– Незабудка, твой любимый цветок, воздушный поцелуй будет самым горьким, – орала качающаяся и прыгающая толпа. Затылки, руки, волосы, запах пота и духов. А где-то там впереди, в десятке парсеков – крохотная фигурка с микрофоном – певец собственной персоной. Что он тут делает. В смысле не певец, а он, Ник. Повелся на уговоры друзей «за компанию». Даже девушку ему какую-то выделили за неимением постоянной своей – подругу подруги сестры подруги. Все что он успел, ей сладкую вату купить. Потом буквально в течение получаса бурные потоки празднующего города унесли и друзей, и «с ватную» девушку, и остатки настроения. Грохочущий гулкий звук, который трудно признать музыкой, крики, гам, детский плач, пьяные разговоры за спиной и крохотный участок асфальта под ногами, не заполненный чужими ногами.
– Ты любишь говорить, что тебя я не люблю, что любить могут одни девчонки, – хрипло орала рядом крепко принявшая на свободно прыгающую в майке грудь деваха, дирижируя сигаретой.
Какая-то песня бесконечная. Таким же обещается быть и этот дурацкий вечер. Небо было предательски светлым и темнеть не собиралось. А дома. А что дома? Ничего дома. И никого. Кроме отца и его очередной надувной куклы, младше даже чем сам Ник. С отцом отношения были напряженными – отец мечтал, чтобы именно старший унаследовал бизнес и делал все, чтобы его сбыча мечт произошла. А «именно старший» ни о чем ни мечтал и плыл по течению спокойного четвертого курса, отложив какие-либо решения на через год после диплома. Отца, естественно, это умиротворенное плавание не устраивало. Тем более, что младший зубами, отточенными о гранит всех мыслимых наук, вырывал глотки всем подряд на всех подряд школьных олимпиадах. Но младший был копией матери – темненький и худой, с писклявым голосом и повадками. А та самая стать, грудеволосатость, окладистобородатость и спелопшенистость в волосах, которой сам отец любовался в зеркало каждое утро, досталась «пловцу». Отсюда недопонимание, ссоры, общение в виде «привет пока» и прочие «отцы и дети». Мать с ними не жила, умотав в Италию и выведя все свои активы туда. Сейчас она какая-то там Алуффи, то ли Бонелли. Детей поздравляет с днями рождениями и рождеством. Ну и алименты, само собой, которые отец ничтоже сумняшеся, выдавал им, поделив пополам, как карманные расходы. Дети, кстати, единогласно остались с отцом. Бабушка же их по материнской линии, оставшаяся в России, когда вылезала из своих арт галерей и спа, изредка вспоминала, что у нее где-то есть внуки. «Вспоминания» эти все кончались тяжелым моральным ударом по детскому сознанию. Какие уж там «к бабушке на блины» – светский стол с прислугой, чашами для омовения рук, фруктовыми вилочками и сменами блюд в «имении». Скука смертная. Пару раз пыталась устроить даже порку розгами для внуков, «порочащих отсутствием манер род Болеславских», но отец не дал. Бабушка по отцовской линии, была классической бабушкой. Была. Ник помнил ее как какое-то светлое облачко с теплыми ладонями. Вместе с отцом они ездили на старое кладбище и молча стояли у мраморной плиты.
Грохот немного поменялся – началась новая песня. Ник, погрузившись в меланхолию, воткнув в уши наушники, но не включая ничего, качался в толпе, так и не приняв решения, что делать дальше. Люди вокруг двигались, как чаинки в чашке с порвавшимся пакетиком. Только что он стоял в тесноте, вот почти один, а вот снова вокруг одежда с людьми в ней. Он качался в такт приливным и отливным движениям людской массы, как большая водоросль.
