он служил матросом на Краснознаменном Черноморском флоте, строил в стране Советов коммунизм, а потом, когда советская империя развалилась, он остался в Украине и одно время даже жил в Европе, что-то там реставрировал.
Его родственники, после обнуления президентского срока (реставрации монархии) в России, доказав своё дворянское происхождение, получили не только назад свои дома, земли и имения, но им даже выплатили денежную компенсацию за материальный и моральный ущерб.
Возрождающаяся монархия делала ставку на новое дворянство. Из дворян набирали не только чиновников, но и элитную царскую гвардию. Князю Дурново не достались доходные дома в Москве и Питере, он получил эту деревушку и был вполне счастлив. Смерды, руководимые управляющим Якимом и старостой деревни Макаром, трудились в поте лица шесть дней в неделю на барина, а седьмой на себя. Мудро и гуманно, как и было в той России, что образовалась после развала страны Советов.
Так что доходов получаемых с имения, вполне хватало и самому барину и его немногочисленному семейству. Барин мог жить ленивым сибаритом, но это было не в его правилах — он стал жить полноценной жизнью, как жил русский писатель Пушкин, который тоже имел в своем владении подмосковное сельцо Захарово с дворовыми людьми.
Его светлость князь Дурново, выезжая в свет — предавался распутству, проводя дни и ночи в непрерывной цепи оргий и вакханалий, волочась на балах за красавицами, играл в карты и писал книги и картины, которые выставлял в своем музее. Когда же барин уставал, он отдыхал и вдохновлялся, как и его далекие родственники в своем домашнем театре, где играли его крепостные актрисы, они же были и наложницами в его гареме.
Лучшие театральные постановки он выставлял в ютубе, рекламируя, таким образом, и свои картины и свой театр. Жизнь текла плавно и размеренно… Пока с ним не случилось происшествие, которое чуть было не перевернуло вверх ногами плавное течение жизни русского художника и литератора.
Стоит ли жизнь смердов хотя бы нескольких минуты времени барствующего поэта, писателя и художника? Нескольких минут может и стоит… Хотя, если бы не было Пушкина кто бы знал за те деревни Захарово или Михайловское? Никто. Таковы реалии жизни, что вокруг гения закручиваются все исторические события.
Итак:
Светало. По улице просыпающейся деревни, звеня медалями прихрамывая, бежал какой-то старик. Он спешил к дому урядника Мирона. По его перекошенному лицу стекали обильные капли пота, и сам он трясся, как лист на ветру.
— Интересно, как ты думаешь, Зинка, пробежит ещё Ильич с сотню метров или его кондрашка хватит? — поинтересовался пастух, выгоняющий барское стадо на пастбище у доярки.
— Нет, — категорически опровергла такую возможность доярка, — метров пятьдесят ещё может и пробежит, а вот сто точно не осилит… Куда ему кульгавому. А мне вот интересно, куда это старого козла нелегкая понесла? Что, ты Петрович, поэтому поводу думаешь?
Петрович отложил в сторону кнут, неторопливо достал из кармана линялых джинсов кисет с выцветшей надпись «Бей фашистов», развязал веревочку и, вынув нарезанные листки бумаги, скрутил козью ножку, натоптал в неё пожелтелым пальцем табак и, бурча себя под нос: «вражеская техника», — стал возиться с зажигалкой «Ронсон». Наконец-то появилась искра и фитиль загорелся. Он подкурил свою самокрутку и, выпустив клубок табачного дыма, важно произнес:
— Похоже, что к уряднику он спешит. Опять на кого-то доносить торопится.
— Чего это ты, Петрович, так думаешь?
— Да что там думать… Он во времена совдепии офицером был, на корабле дознавателем служил… Матросов гнобил, на коллег офицеров доносил. Вот такая, Зинка, селяви.
— Вот же сука…- выругалась Зинка.
— Согласен. Сейчас таким самое время. Говорят, что ему урядник, даже приплачивает…
— Да ты что? И много платит?
— А тебе зачем? — подозрительно взглянул на доярку Петрович.
— Да просто так… — попыталась уйти от ответа доярка.
— Ой смотри, Зинка… Запросто так я тебя могу оттрахать во все дательные и вдыхательные…
— Ой ё-ёй, все на словах молодцы-удальцы, а как до дела, то только бражку гужбанить и способны… — выдала Зинка, выставляя вперед свои большие сиськи.
— Я не такой, — расправил свою тщедушную грудь Петрович, — а ну пошли со мной вон к той копнушке, я, шалава, так тебе вдую, что завтра ещё и за добавкой прибежишь.
Сказал и пошел к стоящей невдалеке копне сена. Пошел, не оглядываясь, в полной уверенности, что Зинка шалава пойдет за ним. И точно, выждав для приличия пару минут, Зинка пошла к копне. А так как такого пережитка советского прошлого, как трусы, она не носила, то Петрович задрав ей подол и, поставив раком, вдул ей по самое немогу. Почувствовав в себе мужской член, Зинка охнула и затрясла своим немаленьким задом. И процесс пошел…
2
А в это время стукачок Ильич, все-таки добежал до дома урядника и с криком: «Помоги, отец родной-кормилец», — ввалился к нему в сени. Урядник в это время ещё изволил почивать. Да не сам — на его могучей голой, волосатой груди лежала чья-то голова с русыми косами. Голова проморгалась спросонья и удивленно уставилась на Ильича. Узнав в лежащей на кровати урядника свою жену, Ильин сделав грозное лицо, мужественно сказал:
— Шла бы ты домой , Манька, скотина с утра не кормлена и не доена…
— Сам подоишь, пенек трухлявый, — сонно ответила Манька и закрыла глаза.
