Память.

Все выглядело стылым и отталкивающим: вмерзшие в грязь следы протектора, пластиковые цветы, монотонные, бесчисленное количество раз повторяющиеся, черные оградки, лакированные деревянные кресты, отполированные гранитные памятники. Мёртвое лицо отца.

Я отошел в сторонку покурить, пока местные работники что-то там разравнивали в могиле, выбрасывая последние лопаты песчаного грунта, куча которого высилась рядом с ямой. Этот песок, свежевыкопанный, казался веселым и чистым на фоне грязноснежного пейзажа кладбища.

Со злостью я выщелкнул окурок из пальцев, выругавшись про себя. Даже здесь какой-то эрзац. Всех покойников закапывали в одну огромную массу песка навезенного сюда, а после разровненного так, чтобы получилась полутораметровая песчаная подушка поверх болота. Удобно, так вашу растак, ничего не скажешь.

Мать плакала, готовилась прощаться, немногочисленные родственники и друзья, молча, стояли со скорбным видом, лишь сестра, глядя в мою сторону, махала призывно ладонью на уровне пояса, делая большие глаза и, видимо, что-то шипя сквозь зубы.

-Да иду, иду – пробормотал я себе под нос и успокаивающе кивнул. Под гроб уже начали заводить ремни для переноски и спуска.

Порывистый ветер выгонял тепло из под куртки – одежда на мне была не по погоде. И, вроде, все соответствовало – кладбище, мерзлая земля, поганое настроение, съежившиеся, отворачивающиеся от ветра, провожающие в последний путь, застывшая, равнодушная к жизненным невзгодам маска на лице отца – все как надо, все такое, к какому я привык на похоронах, которых было уже пять на моей памяти. Почему-то все они случались примерно в такую погоду – мерзкую, стылую, но почти не зимнюю.

Мне же жутко хотелось тепла, солнечного света, рассохшейся в пыль под ногами, грязи, зноя, который размягчил бы даже трупное окоченение. Как в тот день.

Тогда не соответствовало все – жаркое, не по-утреннему солнце, зелень, голубизна, вялый, едва ощутимый ветерок и недовольный, понурый я, отец, злой с утра, как часто бывало, и все что случилось позже – если я и сомневался когда-либо в реальности произошедшего в ту июльскую субботу, то только из-за этого диссонирующего несоответствия погоды и событий. Случившееся тогда, идеально вписалось бы в погоду нынешнего дня похорон.

Как странно работает память! Я много лет избегал этих воспоминаний без каких-либо усилий, но сегодня они всплыли в моей голове – настойчиво и требовательно.

И первым возникшим образом оказались улица и автобусная остановка нашего райцентра, видимые сквозь щели и стыки плетеной корзины, которую я нахлобучил себе на голову. Зачем? Сейчас уже не знаю. Может, представлял, что это рыцарский шлем, а, может, хотел отгородиться от мира и от недовольного родителя? И то и другое было вполне подходяще для меня тогдашнего – двенадцатилетнего пацана.

Мы ждали автобуса – у отца на работе каждую субботу выделяли транспорт для поездки сотрудников в лес за грибами или ягодами, смотря какой месяц на календаре. Конечно, мне не улыбалось куда-то ехать – друзья, наверняка, проведут весь день, шатаясь по городу, в поисках непонятно каких развлечений. Купание и костер будут среди них самыми незамысловатыми. А я… Обидно, несправедливо.

– Нечестно. Так нечестно. Ненавижу, – я бурчал себе под нос во внутренности корзины. Что именно я ненавидел, было сложно определить, – судьбу, жизнь, отца?

Мне было невдомек , что мое бурчание вовсе не осталось незамеченным. Резкий, негромкий окрик застал врасплох:

-Ты чего там бубнишь? Меня материшь? – жесткий взгляд отца проник, казалось, сквозь щели рассохшихся прутьев. – Я же вижу по губам.

-Ниче не бубню, – буркнул я. Какие еще маты? Что он опять придумал себе?

Но ситуацию уже нельзя было повернуть вспять. Отец завелся, что-то насочинял и начал накручивать себя. Он подошел вплотную.

-Короче, сейчас едем в лес, вернемся домой – разберемся, что к чему. Понял?