Внезапно, среди одинаково летнемаечных спин – голубое простое платье. Крашеный хлопок вокруг крепкой, но хрупкой девичьей фигурки. Неподвижно стоит, посреди моря людей, скрестив руки впереди, где ему не видно. А видно нежную молочно-розовую кожу шеи и кусочек спины в вороте с розовыми прыщиками, которые он зачем-то начал рассматривать. Все вокруг отступило и растворилось – только эта чарующая шея неземного цвета, аккуратные ушки с слегка розовыми кончиками, непослушный хвост жестких на вид каштановых волос с обгоревшими на солнце секущимися концами, красивые плечи, полоска простого бюстгальтера за полупрозрачной вставкой на спине. Он, наверное, слишком пристально смотрел, что она почувствовала. Она лишь немного повернула голову. Щеки, нет, ланиты все того же ангельского цвета с оттенком рассвета и пушистые длинные ресницы. Еще. Ему нужно еще её. Больше, пожалуйста, умоляю. Еще движение головы. Прямой породистый носик, чуть пухлые губы, похоже, без помады – слишком естественно. Сердце стучало прямо в мозг. Снова только хвост напротив его глаз. Как будто солнце за тучи зашло. А оно и правда зашло. Сразу налетел вечерний порыв прохладного ветра – его немного отпустило марево наваждения, а она зябко повела плечами. Согреть! Обнять, прижать, уткнутся носом между шеей и плечом, вдохнуть ее запах, не отпускать. Он сжал руки в кулаки и снова разжал. Ладони вспотели. Спокойно, просто девушка, наверняка с кем-то из тех парней рядом с ней. Его кратко прошило ознобом, как током. Он глубоко вдохнул, успокаиваясь, отпуская, отталкивая. Но какая же, а… Глаза упорно не желали отрываться от ее шеи, абриса щек, скул. Вновь поворот ее головы. Почувствовала его жадный взгляд? Снова пушистые ресницы. Если сейчас упустит момент, будет выть на ее образ, как волк воет на Луну? Да не с ней эти вокруг.
Снова порыв ветра треплет ее хвост и пронзает ее платье и его рубашку. Она снова зябко поводит плечами. ДА ПОШЛО ОНО ВСЕ. Как с моста вниз головой в синь.
Обнял за тонкий стан, прижал к себе, зажмурившись от нахлынувшего всего, уткнулся в шею. Как же она пахнет! Никак. Как родной человек она не пахнет ничем. Лишь мозг дорисовывает разнотравье с синими оттенками колокольчиков.
Он что-то говорит он чувствует, но почему не слышит. Черт, наушники, срывает. Что, извини?
– Говорю, думала уж не решишься.
И накрывает руками его руки. Они молчат, вокруг толпа, грохочет музыка и сердца.
«… наша жизнь одна на двоих» со сцены как-то внезапно в тему.
– Поехали отсюда, – прямо в ушко, еще сильнее зарозовевшее от его дыхания.
– Куда?
– Пока не знаю.
Ветер из приоткрытого окна треплет волосы на макушке. Мимо бесконечной зеленой стены. Благослови бог того, кто придумал коробку автомат – можно не отпускать ее руку.
«Зацепила, заманила, заарканила. Красотой своей шальной сердце ранила».
– Что со мною я не знаю, просто кругом голова. Зацепила, заманила, заарканила меня – пропел Ник в голос.
Наташа ухмыльнулась. Ее босые ноги лежали на торпеде, постоянно отвлекая его от дороги, а сама она, развалившись в кресле, подставляла лицо теплому набегающему потоку воздуха, довольно щурясь.
– Как ты с твоей любовью к РетроФМ на Белорусских то попал?
– Ну это не совсем ретро уж, – Ник смутился и быстро переключил на Русское.
– Да оставь, – она сама ткнула пальцем на первую кнопку.
Он снова отловил ее руку. Дорога яркой разметкой бежала вперед. Небо над вершинами высоченных сосен уже теряло лазоревую глубину и приобретало теплый оттенок включенной лампочки накаливания.
Небольшой сквозной городок. Ей на колени – полулитровая бутылка воды, пачка эмэндэмса, который с арахисом с надписью «Красотка» и неряшливый букет крупных ромашек. Она, счастливо улыбаясь, утыкается в букет. Божья коровка взлетает с ромашки и улетает через открытое окно в теплое небо прямо к оранжевому солнцу.
– Ты с чем будешь? С сыром или с картошкой?
– А почему «или»? – она улыбнулась ему, торчащему из двери пекарни «Хлеб из тандыра» на перекрестке двух дорог, и послала воздушный поцелуй.
– Вкуфнятина.
– Ммм.