— Конечно, подою… Ты отдыхай…
— Какой там нахрен отдыхай… Служба не ждет, — неожиданно подал голос урядник. — Одевайся, курвище, и проваливай домой… Вишь муж за тобой явился…
— Как же так, Миронушка! — взвыла белугой Манька, — А как же наша любовь?
— Какая нахрен любовь!? Да таких курв, как ты я в лесу насобираю полное лукошко. Времени тебе минута и чтобы духом вашим у меня в доме не пахло…
Манька вскочила и торопливо собрав свои пожитки вышла из дома, а Ильич к удивлению урядника упал на колени и втирая рукавом слезы подал ему какую-то бумагу. Урядник машинально её взял и стал вертеть бумагу перед своими глазами. Искал знакомые буквы. Не нашел и потому зло спросил:
— Что это такое?
— Челобитная на нашего барина князя Дурново…
— Чего!! — опешил Урядник.
— Челобитная, — стоя на своем, повторил Ильич. — Он оказывается самозванец. Он никакой никнязь Дурново, а работяга Данила и умышляет против государя-ампиратора…
— Что умышляет-то, где царь, а где барин? Ты что, старик, совсем в маразм впал? Тебя барин женил на молодой бабе, работу дал не пыльную, сторожишь коровник, а ты под него копаешь? Тебе, что сытно есть и сладко спать надоело? Зачем тебе это?
— Он забрал моих внучек в свой театр и я боюсь, что со временем он из них сделает таких же шлюшек, как и моя жена, которую он мне отдал из своего гарема. Помоги мне, Мирон, ты же тоже, когда-то на флоте служил…
— Какой я тебе нахер Мирон…? Ишь, что вспомнил. Что було, то загуло. Нашел о чем вспоминать. Хотя служу-то я царю-батюшке, а не князю Дурново… Ну, допустим, я говорю допустим, что ты, старик, прав… И что мне с этой бумагой делать?
— Дай ей ход.
— Какой ход? У нас свои правила. Я должен с этой жалобой разобраться на месте или передать в главный офис предводителя нашего уездного дворянства, чтобы там с ней разобрались. А у нас кто предводитель? Брат нашего князя. И что будет со мной и с тобой, когда он получит эту телегу? Тебя сошлют в Сибирь, а меня отправят на какой-нибудь остров к чукчам. Зачем мне такое счастье?
— Я тебе заплачу… У меня со времен флота остались кое-какие сбережения. Надо отвезти мою челобитную самому царю и открыть ему глаза на творимые в государстве беззакония.
— Взятку предлагаешь? Знаешь моё больное место, от неё я не могу отказаться. У нас в России — это святое. Ну, допустим, я сам могу отсюда выехать, а тебя, как я вывезу, смерда?
— Я все продумал. Арестуй меня за какую-нибудь провинность и этапируй в Москву… Ещё и прогонные получишь.
— Это длинная история. Да у нас для этих целей в губернской тюрьме есть своя команда, которая занимается этапированием колодников. Мы поступим по-другому… Я договорюсь с нашим врачом, и мысделаем из тебя тихо помешанного. Врач даст справку, что ты заразный и нуждаешься в стационарном лечении. Возможно князь даст тебе вольную…
— Угу… или пристрелит.
— Это вряд ли, он культурный человек. Так что давай действуй…
— Что делать?
— Иди в коровник и жри там дерьмо.
— И как долго?
— Ну, хотя бы до вечера… Давай, шевелись борец . За правду надо страдать.
— Хорошо. Пошел я страдать. Вайз мир до чего же меня довел Данил.
3
Прошел месяц. На железном столе московского анатомического театра лежал препарированный труп, какого-то старика. Студенты медики покромсали его в интересах науки, и теперь эти останки ожидали своей очереди в крематорий. Это все что осталось от бывшего крепостного, правдоборца Ильича. Не суждено было ему добиться правды и в столичной больнице для умалишенных, куда отвез его урядник.
А могло ведь и получиться. Ведь все вначале шло, как нельзя лучше; увидев перемазанного в коровьем навозе Ильича, князь не стал спорить с выводами врача, подписал документы, по которым Ильич считался неизлечимо больным. Князь вычеркнул его из реестра дворовых людей, выдал паспорт и сразу же забыл о нем. Невелика птица-синица. У него появились в театре две молоденькие птички, с которыми он старательно репетировал свою новую пьесу. А Ильича укутав в смирительную рубаху, повез урядник в далекую Москву. По прибытию на место он сдал того в больницу и, ударившись в загул, думать о нем забыл.
В больнице никто долго возиться с полоумным стариком не стал. Ему несколько раз вкололи лошадиную дозу галопепридола с аминозином и со святыми упокоями отнесли в больничный морг, откуда они попал на стол анатомического театра. Если бы урядник не ушел в запой, то неизвестно, что могло бы и случиться. Но получилось так, как получилось: урядника за пьянство и разврат разжаловали и сослали в тундру, а внучки Ильича надоев барину, пополнили гарем какого-то восточного купца.
Sic transit gloria mundi.
Автор публикации
Писатель-миротворец. Не приемлю скандалов, но трепетно отношусь к авторским гонорарам...