Моя голова сама вжалась в плечи. Взгляд уперся в асфальт под ногами. Только не это «разберемся». Это может значить, что угодно. И еще целый день впереди. Я молчал. Смысла спорить и что-то говорить не было. Отец еще постоял несколько секунд, глядя на меня, и отошел.

И все же, до вечера можно было не волноваться. В те годы этот срок казался довольно долгим.

Через несколько минут подкатил автобус и меня совсем отпустило – поездка, пускай и скучная, все равно занимала и развлекала, а солнце радовало. Я потихоньку забыл о неприятностях – в конце концов, собирать грибы тоже интересно.

Ехали мы почти час, в автобусе становилось все жарче, шумнее, перегарнее. Отец сидел в передней части с мужиками. Многие, как и он, «поправляли здоровье». Детей почти не было и я сидел один, разглядывая лес за окном, прореженный делянками и вырубками, и от того прозрачный и светлый в солнечную погоду. Несмотря ни на что, мне хотелось побродить по нему. Корзина уже мысленно наполнялась крепкими оранжевыми шляпками и, вполне возможно, упругими темно-коричневыми с приятной бело-желтой бахромой. Отец становился довольным и забывал про «разберемся».

Будучи пацаном, я легко заполнял свою голову светлыми и легкими мыслями, гоня прочь страх и тоску. Так случилось и в этот раз – по приезду на место все дурное полностью улетучилось, осталось лишь желание пробежаться скорее по мягкому сухому бору, заглядывая под деревья и в укромные травяные места. Я выскочил из душного салона одним из первых, остановился на обочине, поджидая отца. Наконец он и вся компания из передней части вышли, громко о чем-то споря и переругиваясь, впрочем, довольно дружески.

– Ну что, сын? Сегодня все грибы наши? А? – отец довольно подмигнул. – Днем жара будет дикая, а мы наодевались. Наверное, не надо было тебя брать. Да ниче, успеешь еще нагуляться.

Я обрадовался еще больше, видимо, все обойдется. Улыбка растянула рот до ушей.

-Ага, успею, – я и сам уже думал именно так, вполне искренне.

-Но вечером все равно поговорим, – отец оставался довольным и спокойным, а моя улыбка подстерлась. Напряжение и испуг вернулись, не отразившись на лице. Привычка следить за эмоциями уже вполне успела сформироваться к тем моим невеликим годам.

Такие вещи он называл «принципиальными». Пускай, злость улетучилась, настроение улучшилось, а проступок, истинный ли, или, случалось, домысленный уже не казался столь вопиющим – наказание должно было последовать. Хотя, даже «принципиальные» случаи могли остаться без последствий – отец все же частенько отказывался от разбора полетов. Надежда на удачное завершения дня все еще оставалась. Главное, не зацикливаться.

Народ из автобуса начал расходиться в разные стороны – сюда приезжали не первый год и у каждого были свои излюбленные места. У нас тоже. И к несчастью находились они далеко в стороне от тех, в которых собирали грибы остальные.

Я снимал и укладывал куртку, натирал открытые части тела «комаринкой» – довольно противной и вонючей жидкостью – в те времена другой было не найти, поправлял носки в сапогах в общем, готовился в дорогу по лесу. Отец отошел – несколько мужиков никуда не спешили, а расположились на траве в тени автобуса – продолжить начатое в дороге.

Мысленно выругавшись, я улегся на траву, прямо на солнце, не набравшем еще своего дневного жара. Мягкий ветерок выдувал из одежды остатки душного автобусного пота, трава щекотала шею. Шелест листвы и гул особо настырных, не боящихся жары и ветра комаров, заглушал все звуки вокруг. Я постепенно погрузился в теплый безмятежный сон, неосознанно радуясь случайному безделью.

Разбудила меня ругань, уже не та добродушная, что звучала по приезду. Нет, голоса раздавались резкие и злые. И сильнее всех выделялся среди них голос отца.

Одуревший от сна на солнце мозг моментально поставил мое тело на ноги. Еще плохо осознавая, что происходит и где, собственно, нахожусь, я уже понял, что теперь, действительно, наступили неприятности. В первую очередь для меня.