Солнце уже не висело над машиной и освещала их сзади. Небо на востоке наливалось черносливной синевой и розовые кудрявые облачка, стайкой испуганных овечек, спешили от нее подальше, вслед заходящему солнцу.
– Пусть в твои окна смотрит беспечный розовый вечер, пусть провожает розовым взглядом, смотрит вам в след – громко, перекрикивая друг друга, они подпевали Шатунову. Радио уже не брало и в ход пошла коллекция с флешки. Там был совершенно невообразимый микс всякой музыки, от Кофе и Цоя до Лободы и диких песен с Фаршмака. Почти все песни шли на ура. Ему не верилось, что ей нравится та же музыка, как и ему. Так просто не бывает. Он счастливо вопил вместе с ней «Подруга подкинула проблем, сука! Подруга, подкинула проблем, шлюха» и ему было очень очень хорошо.
– Ник, а куда мы едем? – снова спросила Наташа.
– А куда бы тебе хотелось? – Ник посмотрел на указатель топлива – чуть больше половины бака, – топлива еще километров на 300 хватит.
– Пока прямо, – она нежно погладила ему руку.
Он снова провалился в ее глаза и чуть не выпустил руль. Она, рассмотрев что-то в его взгляде, смутилась, оправила платье, а потом уставилась в окно. Ее щеки и краешки ушей вторили закату.
Дорого мягко стелилась под колеса. Встречный грузовик, весь увешанный фарами, ярко дважды мигнул дальним…
По сторонам дороги тянулся выгоревший еще прошлым летом лес, частично уже расчищенный. Сосны с черными стволами внизу только кверху приобретали привычный охровый цвет с укропной зеленой редкой вершинкой. Как-то внезапно кончились веселые песни. Иван Кайф «Бомбардировщик». Тальков «Чистые пруды». БГ «Та которая». Ник быстро выключил режим RD, видя, как Наташа погружается в какие-то свои явно тяжелые мысли. Вот сейчас включится Инфернал Фак и они опять поорут. Но.
«Дорогие мои старики, дайте я вас сейчас расцелую…» проникновенно пел Игорь Саруханов. Теперь уже и Ник погрузился в пучины самокопаний и черно-серых путанных воспоминаний.
– А у тебя дедушка с бабушкой живы? – вдруг спросила Наташа.
Ник, подумав, сказал:
– Бабушка только. Но она не настоящая бабушка.
– Это как?
– Как Ротару.
– Ам… – Наташа не нашлась, что сказать и отвернулась к окну.
За окном все также тянулся выгоревший лес с рваной раной пропаханного противопожарного рва, который выкопали, как обычно, уже после пожара.
– А у тебя?
– Нет. Еще до моего рождения… Я только на кладбище хожу, на памятнике читаю ее имя и годы жизни.
Они молчали, думая о своем. Очередной поворот вывел их из страшного леса на простор. Ник вдохнул тяжелый маслянистый воздух, принесенный с цветущих полей рапса. Жизнь продолжалась и что было, то осталось в прошлом.
Темное небо начинало придавливать сверху закатывающееся за горизонт светило, пытаясь ускорить его исчезновение. Окна уже прикрыли от прохладных порывов приближающейся ночи. Бесконечные поля и луга с перелесками затягивались еле видной дымкой будущего тумана.
Ник внезапно даже для себя проговорил:
– Я свою помню, как светлое облачко с теплыми руками.
Вопросительный взгляд Наташи.
– Ну бабушку, которая настоящая, по папиной линии.
Наташа кивнула.
– Ни лица, ни чего, кроме образа, – Ник тепло улыбнулся воспоминаниям, – там мне было хорошо. По-другому хорошо, не как с тобой. Там другое хорошо, я не знаю, как объяснить.
Наташа тяжело вздохнула и отвернулась, пряча лицо.
Некоторое время они ехали молча. Музыку выключили и только шорох шин составлял им компанию. Ник ковырялся в телефоне, посматривая на прямую как стрела дорогу, потом отложил его.
– Наташ, – Ник решительно посмотрел на девушку, – ты спрашивала куда мы едем? Так вот, я решил – мы едем к бабушке.
– К какой?
– К нашей.
Предупреждая следующий вопрос, Ник улыбнулся, притормозил и, включив поворотник, ярко мигнувший в сумерках, повернул сразу после синего широкого знака с белыми буквами налево, на дорогу, идущую через поля.
