Мир расплывался, терял перспективу, тени практически исчезли. Задний план утратил глубину, а молодую девушку в греческой тоге увозил на своей спине белоснежный бык с золотыми рогами.
– Какая magnifique лужайка!
Она с легкостью и грациозностью нимфы стала бегать по эскизно нарисованной траве, трогать непропорционально маленькие деревья и пушистые елки, смешивая французские и русские слова.
– Васька, ты чего ей дал!
– Таблетку. От головы. Всю дорогу грымза ныла, что у неё голова болит.
– Мне жарко, господа, ну что же вы! Какое ласковое le soleil! Его лучи стучаться в нашу одежду! Тук-тук, ouvre! Soumettre a la nature, мои дорогие мальчики!
Старший научный сотрудник галереи Аркадий Аркадьевич задумчиво смотрел, как старший искусствовед, гроза нерадивых младших сотрудников, Зинаида Захаровна, нарезала круги по поляне, срывая с себя одежду.
– Явно не цитрамон.
– Что было, то и дал, – огрызнулся нерадивый младший сотрудник Васька, – плохо было человеку.
– Зато сейчас хорошо. Хоть бы Быков не увидел.
– Да он Дашку на лодке повез кататься.
Зинаида Захаровна, заходя на очередной круг по лужайке, споткнулась о пакет с едой и плюхнулась на свой же кардиган.
– Ой! А что это у нас? О! Le dejeuner sur l’herbe! Charmante! La fromage, персики, ягодки!
Она игриво приложила черешню к своим большим пунцовым соскам и наконец обратила внимание на остолбеневших подчиненных.
– Густав, Фердинанд, ну что же вы стоите! Venez a moi – я же не кусаюсь.
Она похлопала по траве рядом с собой.
– Прекрати пялиться.
– Сами прекратите!
– Поучи меня ещё.
– Ну где же вы, mes chers garcons, ваша mademoiselle Victorine хочет завтракать!
– Кто? – шёпотом спросил Васька.
– Вроде, была такая натурщица известная в середине девятнадцатого века.
– А Фердинанд и Герман?
– Не помню, – Аркадий Аркадьевич оттеснил Ваську, и сам присел рядом с посверкивающей глазами и наготой женщиной. – Она похоже думает, что она героиня какой-то картины.
Васька плюхнулся напротив.
– Какой?
– Без понятий.
Женщина вгрызлась в персик и продекламировала:
– Мы с вами serviteurs de l’art! Но le monde не comprend нас! Мы – les miserables, мои дорогие мальчики.
Аркадий Аркадьевич придвинулся ближе и оперся на заведенную за спину щебечущего искусствоведа руку, не отрывая взгляда от её ног. – И долго она вот так?
– Минут двадцать.
Васька нахально рассматривал вздымающуюся грудь.
Аркадий Аркадьевич хотел пристыдить юнца, но жадные, теплые, пахнувшие только что съеденным персиком губы, запечатали его рот долгим поцелуем.
– Аркадий, как же я вас depuis combien de temps je t’aime, – она, будто яблоко, взяла подбородок остолбеневшего мужчины в ладонь, вгляделась в обалдевшие глаза и резко отвернулась. – Но un mur entre nous.
– Я тоже, Зина, вас давно! – он потянулся к ней, но будто наткнулся на стену.
– Je suis грустно… – её фигура вдруг стала плоской, не живой, будто выпала из бытия.
Безуспешно пытаясь добраться до женщины, Аркадий Аркадьевич в отчаянье обратился к Ваське:
– А у тебя еще есть, эти, от головы?
Васька молча протянул таблетку.
Минута и образ Аркадия Аркадьевича сделался контрастным, пересвеченным. Исчезли морщины, выправилась осанка. Он словно переоделся во фрак, и Васька мог поклясться, что на него взглянул властно взгляну горделивый французский аристократ.
– Cherie Зина, pas de temps pour le грусти, время pour le счастья! Brisons стену между нами! – мужчина обнял за плечи женщину и поцеловал в шею.
– Je t’attends depuis так долго! – она прижалась к его груди.
Над влюбленными свистнул неведомо откуда взявшийся летом снегирь.
– La diablerie, – констатировал Васька, мрачно рассматривая птицу, и пошел собирать мангал.
Автор публикации