-Суки, я вам всем, – отец что-то бормотал, гневно, опасно. Его взгляд остекленело скользил вокруг, пока он сам брал корзину и рюкзак. – Леха, пошли.

Я быстро зашагал вперед, не желая оказаться рядом с ним. Его взгляд и слегка более твердый, чем обычно, шаг донесли до меня ясную как день мысль – батя перебрал, и перебрал серьезно.

-Я вас суки,- отец даже не взглянул на мужиков, мимо которых мы как раз проходили, и заскрежетал зубами – жутко, пьяно. Те промолчали, лишь проводив нас взглядами. Похоже, они успели изучить его за годы совместной работы не хуже моего и тоже не хотели нарываться. Разница была в том, что они оставались здесь, а я уходил с ним. Вдвоем. В лес.

Тропа – сухая и мшисто упругая, вилась через светлый сосновый бор – просторный и прозрачный. Мы шагали молча – я легко и торопливо, отец устало и вязко. Ноги то и дело уносили меня в сторону от нашего пути – заглянуть в осинник, поискать в траве, и в корзине уже появлялись первые грибы. Отец ничего не искал, просто шел давно привычной тропой, что-то зло проговаривал едва слышно, то и дело громко ругаясь, непонятно на кого. Больше всего я надеялся, что он ляжет спать, когда мы окажемся на месте.

Уже в том возрасте ко мне пришло осознание силы привычки – что бы ни происходило с людьми, очень скоро они врастают в происходящее и не видят вокруг ничего странного и опасного. Так и в тот день – дела мои уже становились совсем скверны. Но я не думал об этом, потеряв связь с реальностью, уйдя в свой мир.

Такое со мной случалось не редко, но сегодня все происходило особенно остро и рельефно – ощущение совершенной реальности нереального! Фантазии и мысли приобрели, казалось, материальное воплощение.

Лес вокруг менялся, становясь из красивого и приятного, фантастическим, сказочным. Деревья взметнули кроны прямо в поднебесье, их стволы вздулись, став шириной в десятки моих охватов, покрылись рубцами и узловатыми складками, кора заглянцевела драконьей чешуей. Мох из зеленовато-коричневого и белого стал бронзовым и черным. Трава налилась изумрудным блеском, на глазах поднявшись по пояс, отвоевав у леса полянки в самой густой тени поднебесных крон.

Я же продолжал идти по этому лесу, не понимая явь передо мной или плоды моих грез. В любом случае, пугаться или останавливаться желания не возникло – сквозь этот лес хотелось идти и идти, хрустя проваливающимся под ногами мхом. Все вокруг дышало забвением и покоем вечности.

Про отца я и думать забыл, когда окрик, – Леха, где ты? – ворвался в мои мысли.

-Куда ты, твою дивизию, делся? – голос звучал раздраженно, на грани терпения.

И я вырвался из плена миража, чтоб откликнуться, ощутив еле заметное недовольство окружавшей меня сказочности, будто она не желала отпускать. Чувство это, живое и всамделишнее, заставило замереть на миг, испугав своей реалистичностью.

-Эээй, здесь я, – крик оказался бессмысленно громким, отец как раз вышел из-за деревьев шагах в пятнадцати от меня.

-Ну, че ты орешь? Че не отвечаешь? – взгляд его оставался пустым, отрешенным, а голос звучал неприязненно, настораживающе.

Он ничуть не протрезвел и даже, казалось мне, наоборот – отяжелел и опьянел сильнее.

– Вперед, пошел, че встал? – отец уже стоял рядом и толкнул меня в спину. Только сейчас я сообразил, что стою на нашей тропинке, а не в каком-то необычном лесу, не говоря уж про сказочный. Тело среагировало быстрее мозга, начав двигать ногами.

Пошевеливаться, разрывая дистанцию, не спорить, говорить спокойно – эти принципы я усвоил прочно. И следовал им максимально последовательно, хоть и не всегда это удавалось.

Так что я быстро ушел вперед, скрывшись из виду. Хотелось совсем пропасть, исчезнуть из этого леса, как по волшебству, или просто вернуться к автобусу, но это было чревато осложнениями неясного характера – отец мог отреагировать как угодно. Так что приходилось рассчитывать на привычные способы.