Под колеса бросился яростно лающий пес. Подвеска с трудом глотала ухабы и ямы. Около деревенского магазина на самом въезде в деревню на лавочке сидели мужики в майках и неизменных кепках. Бегали дети вокруг дородных теток, неспешно о чем-то беседующих. Белая кошка сидела на криво сваренных перилах, обвив лапы хвостом. С яростным писком над головой носились ласточки и стрижи. Ник остановил машину и вышел, махнув Наташе, мол сиди, вежливо поздоровался со всеми сразу у магазина, удостоившись лишь одного ответно-изучающего «Здрасти», и скрылся за железной дверью магазина с отчетливыми следами ударов топора.
Внутри было ожидаемо тесно. Старинная советская дребезжащая холодильная витрина с какой-то колбасой, каким-то молоком, каким-то сыром, неизменным майонезом в синих баночках. Рукописные нечитаемые ценники. Хлеб, наваленный горкой на деревянной полке. Непонятное развесное печенье в пакетах, семечки, шоколадки и целый штабель разнообразных спиртных и пенных напитков с одинокой пыльной бутылкой газировки «Колокольчик». Рядом с продуктами лежали вилы, лопаты, какие-то мешки с удобрениями, колеса для тачек. Ник совершенно бы не удивился, узнав, что тут можно купить и патроны для ружей и солярку. За прилавком – классическая неистребимая не менее советская, чем витрина, Галя.
– Здравствуйте.
Не дождавшись ответа, Ник продолжил:
– Вы наверняка тут всех знаете, даже не знаю, кто кроме вас нам сможет помочь в таком деликатном вопросе.
Подобие улыбки с оттенком «да я такая» и покровительственный кивок «ну че там».
– Мы очень издалека приехали, – покривил душой Ник, – кхем, с сестрой, узнали, что у нас здесь бабушка живет. Ни фамилии не знаем, ни адреса точного, только название деревни. Не можете предположить кто– это может быть? Лет семьдесят, живет одна, отец рассказывал, – Ник врал не краснея, – что очень аккуратная, даже дотошная, много всего знает и умеет. Печет очень вкусные пирожки.
Ник заметил, что продавщица слегка кивает его словам, значит кого-то вспомнила. Но молчала. Нужно было поддавить.
– Может не эта деревня – дальше, через километров двести, есть с таким же названием…
– Да эта эта деревня, брать то чего будешь?
Ритуал…
– А у вас с пяти тысяч сдача будет? – закинул удочку Ник.
– Неа, – радостно сказала продавщица.
Ник появился через бесконечные десять минут, улыбающийся, с двумя пакетами продуктов. К этому времени, только мужики поглядывали на нехарактерную для деревни машину представительского класса. Даже собака уже лежала у крыльца, грустными большими глазами провожая торчащую из пакета палку колбасы.
Рыкнул мотор, фары высветили вереницу заборов.
Так прямо, потом направо, до конца улицы, белые ворота, флюгер в виде лебедя, Екатерина Семеновна – бормотал Ник под нос, проезжая дома с горящими желтыми окнами и лающими вслед машине собаками.
Когда он наконец остановился у аккуратного домика с палисадом за крепким забором, окончательно стемнело.
– Приехали.
Наташа вышла из машины в августовскую ночь. Незнакомые запахи, звуки, шорох листьев, пугающие тени. Тяжелый теплый дух от земли и холодящий ветер. Потрескивание остывающего мотора. Лезущие в лицо комары. Бормотание работающего где-то телевизора. Звезды на небе и тонкая светлая полоска на западе. Она зябко поежилась. Ей стало неуютно.
Ник выгрузил пакеты, закрыл машину и приобнял Наташу за плечи.
– Пойдем.
Калитка с щелью для почты в зеленых основательных воротах. Он уверенно постучал. Залаяла собака, звякнув цепью, вызвав целый перелай своих братьев и сестер. В окне за занавесками мелькнул силуэт. Во дворе за воротами послышался звук открывающейся двери.
– Рекс, фу.
Калитка приоткрылась на цепочке. Пожилая женщина с пронзительными карими глазами на изборожденном морщинами лице и копной абсолютно белых волос, в кофте, штанах и галошах на босу ногу.
