Я стою посреди комнаты и придирчиво оглядываю свое отражение в зеркале. Оттуда на меня смотрит сногсшибательная блондинка в коротком, облегающем платье от Versace. Мягкая, в мелких, золотистых пайетках, ткань струится по моему ладному телу, едва прикрывая плавную округлость груди. Я знаю, что чудо как хороша сейчас. Роскошная внешность — мое оружие. Даже не так, не оружие, а инструмент, с помощью которого я получаю всё, что захочу. Хочется мне многого, и когда судьба подбрасывает шанс, нужно быть дурой, чтобы не воспользоваться этим. А дурой я не была никогда.
Меня зовут Анаис Дюран, мне двадцать два года. Я четвертый ребенок в семье разорившегося фермера Рене Дюрана. Когда-то дела у моего деда Андре шли в гору и он прикупил обширные пастбища в верховьях реки Гранд-Ривер, что к западу от Ленсинга. Умелый управленец, рачительный хозяин, дед быстро вывел ферму в крупное, процветающее хозяйство. Благоденствие длилось ровно столько, сколько он был жив. Со смертью деда ферма отошла моему отцу и через пару лет все наше имущество было продано с молотка за долги. Увы, оказалось, что Дюран – младший был далеко не столь успешен в ведении дел. Напротив, он умудрился за столь короткий срок привести к полному разорению плод многолетних трудов деда Андре.
И все же, детство у меня было замечательное. Мои воспоминания об этой поре — единственное светлое пятно в последующей череде темных, суровых лет выживания. Я была любимой внучкой своего дедушки. Это он первым заметил мой интерес к танцам. Именно по настоянию деда, родители отдали меня в хореографическую студию, где я успешно постигала навыки пластики, грации, красоты движений. Но дед умер, а мое детство резко оборвалось одним жарким, августовским днем.
В тот день, спасаясь от полуденного зноя, я забрела на одно из дальних сенохранилищ, разбросанных по всей территории фермерских угодий. Тут царили тишина и густой, душистый запах сухой, скошенной травы. Где-то вверху, под мощными, несущими балками крыши жужжало осиное семейство, выстроив себе огромное, шарообразное гнездо. Привязав лошадь в тени, я решила переждать здесь пару часов до заката. С собой у меня было немного воды и «Сердца трех» Джека Лондона в мягком переплете. Меня принял в объятия большой, мягкий стог сена. Расположившись таким образом, чтобы проникающие сквозь щели между дощатыми стенами, лучи солнца падали на страницы книги, я принялась читать.
Мне было четырнадцать, и многое из прочитанного я воспринимала буквально. Верила в то, что между людьми могут существовать неподвластные времени, высокие и чистые отношения. Наверное умиротворяющая тишина и прохлада внутри помещения все же сделали свое дело, и я не заметила, как погрузилась в сон. Меня разбудил шорох у моих ног. Я открыла глаза и в косых лучах заходящего солнца увидела своего старшего брата Поля. Он сидел у меня в ногах, и медленно, осторожно, словно боясь спугнуть, протягивал ко мне руку.
Спросонья я решила, что он просто желает подурачиться. Я даже успела улыбнуться ему игриво, но в следующий момент меня смутил его взгляд. Его серо-голубые глаза выражали неприкрытую похоть, вожделение. И поэтому, когда Поль коснулся моей ноги и медленно провел рукой вдоль внутренней стороны бедра, я дернулась и испуганно спросила:
– Поль, ты чего? Это ведь я, Анаис!
Казалось, что мой испуганный возглас только раззадорил его, окончательно разбудив дремавшее желание. Его правая рука добралась до трусиков. И когда я вздрогнула, и попыталась подняться, Поль с силой повалил меня обратно. На тот момент брату было восемнадцать. Он был сильным и рослым. Удерживая меня левой рукой, правой он дернул и разорвал на мне трусики.
– Поль! Остановись, что ты делаешь?! – я все еще отказывалась верить, в то, что все это происходит на самом деле.