В целом, все происходящее не выходило за привычные рамки, от чего, правда, не становилось легче. К тому же оставалось непонятным, почему отец не трезвеет от ходьбы по лесу? Неужели он взял с собой больше, чем я видел? Или кто-то поделился?

Так размышляя обо всем этом, я не заметил, как пришел на место. Небольшая полянка у небольшого лесного озера – круглого и гладкого, окруженного со всех сторон стенами деревьев. Озера почти совсем безрыбного и от того малолюдного.

Мой взгляд обежал берега – пусто, видимо, тут было и сегодня. Только вот радоваться этому или наоборот расстраиваться?

Обычно, мы сразу разжигали огонь, кипятили воду, пили чай и разбредались по окрестностям в поисках грибов – удобство этого места состояло в том, что вокруг озерца проходили несколько старых заросших дорог и троп, позволявших бродить по окрестностям, не боясь заблудиться.

Кроме того, озеро и окрестности как-то отличались от прочего леса – красотой, покоем, каким-то неторопливым течением времени. Все это я тогда понимал лишь подсознательно, да и отец, вряд ли, стал бы описывать наше грибное место такими словами, но его тоже что-то привлекало здесь.

Стоять на берегу, щурясь от бликов яркого солнца на легкой ряби воды, ощущать громаду лесов, уходящих к горизонту, нетронутых еще бензопилами и бульдозерами, наслаждаться шорохами, плесками и жужжанием лесной тишины – даже в те годы доставляло мне удовольствие и неподдельную радость.

И в тот день все было именно так, пока треск сушняка и автоматический, отрешенный мат не вывели меня из состояния удовлетворенного созерцания. И как только мне удалось отрешиться?

Отец продрался, наконец, на поляну, умудрившись как-то сбиться с тропы на подходе к озеру, и стоял, непонимающе озираясь вокруг себя. От его фигуры веяло напряженностью, неприятностями и тревогой.

-И на кой черт мы сюда столько тащились? Поганое местечко, а, Леха? – отец остановился перед кострищем, скинул рюкзак, уселся на бревно и вытащил едва початый пластиковый флакончик.

А я стоял и смотрел на это – пораженный, одуревший, испуганный и ужасно в миг уставший. Казалось, что захлопнулся нечеловеческих размеров капкан, с утра ждавший и звавший меня. Сколько отец выпил, стало уже неважно – у него был еще целый флакон чистого, судя по всему, спирта. Но не только это. Что- то еще зацепилось крючочками за мой разум и не давало покоя, но мысль не желала оформляться.

Из рюкзака появилась пластиковая бутылка с водой. Отец опорожнил ее на землю, налив туда спирт. Достал вторую бутылку воды, наполнил опустевший флакон из под спирта, а оттуда перелил в первую бутылку. Закрутил пробку, хлопнул дном о землю – жидкость, занявшая почти треть полторашки, затуманилась. Я не помнил его таким, обычно он вел себя иначе, прижимисто, рационально в любом состоянии. Одно то, что воду вылил на землю, говорило о многом. На такой жаре жажда серьезно донимала, а из озера без надобности пить не стоило.

Тоска, страх и злость перемешались во мне. Я не выдержал :

-Может не надо, пап? Может поспать? – это еще не являлось прямым нарушением правил, но опасно приблизилось к тому. В этот раз повезло. В кружку было набулькано, а из рюкзака достаны хлеб и сало – на мои слова отец внимания особо не обратил

Он опрокинул кружку в себя, занюхал, откусил сало – совсем немного даже в таком состоянии, скупо. Огляделся глупо повеселевшим взглядом:

– И кой черт мы сюда перлись? Поганое местечко, – его рука вновь потянулась к бутылке.

И тут крючочки в моей голове вытянули на поверхность мысль. Почему « поганое местечко»? Отец всегда! Всегда любил здесь бывать! И трезвым и выпившим. Насколько же он опьянел? И, вообще, в этом ли дело?

Ноги мои сами сделали несколько шагов в кусты, в сторону от поляны. Густая листва и ветви не препятствовали, сомкнувшись за спиной плотной стеной. Невидимый, я смотрел сквозь небольшую прореху в кустарнике. Словно сквозь смотровую щель.