– Чего вам, молодые люди? – уверенный строгий недовольный голос.
– Здравствуйте, Екатерина Семеновна, меня зовут Николай, а это – Наташа.
– Здравствуйте, Николай и Наташа, – женщина продолжала изучающе смотреть на гостей.
– Тут такое дело, – Ник немного смутился, но продолжил, так обстоятельства, судьба, если хотите – вы же бабушка?
– Ну да, можно так сказать – Екатерина Семеновна, подумав, что-то повспоминав, ответила не сразу.
– А мы – внуки. Мы к бабушке приехали в гости, – в конце Ник все-таки потерял уверенность в себе и промямлил, – мы устали и хотим есть.
Калитка резко захлопнулась.
Ник растеряно остался стоять у закрытой калитки. План его окутываясь пылью, оседал грудой колотых кирпичей. Успокоился Рекс. Комары заедали, и он отправил Наташу в машину, оставшись стоять у калитки.
Иногда, в окне мелькал силуэт. Окончательно стемнело, зажглись звезды. По бормотанию телевизора стало понятно, что начались вечерние новости.
Ник уже замерз, но что-то якорем держало его у этой калитки. Ощущение правильности решения. Да и признать поражение, когда все события дня сложились в какую-то нереальную головоломку с финалом у этого дома, было больно для собственного чувства важности.
Из машины вышла Наташа и встала рядом с ним. Он обнял ее, она положила голову ему на плечо.
Новости закончились. Ника накрывало осознание, что стоять тут дальше в принципе, смысла больше нет.
Внезапно, калитка распахнулась вновь.
– Так и будете тут стоять?
Ник неопределенно пожал плечами, хлопнув очередного комара.
Хозяйка тяжело вздохнула.
– Зачем? Почему я?
Ник опять пожал плечами.
– Так получилось.
– А если не пущу?
– В город вернемся.
Она постояла, осматривая цепкими глазами пару.
– Усталые вижу. Угробитесь еще. Утром поедете. Машину во двор загоняй, а то быстро колеса снимут и бензин сольют. Девочка, тебя как?
– Наташа.
– Наташа, иди в дом вся замерзла, простудишься еще. А мальчика как?
– Николай.
– Коля, как машину загонишь, воды принеси умыться в сени колодец справа. Ведро в сарае. Рекс свои.
– А пакеты куда?
– Пакеты?
– Ну гостинцы.
– Гостинцы даже. В сенях пока оставь. Что портится – в холодильник на кухне.
Сняв ботинки в сенях, Ник протопал на кухню, где уже колдовала хозяйка, разобрал пакеты, с трудом упихав скоропортящиеся продукты в тесный холодильник Юрюзань, погладил обтершуюся об ноги кошку за ушком и пошел к колодцу. Налил воды в умывальник в сенях, поискал глазами мыло. Пришла Наташа, уже с какой-то теплой хламидой на плечах, гордо неся вышитый рушник. Они торжественно вымыли руки хозяйственным мылом, умылись, Ник сходил вылил воду из таза под умывальником. Вопросительно кивнул на замеченную деревянную будку к которой шла вымощенная березовыми спилами дорожка. Наташа слегка смутилась и утвердительно кивнула. Сходили вместе, честно подождав друг друга. Снова вымыли руки.
И вот наконец они вошли в комнату. Стол, стулья, телевизор под вышитой салфеткой, вазы с сухостоем, ходики с кукушкой, ковер на стене и стеллажи с книгами.
Екатерина Семеновна расстилала белую скатерть с яркими сгибами и красной вышивкой на краях.
В углу – иконка со свечкой. Крестится не стал, а вот очагу кивнул, слышал, что нужно. Рядом на стене – целая россыпь фотографий. Детские, юношеские, взрослые. Сперва черно-белые, потом цветные, выцветшие, но сохранившие часть красок. На самом видном месте – молодой крепкий парень в кожаной куртке, опирающийся на дверь тонированной вишневой «девятки». Рядом – тот же парень, но уже в сером костюме рядом с молодой девушкой в белом свадебном платье с большущим животом.
В комнате было очень тепло, даже душно. Пахло старостью и временем.
– Наташ, пойдем, поможешь принести.