А он уже больно прижал мои ноги, навалившись сверху всем телом. Я громко крикнула, мне казалось, что мой брат спит, и как лунатик просто не отдает себе отчета в собственных действиях. И если его разбудить, то он проснется и ему будет безумно стыдно. Так стыдно, что уже мне в пору будет жалеть его. Но Поль закрыл мне рот рукой, и крик утонул, превращаясь в глухой стон. Тогда я больно укусила его руку и тут же получила хлесткий удар наотмашь. Кровь текла носом и струйками добиралась до рта. У моего ужаса появился стойкий, металлический привкус. Я все еще продолжала бороться, уже зная, что битва проиграна…. Наконец, получив свое, Поль оставил меня, пригрозив, что перевернет ситуацию с ног на голову и расскажет все родителям и в школе. После того случая, брат еще два года цинично насиловал меня, угрожая оглаской.
Когда мне исполнилось шестнадцать, я сбежала из дому, имея в кармане чуть больше ста баксов. Впереди была долгожданная свобода. Жизнь только распахивала передо мной свои объятия, но я принимала их со стойкой уверенностью в том, что мужчины — это коварные, жестокие и похотливые создания. Потом была работа официанткой в сетевой забегаловке, где меня заприметил представитель кастинг- агентства и пригласил на пробы в одно шоу. Через полгода обучения, я танцевала go-go в престижном ночном клубе Филадельфии, и зарабатывала за ночь до пятисот баксов. Мужчины постоянно глазели на меня так, как когда-то мой брат Поль, но теперь это приносило мне прямую выгоду.
Их было много, бесконечная череда пьяных, похотливых мужиков, готовых дополнительно платить за уединение со мной солидные деньги. Но когда восемь месяцев назад в наш клуб заглянул Роб в компании приятелей, я сразу поняла — это именно тот уникальный шанс, который я ни за что не должна упустить. Пятидесяти пятилетний миллионер, владелец медиахолдинга «Imagination – Company” Роберт Купер был фигурой важной и очень значимой в индустрии развлечений. Именно его я девчонкой видела в ежевечерних телевизионных шоу, которые наша семья не пропускала, собравшись после ужина у телевизора. Тогда же и родилась моя сумасшедшая мечта – попасть на большой экран. Случайный визит Роба в наш клуб я расценила, как знак судьбы и сделала все, чтобы привлечь его внимание. И когда мистер Купер предложил мне неделю сопровождать его в деловой поездке, я была на седьмом небе от счастья, уверенная, что моя детская мечта уже на пороге реализации. Он был увлечен мной, я чувствовала это по тому, как он смотрел на меня. За холодным, оценивающим взглядом карих глаз скрывалась, нет, не влюбленность и уж тем более не восхищение, а заинтересованность чем-то, что заставляло его удерживать меня подле себя.
Кстати, этот роскошный наряд Роб презентовал мне, после недели знакомства. Всякий раз, когда я надеваю платье, карий взгляд Роба становился мягче, теплее. Неделя быстро превратилась в месяц, потом в полгода. Роб оказался щедрым на подарки. Благодаря ему, я открыла счет в банке, в будущем позволяющий послать к черту и клуб, и ту жизнь, в которой мое тело — это дорогой, востребованный товар. Я знаю, что связь с Робом когда-нибудь закончится, возможно, это случится гораздо раньше, чем я думаю. Но у меня есть правило: никогда ни к кому не привязываться, я готова к разрыву в любую минуту. И все же, где-то в глубине души я холю надежду видеть себя ведущей в одном из топовых шоу на его телеканале.
Вот уже пару недель мы проводим время на маленьком, тропическом острове Сансара. Роскошная яхта Роба, доставившая нас сюда, стоит на рейде с трехстах ярдах от берега. Ближе не дают подойти скалы. Имеющий форму круга, от силы пару миль в диаметре, остров затерян в Карибском море, в двухстах милях от берегов Коста-Рики. Прибрежный скалистый ландшафт и буйная растительность в центре, скрывающая с своих зарослях хозяйский особняк и флигель для прислуги. Фантастические по красоте виды открываются на закате с просторной, каскадом спускающейся к берегу, террасы. Насколько я поняла из разговора, компания Роба арендовала остров у владельцев, и планирует запустить тут какое-то реалити-шоу. Разумеется, можно было прилететь сюда на самолете и решить вопрос за один день. Но мой любовник спланировал все так, чтобы и с семьей отдохнуть, и остров посмотреть. Семья это сильно престарелые, будто сбежавшие из гербария, родители Роба – Жоан и Эдди Куперы, и семнадцатилетний сын Майкл, родившийся в единственном законном браке.