На поляне отец сидел в пол оборота ко мне Он что-то бормотал себе под нос и поводил бессмысленно глазами из стороны в сторон, крепко сжимая кружку. Поляна и зелень вокруг него размазались, теряя контуры и четкие границы. Смотровая щель же все больше походила на замочную скважину в двери, отгораживающей меня от чуждой, пугающей реальности. Вот уже и фигура отца стала терять очертания, превратившись в серое бесформенное марево. А потом прореха в листве затянулась – передо мной стояла сплошная стена янтарной зелени.

Я отвернулся от нее. И пропал.

Передо мной предстал мир, тот самый, что я уже видел, добираясь сюда. Вновь древесные исполины зашумели кронами высоко над головой, та же трава, мох – растения не изменились. Но теперь это все стало действительно реальным – проявилась каждая деталь, появились звуки, шевеление трав, дуновение ветра, в складках коры зашевелилась флора, что-то прошуршало в траве, высоко в ветвях перекликались незнакомыми голосами птицы, кто-то порхал вокруг, по земле поползли, заколыхались тени.

Картина, представившаяся мне, восторгала и немного пугала. Оставалось лишь сделать шаг, чтобы полностью погрузиться в этот мир, чем-то удивительно манящий, притягательный. Я почти не удивился, осознав, что отец, поляна у озера, весь мой прежний мир потускнели в памяти, будто настоящая реальность здесь, а не там.

Оставалось лишь сделать шаг. Но я боялся. Боялся разумом, не чувствами. Меня влекло туда – в этот покой фантастического незнакомого мира, шепчущего, что там нет страха, тревоги, равнодушия. Образ чего-то светлого и теплого проступал в глубине леса, заслоненный пока еще стволами вечных деревьев. Образ притягательный, избавляющий от невзгод.

Только шаг.

И я уже приготовился его сделать, когда в дело вступил разум. Разум ребенка – слабый, незрелый, но закаленный годами самоконтроля. Разум, научившийся раньше срока держать в узде чувства и желания.

Он настойчиво твердил – ты ничего не знаешь об этом, такого не бывает, откуда это все, кто и для чего может ждать тебя? Добро приходит на выручку лишь в сказках. Вернись.

Я стоял. Не двигался.

Впереди ждала сказка – невозможная, неправдоподобная и от того пугающая. Слишком сказочная, слишком светлая. Позади – привычный мир с его радостями и невзгодами, с друзьями, со всем привычным и родным. С родственниками, с родителями. С отцом.

Я обернулся, но стена зелени все также закрывала поляну позади. Почему-то хотелось еще раз взглянуть на происходящее там. Убедиться? В чем?

Взгляд мой вновь начал искать лазейку в глубины чудесного леса. Там было нечто. И оно манило – мягко, радужно, дружески. Казалось, до меня доносились слова:

-Ну, что же ты? Иди. Тебя встретят, поддержат, помогут. Все, все что с тобой происходило сегодня, это не правильно. Так быть не должно. Именно для этого ты здесь – чтоб укрыться, сбежать, спастись. Иди. Здесь хорошо.

Слова не упрашивали, не приказывали, не пытались доказать или навязать. Они просто сообщали – убедительно, искренне, спокойно. Им нельзя было не верить. И все же…

Сомнения. Они не давали разорвать связь с моим миром. Я опять посмотрел назад. Глаза беспокойно шарили по листве, ища прореху. Что-то послышалось мне. Или не послышалось, а причудилось? Какой-то далекий, далекий крик, зов. Отец? Я напряг слух. Ничего.

А за спиной раздался призрачный шепоток:

-Ты беспокоишься? За него? Он же хотел тебя убить! – только одна мысль возникла в моей голове в ответ « нет»!.

-Не веришь? Так ведь он тебя и не любил никогда! Разве так любят? Подумай! – спокойно, убедительно, ужасно убедительно!

– Не может быть! Вранье! – разум твердил мне, что это ложь, но чувства говорили, что все так и есть на самом деле, иначе обращался бы так со мной отец? Я продолжал стоять на месте.