Ник остался один, осматриваясь. Пошатал за спинку стул, который приветственно скрипнул ему. Кошка снова обтерлась о ноги, мяфкнула и запрыгнула на палати. Громко тикали часы в звенящей тишине.
На столе тем временем появился чугунок, закрытый полотенцем, банка с малосольными огурцами, глубокая тарелка с помытыми помидорами, свежими огурцами, шмат розового сала на досочке, кувшин с чем-то, обычный магазинный хлеб, источенный до узкой полоски нож и истертые вилки. Наташа с довольным видом торжественно выставляла старые советские тарелки с елочками и граненые стаканы в алюминиевых подстаканниках.
Ник с Наташей молча ели, наворачивая разваристую молодую картошку с маслом, похрустывая удивительно вкусными огурчиками и припивая квасом. Екатерина Семеновна же просто сидела, напротив, подперев рукой подбородок и с еле заметной улыбкой смотрела на них, думая о чем-то своем.
– Вот так мы тут и оказались, – закончил рассказ Ник. Ехали, ехали и приехали. Как объяснить то, – Ник поводил глазами в поиске нужного слова, – потянуло что ли приехать. Внезапно стало нужно приехать.
Екатерина Семеновна кивнула.
Повисла пауза.
– А это ваш сын? – спросила Наташа, имея в виду фотографии на стене.
– Алешенька, – бабушка тяжело вздохнула.
– А он… – Наташа осеклась.
– В 98 ом. Бизнес завел, женился, говорили, двойня будет, – видно было, что ей было очень тяжело говорить, – сейчас бы по двадцать лет было бы.
– Как нам, – невпопад ляпнул Ник.
– Как вам, – тяжело проговорила женщина и встала из-за стола, – посуду оставьте я помою, – попытки Наташи возразить, она решительно прервала жестом руки.
– На печи то спали когда-нибудь?
Оба отрицательно покачали головой.
– Беда. Свалитесь еще. Ладно, в спальне поспите, я уж тут. И не возражайте. Наташа, пойдем со мной, белье дам постельное чистое постелишь.
Два очень старых портрета на стенах. Люди даже не прошлого, а позапрошлого века. Совсем другие лица. Большой страшный черный шкаф c бабайками. Трюмо с занавешенными тканью зеркалами. Большой деревянный вытертый лакированный сундук, швейная машинка с ножным приводом и старая металлическая сетчатая кровать с периной и горой подушек.
Николай естественно предложил спать на полу, на что получил фыр от Наташи. Спорить и не хотелось. Правда, на переодевание его все же выгнали из комнаты.
И вот они за руку стоят перед расстеленной кроватью. Он в белой майке и черных боксерах. Она в коротковатой ей белой сорочке.
– Ты с краю или у стены? – внезапно осипшим голосом прохрипел Ник.
– А тут серые волчки водятся? – Наташа хихикнула, не разделяя волнение парня.
– Наверняка, – все еще напряженно просипел Ник.
– Тогда у стены, -Наташа, мелькнув краем оголившегося белоснежного в темноте бедра, нырнула под одеяло.
Ник потоптался, сделал глубокий вдох и лег рядом, спиной к устраивающейся поудобнее девушке.
«А мы ж даже не целовались еще» – подумал он.
– Тоже об этом подумал?
– О чем? – Ник вздрогнул. Мозг ехидно предложил целую кучу вариантов расшифровки «об этом».
– Что мы с тобой даже еще не целовались.
– Да, – облегченно признался ник, – подумал.
– Хороший знак. Мама говорит, что истинные пары думают одинаково.
– А что там с поцелуями то? – смело выдохнул Ник.
– Спи давай, – она прижалась к нему сзади, обдав ухо дыханием, – будешь хорошо от волчков охранять – поцелую. И сразу же быстро поцеловала в щеку.
«Ага, заснешь теперь» – подумал Ник, поворочался, привыкая к теплому сопению за спиной и незнакомому ощущению чего-то очень родного. Сон пришел незаметно и был легок и светел.
Они спали, тесно прижавшись к друг другу под толстым лоскутным одеялом, такие молодые, светлые, красивые. Прекрасная пара. Екатерина Семеновна утерла слезы, тихонько прикрыла дверь и, по-старчески тяжело согнувшись пошаркала к себе.