Всех их вместе я имею удовольствие лицезреть, когда мы встречаемся за трапезой в огромной гостиной. Есть что-то умильное, трогательное в том, как относятся друг к другу Жоан и Эдди. И несмотря на то, что старуха демонстрирует вменяемость лишь время от времени, то как она ухаживает за мужем, утирая ему салфеткой рот, или помогая с приборами, вызывает во мне острое чувство тоски. Что-то черное, колючее поднимается снизу, из глубин, о которых я не имела представления, и раскрывается в безжалостном понимании того, что в моей жизни все могло случиться иначе. Отец Роба парализован, он сидит в инвалидном кресле, плохо владеет речью и правой стороной тела. При этом в глазах его гораздо больше рассудка, нежели у его болтающей без умолку жены.
Болтливость — единственное, что раздражает меня в Жоан, в остальном старуха достаточно безвредна. Она зовет меня «деточка», возможно принимает за кого-то, а возможно ей настолько наплевать на всех «деточек», которые периодически появляются рядом с сыном, что она не дает себе труда запоминать всех по имени. Вчера, застав меня после ужина на террасе, Жоан доверительно зашептала:
– Деточка, прошу тебя, поговори с Робом, у меня нехорошее предчувствие, мне кажется, что нам нужно поскорее уносить отсюда ноги, он меня и слушать не желает, а я видела дурной сон, – с лицом, напоминающим печеное яблоко, старуха смотрела на меня просительно, жалобно сморщившись.
Я сделала над собой усилие, чтобы не послать полоумную куда подальше, ободряюще улыбнулась и пообещала непременно поговорить. Жоан ушла, а я вернулась к своим невеселым мыслям. Настроение у меня было препаршивое, а виноват во всем был сын Роба — Майкл. Избалованный, привыкший получать желаемое по первому требованию, парень, кажется был очень заинтересован мною. Хотя сомневаюсь, что пресыщенный роскошью и отравленный наркотиками, он вообще был способен кем-либо заинтересоваться.
То, что он начал проявлять знаки внимания с первой минуты знакомства, я принимала снисходительно. Пожалуй это больше забавляло, нежели доставляло неудобство. Но Майкл был по-юношески настойчив и пылок, заходя достаточно далеко в своих неумелых ухаживаниях. Его не останавливало и то, что я находилась тут в качестве подруги его отца. Подозреваю, что Роб предвидел нечто подобное и возможно не исключал близость между мной и своим сыном. Но как бы то ни было, оказывать благосклонность Майклу я не собиралась, мне вполне хватало его отца.
Конечно, во всей этой истории есть и моя доля вины. Уж не помню по какому случаю, мы повздорили с Робом. Ах да, я попыталась в очередной раз убедить его, что из меня получится неплохая ведущая ежевечернего шоу «Лови удачу», и опять получила неопределенный ответ, дескать, он подумает. Меня это ужасно разозлило, и то ли в знак возмездия, то ли из-за пары лишних бокалов Hennessy, я отдалась Майклу с такой яростью и неистовством, будто мне нужно было отработать десять тысяч долларов за пару часов.
Стоит ли говорить, что после этого, парнишке начисто снесло крышу, а моя жизнь на острове превратилась в сущий ад. Теперь в его перманентно кокаиновом взгляде появилась примесь патологического обожания и ревности. Майкл повсюду караулил меня, и при любом удобном случае требовал оставить Роба и всецело принадлежать только ему. Каждый мой отказ придавал ему сил и уверенности в том, что своего он в итоге добьется. А вчера он затащил меня к себе в комнату и, ухмыляясь, выудил из кармана шикарную брошь с огромным изумрудом и россыпью бриллиантов. Было видно невооруженным взглядом, что вещица стоила целое состояние.
– Это бабушкина брошь, подаренная дедом на юбилей. Она просто обожает её, и думаю, что обнаружит пропажу очень скоро. Никто не подумает на меня или прислугу, эти ребята работают на нас хренову кучу лет, чужая тут только ты, – Майк осклабился в отвратительной, кривой усмешке.
– Подонок, жалкий наркоман, кто тебе поверит?, – я задохнулась от возмущения, готовая выцарапать ему глаза.