И тут ветви в стене раздвинулись – не слишком сильно, но достаточно, чтоб сквозь них стала видна поляна, озеро, привычный лес. Все такое невзрачное, тусклое, словно запыленное.

А у самой зеленой стены стояло существо – я только так мог его назвать. Внешне оно выглядело, как мой отец, но суть его была черной и протухшей. Едкая злость и ненависть наполняли его, стремясь прорваться наружу.

Существо хрипело, выкашливало из себя черноту нутра, и она брызгами разлеталась вокруг, падая на изумруд зелени черными каплями. А от этих капель чернота расползалась по листьям, веткам, и они темнели, гнили, разрушаясь и рассыпаясь в труху.

Я понял – отец что-то говорил мне! Смысл понять было невозможно, но суть проступала сквозь черные капли. Ярость, ненависть, смерть – вот что ясно виделось в этих словах, уже изрядно проредивших защищавшую меня стену.

Черное пятно разложения уже позволяло пролезть в него маленькому мальчику, вроде меня, но для взрослого, крепкого мужчины оставалось маловато. Зеленой преграде долго не выстоять, понимал я, но сделать шаг в сторону чудесной сказки все еще не решался. И тут я разобрал слова:

-Сынок, иди ко мне. Это же я, твой папка! – незнакомый голос умолял меня.

– Иди сюда, сын, иди сюда, разберемся! Слышишь меня? Быстро, иди ко мне! – голос отца, все такой же неузнаваемый, взвился в гневной истерике. – Я кому сказал! Быстро!

Черные капли, шипя, полетели в меня. Тогда я развернулся и побежал, уже не оборачиваясь. На миг показалось, что сквозь мрак в фигуре отца мелькнул теплыий свет, а голос стал прежним, и в нем послышалась боль и любовь.

Но прежняя жизнь моя уже не имела значения. Над головой шумели кроны сказочных деревьев, свежесть и тепло окутали меня, успокаивая, усыпляя. Боль и сомнения покинули меня, погружая в безмятежность, растворяя образы прошлого в голове, размывая мысли и чувства. Стало не важно, кто я на самом деле, ведь уже нечто большее поглощало мой разум, лишало тревог и желаний. Зачем страдать и бояться, когда можно все забыть и остаться на веки в этой сказке?

Я сидел, привалившись к узловатой коре дерева, зажмурив глаза. Попытался вспомнить лицо отца – ничего не получалось! Матери – еще сложнее. А, главное, зачем? Хотелось спать.

А потом появились толчки, один, еще один. Земля, деревья, все вокруг, заходило ходуном, затряслось. Весь сказочный мир зашатался, теряя гармонию и тепло. Как же не вовремя, для чего это? Видеть, думать, вспоминать не хватало сил. Но взгляд все же сфокусировался, окружающее обрело четкие формы.

Существо за зеленой преградой начало бить в нее своим телом. Что-то не пускало его, хотя ядовитые брызги уже прожгли достаточно большое отверстие даже для взрослого человека. Этот мир охранял меня.

-Уходи, уходи, уходи! – крик мой, молящий и отчаянный, поразил даже меня.

А потом из глаз потекли слезы. Одна за другой, все быстрее и быстрее. Кожа на щеках напиталсь влагой, лицо стало мокрым, и слезы закапали на грудь, на одежду, на траву. Я ничего не видел сквозь пелену влаги, очертания окружавшего меня расплылись, исказившись, потеряв свою красочность и красоту. Лес превратился в дрожащие голые стволы деревьев, изуродованные, искаженные неведомой силой. Солнце шипело и плевалось багровыми протуберанцами. Трава под ногами захрустела, как свежая солома.

Все это было так непонятно, пугающе. Я как-то разом успокоился, а влага исчезла из глаз. Взгляд мой стал ясным и чистым, и все вокруг стало таким же, как прежде. Лишь последние капли еще стекали по лицу.

Одну из них я проводил глазами и застыл от увиденного. Под ногами образовалось темное пятно, черные ядовитые капли убивали траву вокруг себя, иссушая и разрушая ее – точь-в-точь как слова отца разъедали стену зелени.