– Петровна, слышала, к Семеновне то внуки приехали!
– А я думала Лешку то еще в девяностые убили со всей семьей бандиты.
– Видать, брехали что всех.
– Ну и слава Богу. Такие ребятки хорошие.
Ник смахнул с лица пот, воткнул топор в чурбачок, собрал последние наколотые полена и аккуратно сложил их в поленницу. Сколько ему стоило сил нагуглить через еле живой эдж, как правильно колоть дрова, одному только Джобсу известно. Но вроде все получилось и всего пара синяков. Квохтали куры в курятнике, крутился возле ног пес, нарываясь на ласку.
Они гостили у бабы Кати, как она попросила ее называть, уже два дня. Что-то изменилось не только в них за эту ночь, но и в хозяйке. Пропала настороженность, она стала улыбаться. Наташу звала Натой, а Ника – Колей. Сразу нашлись дела на весь день и немудреные развлечения на вечер. Допоздна они стучали костяшками по столу или шлепали засалеными картами в дурака.
Два звонка родителям. Все хорошо мы в гостях. Пока. И снова тихие размеренные летние дни.
На грядке с огурцами возились баба Катя и Наташа, одетая в очень деревенское на вид платье, естественно, коротковатое, и широкополую соломенную шляпу. Они о чем-то беседуют, смеются.
«Индивидуальный коучинг по грядингу» весело подумал Ник и вновь засмотрелся на Наташу. Прошедшая ночь сблизила и связала их окончательно и уже, похоже навсегда. «Спали вместе». Он усмехнулся, вспоминая старый анекдот, про «спали вместе – вы в президиуме, а я на восьмом ряду». Меньше суток и теперь он без нее не проживет и минуты. Без ее смеха, глаз, случайного касания рукой, пойманного взгляда. Сможет ли он теперь заснуть когда-нибудь, не ощущая ее рядом?
Ник вытащил ведро ледяной колодезной воды, умылся и сунул горячую голову прямо в ведро. Отфыркался и встряхнулся, брызги во все стороны с повисшей мини радугой. Наташа смотрит на него и счастливо жмурится.
Они сидят на берегу реки на лавочке. В темной воде проплывают мимо веточки, между ними снуют водомерки, огромные стрекозы стремительно носятся над самой водой, поклевывает рыба. Солнце висит над самым горизонтом, уже не слепя и лишь ласково гладя мягкими лучами. В воздухе привычно попискивают стрижи и ласточки. Перед вечерним концертом расквакиваются лягушки.
– А ты не боишься, что все останется здесь?
– Боюсь. Но что нам может помешать быть вместе навсегда? – он всмотрелся в ее глаза и долго смотрел в них – я люблю тебя. Он выдохнул это и сердце на миг остановилось, в ожидании. Мир замер.
Она молчала и внимательно смотрела на него. А он не дышал.
Потом видя, что глаза у нее смеются, а рот растягивается в улыбке, сказал:
– Если скажешь: «Я знаю», я тебя в реку скину.
И она засмеялась, звонко заливисто, схватила нахохлившегося Ника в охапку и жарко прильнула губами к его губам.
– Я тоже тебя люблю, – она снова его поцеловала, и он наконец ее обнял, сбросив всю тяжесть мгновения и в раз воспарив в летнее небо всем существом, – и тоже не отдам тебя никому и никогда. Ты же это хотел сказать?
Ник просто смотрел на нее, молодую, красивую, с лучащимися глазами. Потом порывисто вскочил, схватил ее на руки и закружил, а она только придушено пищала, чтобы он ее не уронил.
Баба Катя стояла в тени ивы и наблюдала за ними, с улыбкой. Все у них будет хорошо. У внучат. И пошла в дом, печь пирожки – скоро прибегут, голоднющие.
Мерно тикают ходики на стене. Телевизор под белой вышитой салфеткой. В углу – икона со свечкой. Рядом – целая россыпь фотографий – черно-белых и выцветших цветных. И одна, яркая, новая, в красивой рамке. На ней улыбающийся парень в костюме с вихром непослушных пшеничных волос и рядом светящаяся счастьем прекрасная девушка в белом свадебном платье. “Бабе Кате от внуков Коли и Наты”.
Автор публикации