Он запрокинул голову и расхохотался, наслаждаясь моментом. Смех душил его, и хватая ртом воздух, он отрывисто вымолвил:
– Ну разумеется, ба не поверит мне — своему любимому внуку, зато она безоговорочно поверит тебе — грязной, дешевой шлюшке, которую отец откопал в каком-то зачуханном клубе, после очередной попойки, – новый приступ смеха согнул Майкла пополам.
Звонкая затрещина немного привела его в чувство. Он выпрямился, зло, по-трезвому посмотрел на меня, перехватил мою руку, занесенную для удара, больно стиснул ее и, приблизив раскрасневшееся лицо, прошипел:
– Мои условия ты знаешь, иди и думай, – и не дав опомниться, грубо вытолкал из своей комнаты.
События принимали серьезный оборот, нужно было что-то с этим делать. Мне не хватило смелости рассказать обо всем Робу. Сегодня вечером Майкл не вышел к ужину, и поэтому я захотела сама навестить его, возможно пообещать что-то, оттянуть время, а потом, вернувшись в Филадельфию, послать все семейство Куперов к чертям собачьим. Он не открыл на мой стук, но я убедилась, что дверь была не заперта, повернув ручку. Парень был в отключке, раскинувшись на ковре, возле опрокинутого стула. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что малыш Майкл окончательно доигрался, возможно добавив что-то неподходящее в коньячно-кокаиновую диету. Такое приходилось видеть не раз, и уж поверьте, глаз у меня был наметан. Не знаю, почему не позвала на помощь, ведь его еще можно было спасти, откачать, но я вышла, закрыв за собой дверь. Да, злость владела мной, ведь гаденыш умудрился испоганить мне весь отдых.
И вот, я стою посреди комнаты и придирчиво оглядываю свое отражение в зеркале. Минутой позже, спускаюсь к террасе, где меня уже ждет Роб. Он не знает, что нежно прильнув к нему, под изысканный купаж благородного Hennessy, я буду отмечать безвременную кончину малыша Майкла. Золотые часы на руке, подарок Роба, показывают четверть десятого. Яркие лучи прожектора на крыше рассекают непроглядную, тропическую темень. В сотне ярдов от дома мерно рокочет прибой. Дальше, за скалами, на якоре стоит яхта, ее колеблющиеся огни видны мне с окна второго этажа. Я иду мимо комнаты Майкла, за дверью тишина. Чуть позже, мы с Робом сидим на террасе, он занят переговорами по поводу завтрашнего прилета на остров съемочной группы. Черное небо над нами усыпано мириадами звезд. Если приглядеться, можно различить широкий, рваный рукав Млечного Пути. Чета Куперов наслаждается очарованием вечера ярусом выше, и старуха спрашивает нас:
– Кто видел Майкла? Мальчик сегодня не поужинал.
– Он у себя, отдыхает и просил его не беспокоить, – на голубом глазу отвечаю я.
Мы с Робом сидим прижавшись друг к дружке и не сразу замечаем, что шумная, ночная жизнь тропического леса вокруг дома, замолкает. Внезапно, со стороны моря слышится неясный гул. Он быстро нарастает, превращаясь в мощный, оглушающий рев. Переглядываемся, не понимая, что происходит. Земля содрогается под нами. Внезапно старуха пронзительно вопит, указывая куда-то вверх:
– О Господи! Посмотрите туда!
Я слежу за направлением ее руки и захошусь в истошном крике, потому, что в свете прожекторов, высоко над верхушками деревьев вижу заслоняющий половину неба, пенистый, буро-зеленый гребень гигантской волны. В следующую секунду миллионами тонн воды, сметающих все на своем пути, на остров обрушивается океан.
Я лежу навзничь, запрокинув голову. В спину больно упирается что-то твердое и острое. Бесстыдно раскинутые ноги ласково лижет прибрежная волна. Где-то очень близко слышится мерный металлический стук. Я откашливаюсь, исторгая горькую морскую соль. Наконец приподнимаю чугунную голову и оглядываюсь. Зловещие прибрежные скалы, в мечущемся свете прожекторов, кажутся еще более мрачными. В паре метров от меня лежит престарелая чета Куперов. Старика Эдди, размозжив его череп о камни, выбросило на берег вместе с инвалидным креслом, металлический остов которого теперь трет о скалы прибой. Голубка Жоан даже после смерти не желает оставить мужа. Ее рука мертвой хваткой уцепилась за колёсико кресла, в то время как голова остается под водой. Я с трудом встаю на ноги и вижу лежащую на боку, разбившуюся о скалы яхту. Её, словно игрушку швыряет прибой, заставляя прыгать пронзительными белыми лучами яхтенный прожектор. Чуть дальше от берега, за линией прибоя, колышется на волнах тело Роба. Немигающим взглядом он сурово смотрит в щедро усыпанное звездами небо. Черные тени скал мечутся вокруг меня, выплясывая жуткий, чудовищный танец.