Но почему? Это испугало меня сильнее всего за сегодняшний день, ведь так быть не должно. И тут снова зашаталась земля, послышались глухие удары, раздался треск и одно из деревьев, недавно еще такое величественное и крепкое, медленно, трухляво обвалилось, разваливаясь в полете, и окончательно рассыпалось, ударившись о землю. Сказочный мир вокруг меня заколебался, застонал, захрипел злобно и неприятно. По нему прокатывались волны, искажавшие и преображавшие реальность.

Яркая зелень внезапно сменялась серой, местами грязно бурой листвой. Блестящая узловатая кора на миг исчезала, обнажая изъеденные гнилью стволы, звуки и запахи становились отталкивающими и затхлыми.

Волны шли от бреши в преграде, в которую все также бился мой отец с той стороны, но теперь он уже стал обычным человеком, только тело его мерцало ровным бледно-голубым светом. Я начла различать слова:

-Алешка, очнись, вернись ко мне, это я, я. Прости, возвращайся, пойдем домой все будет хорошо, – голос этот не был ни злым, ни опасным, лишь боль, усталость, вина слышались в нем. Отец стал прежним и казался совершенно трезвым.

Что происходило со мной? Тогда я этого не мог понять. Где реальность, где выдумка, где добро и зло. По щеке скатилась последняя капля, я проследил за ней – она упала на зеленый лист травы, который тут же начал сворачиваться, сереть, чернеть и рассыпался в пыль. Вся эта сказка боялась слез, тогда что же мне говорил отец, если от его слов разрушалась изумрудная стена? Неужели опасность и обман здесь, а не там, в привычном мне мире?

Стоило об этом подумать и окружавшее меня заколебалось, теряя форму. Я шагнул к отцу – шаг, еще, еще. И там, куда я ступал, возникали волны, расходящиеся в стороны, дробившие реальность на мелкие кусочки. Трава рассыпалась, стволы деревьев, трухлявые и полупустые внутри, разваливались.

А отец пробился уже сквозь невидимую завесу, наполовину проникнув в мою реальность. Он рвал и бил руками что-то невидимое, а свечение вокруг него все усиливалось и, казалось, именно оно разрушает оболочку неведомой реальности.

Я шел все быстрее, и до отца, почти прорвавшегося сквозь преграду, оставалась всего пара десятков шагов. Но тут проявилась сила, затянувшая меня сюда. Налетел режущий, жесткий ветер, сбивший меня с ног и потащивший назад в глубину рассыпающейся на глазах мрачной чащобы – уже не исполинской и светлой, а непролазной и черной. Голос, когда-то такой дружеский и успокаивающий, безжизненно произнес :

-Нет. Твое место здесь.

Я начал кричать и звать отца, поняв, наконец, окончательно, что настоящее зло и боль не в моем мире, а тут, в этой полумертвой, больной фантасмагории, взявшейся невесть откуда. То ли всамделешней, то ли созданной моей фантазией, то ли существующей лишь у меня в голове. И вновь слезы потекли из глаз, оставляя черные истлевающие пятна на земле.

Как раз в этот момент отец прорвался и ступил на потускневшую зелень травы, что-то говоря мне, и проваливаясь по щиколотки – земля не держала его, расползаясь трещинами в разные стороны. Одна из них, самая большая, устремилась ко мне, опрокидывая внутрь себя все на своем пути, рассекая не только землю, но и ветер, ослабивший свой напор. Я смог, наконец остановиться, твердо упершись ногами. Трещина извивалась, в точности повторяя мой путь от преграды, прочертив отрезки от одного пятна помертвевшей травы к другому.

Когда земля раскрылась у меня под ногами, моего слуха коснулись живые и теплые слова отца:

-Я тебя люблю, Лешка, – мир вокруг меня захрипел и взорвался облаком серой пыли, а я провалился в пустую черноту.

Это последнее, что четко запомнилось мне в тот день. Воспоминания мои также неожиданно оборвались, как и заполнили мое сознание – я стоял на кладбище перед могилой отца, в которую уже опустили гроб. Песок неприятно холодил мою руку – все уже прошли мимо могилы и бросили на гроб по горсти грунта. Я оказался последним, совершенно не помня, как происходила церемония.

В глазах стояли слезы, от пережитого в воспоминаниях. По отцу я не горевал. Он прожил довольно длинную и не самую плохую жизнь.

Я бросил песок в могилу и отошел в сторону, снова закуривая сигарету. Восстановить окончание того дня полностью мне так и не удалось.

В моей памяти сохранились лишь короткие обрывки. Вот я открываю глаза, а надо мной высоко вверху кроны сосен, небо и яркие лучи солнца, бьющие через прорехи в переплетении ветвей. Все немного качается и шатается. Я перевожу взгляд и вижу лицо отца – вверху и сбоку. Он несет меня на руках.

Я разглядываю его – лицо сосредоточенное, напряженное, глаза смотрят вперед отрешенно, но и целеустремленно. Я чувствую его руки, размеренные шаги, а еще тепло и боль. Двигаю головой и он поворачивает лицо ко мне. Оно тут же озаряется улыбкой:

-Очнулся? Лежи, не шевелись, до автобуса недалеко.

До сих пор я не понимаю, как ему удалось донести меня бесчувственного так быстро, по лесу, по холмам и не самой удобной тропинке. Он и сам после этого только усмехался, когда слышал вопрос об этом. Как бы говоря, кто ж его знает как?

Я несколько раз приходил в себя и проваливался в забытье. Помню только его бормотание в один из моментов просветления:

-Надо ж было так нажраться. Вот дурак. И местечко это. Поганое. Да , чертовщина какая-то.

Еще запомнил запах дыма. Лишь спустя несколько дней я узнал, что на месте случившегося с нами вспыхнул огромный пожар, выжегший все вокруг озера, но так и не сумевший преодолеть кольца из заросших дорог вокруг него. Отец, вытаскивая меня, опалил все волосы и одежду, потому что огонь вспыхнул между ним и мной, наверное, прямо по тем трещинам. Видимо силы двух реальностей не могли сосуществовать рядом.

Но это лишь догадки. По официальной версии – лес подожгла сухая гроза, я наглотался дыма и отец вынес меня из пожара. Это всех устроило. К тому же, все, кто находился в радиусе десятка километров от нас, слышали громовой удар, непонятно откуда донесшийся.

Ни я , ни отец не стали возражать против этой версии событий. Мы сами не понимали, что случилось с нами в тот день, а со временем отец поверил и сам в версию с громом, только иногда, вспоминая случившееся, он добавлял в конце:

-Но там же еще какая-то чертовщина творилась? Помнишь, Леха, что-то с лесом было. Как-то все у меня смешалось в голове нынче. Может это от дыма померещилось? Да и напился я тогда, – после таких или подобных слов он усмехался и заканчивал разговор про тот случай.

Мне же все произошедшее запомнилось отчетливо, хоть и всплывало в памяти очень редко. Поразмышлять над случившимся мне все как-то не случалось. Было и было.

И вот сегодня возвращаясь с кладбища я погрузился в раздумья. Что это было? Почему и для чего? Моего ли разума это дело или какие-то силы в тот день вмешались в нашу с отцом жизнь?

Суть этого явления понять, пожалуй, невозможно. А вот последствия случившегося стали для меня очевидны. Хотя, может большинство из них я просто подогнал под свои желания? Как знать, наверняка?

Одно оставалось несомненным. С тех пор я совсем иначе смотрел на поступки своего отца. Он не сильно изменился, и не бросил пить, и все так же мы «разбирались, что к чему». Но, все же, что-то сдвинулось в нем. В тот день он, как и я, впрочем, осознал суть своих поступков и отношения ко мне, пускай и не сумел изменить его. И все крики, ругань, наказания, даже удары, не имели уже прежней разрушительной, терзающей силы. А потом прошло, забылось и это.

Машину от кладбища до столовой я вел «на автомате», припарковался все в той же задумчивости и, не глядя, выбрался из салона. Нога погрузилась в густую грязь. Я вновь выматерился про себя, переключившись на мысли о том, когда же в нашем городе будет чисто и ухоженно.

Оглядевшись, я понял, что не так уж и долго ждать чистоты, пускай лишь сезонной. В траве проглянула свежая зелень, с прояснившегося неба светило чистое, слепящее солнце. Как-то с этой мерзкой погодой и похоронами я успел позабыть, что календарь перелистнулся на май.