– Ну что, довольна? – Майкл сидит на прибрежном валуне, уставившись на меня с издевательским прищуром, в руках у него что-то блестит.
– Ты? – я с ужасом вглядываюсь в его обескровленное, жуткое лицо, – ты же умер!
Он хохочет, запрокинув голову:
– Конечно умер, и не я один. Тут все мертвы, но из-за тебя, тупая шлюха, мы с тобой застряли на этом острове навсегда!
Внезапно, не давая опомнится, он кидает мне что-то прямо в руки. Поймав, открываю ладонь и вижу сияющую, изумрудную брошь.
В следующий момент я вновь оказываюсь посреди комнаты и вижу себя в зеркале. Часы показывают начало десятого. Стоп! Остановитесь, это уже было! Но нет, я переживаю вечер шаг за шагом и опять встречаю смерть на берегу. В этот раз Майкл берет меня за подбородок, и прижимается губами, с силой заталкивая мне в рот ледяной язык. Я пытаюсь вырваться, но тщетно.
– Теперь мы навечно вместе, любимая, – вкрадчиво шепчет он, прижимаясь ко мне и насмешливо заглядывая в глаза. В руках у него появляется проклятая брошь, я отскакиваю, но поздно.
Я стою посреди комнаты и смотрю на свое отражение в зеркале. Неужели мне суждено возвращаться сюда вечно!? В приступе слепой ярости хватаю статуэтку с прикроватной тумбочки и запускаю её в зеркало. Бронзовый Будда делит отражение на множество мелких осколков. Но это не освобождает меня от ужаса, в котором я сталкиваюсь с катастрофой и погибаю раз за разом, а потом вновь и вновь встречаю на берегу Майкла.
– Оставь меня в покое! Что тебе нужно от меня? – кричу я, едва завидев его.
– Разве ты не видишь, любимая, что даже смерти не под силу разлучить нас!- вторит он мне, издевательским тоном, запуская очередной виток моего кошмара.
Комната, зеркало…, кажется я разбиваю его уже в сотый раз. Кричу, раздираемая злобой, яростью. Ну почему я не могу просто умереть, умереть и больше не возвращаться сюда!?
Я лежу, распятая на острых, отточенных прибоем, лезвиях скал:
– Майкл, чего ты хочешь? Почему ты заставляешь меня проходить через это снова и снова?
Его лицо вытягивается от утрированного, деланного удивления, выпучив мертвые глаза, он оглядывается, обращаясь в раскиданным тут и там трупам:
– Люди, поглядите-ка, блистательная умница и красавица Анаис Дюран сдохла и внезапно отупела,- затем наклонив ко мне перекошенное злобой лицо, глухо цедит, – Иди и думай, тварь…
Я потеряла счет повторяющейся череде событий, мой жуткий удел – бесконечно переживать этот цикл раз за разом. В последний раз Майкл приводит меня в чувство сильным ударом ботинка в живот.
– Что? Что я должна сделать, чтобы ты оставил меня в покое, извиниться? – мои отчаянные вопли вряд ли могут разбудить в нем милосердие, но Майкл меняется в лице, в его полном ярости взгляде пробегает огонек надежды.
– А вот это уже теплее, – замечает он и пинком посылает на новый виток смерти.
Снова моя спальня и блондинка в зеркале. На этот раз я несусь в комнату Майкла и умоляю Бога, сделать так, чтобы парнишка еще дышал. У меня от силы минут десять, чтобы привести его в чувство. Громко зову на помощь. На мой крик прибегает Роб. Склоняясь над сыном, он делает ему искусственное дыхание. Господи, пусть он задышит! Ну пожалуйста, пусть этот гаденыш придет в себя!
Автор публикации
