Пустая стеклянная бутылка, такая уже редкая в мире пластика, с мелодичным звоном разлетелась на тысячи сверкающих бриллиантовых слез. Остатки жидкого солнца, которым иногда называют хороший выдержанный коньяк, мгновенно впитались в снег.
Зефир, бурча как голодный медведь, ткнул Клубнике кулаком под ребра. Не сильно, но выбив из легких воздух.
Оттеснив её и кинув под ноги пустую сумку, он погрузился в мусор и выудил бутылку-близнеца первой. Откупорил неплотно воткнутую пробку, принюхался, втянул расширившимися ноздрями терпкий дубовый аромат и глотком почти осушил амброзию, которой достойны только боги из жилого комплекса, Олимпом возвышающегося над ними. В последний момент, нехотя прервался и сунул бутылку ей в руки.
Она мгновенно припала к горлышку и вдохнула в себя последний глоток концентрированного счастья.
«Любит», – восторженно подумала она и скупая слеза пробежала по красному опухшему лицу, – «мой Зефир».
Она с обожанием смотрела на яростно копающегося в мусорном баке возлюбленного. На асфальт летели бутылки, в которых все еще плескались минуты блаженства, целые пакеты нетронутых слегка подсохших бутербродов, кусками тортов, риса с рыбой, едва тронутые плесенью батоны хлеба и другие деликатесы. Она всё быстро упихивала без разбору в безразмерную клетчатую сумку. Разбирать обрушившиеся на их голову сокровища будут потом – заклинившие ворота, открывшие путь к ранее недоступному миру изобилия, это ненадолго. Скоро появится охрана. Быстрее, быстрее…
Она замечталась всего на мгновение. Но сильный удар по спине, заставивший рухнуть на колени, привел ее в чувство.
Охранник уже замахивался для нового удара, когда прямо ему в лицо прилетела пустая бутылка и он рухнул на снег, пачкая его кровью из разбитого лба.
«Спас! Опять! Как тогда… Любимый…», – огромными розовыми буквами вспыхнуло в ее мозгу, и она просто задохнулась от нахлынувшей нежности и гордости за своего мужчину.
– Умд, – прорычал в бороду Зефир, взваливая на плечи рюкзак и легко поднимая на ноги Клубнику. Она подхватила сумку и волоком потащила к открытым воротам.
Охранник всё еще ворочался на снегу, пытаясь очухаться, когда они скрылись во тьме улиц.
– Бл ск уб ы ж г, – чавкая, он вгрызался в почти целый гамбургер, прихлебывая из бутылки с этикеткой без единой русской буквы, куда были слиты все остатки, и рассказывал, явно что-то для него важное. Он то хмурился, то улыбался, крошки со слюной летели во все стороны, когда он начинал трястись, что означало смех. И она смеялась с ним вместе, просто потому, что смеялся он. Иногда, борода с усами прекращали свой хаотичный танец, и он замирал, грустно что-то гудя и она печалилась вместе с ним.
Пламя одинокой свечи выхватывая фигуры из темноты, рисовало на кирпичных стенах фантасмагорические этюды в темных тонах.
Ужин при свечах только для двоих…
– А тм бк ах, – Зефир пьяненько захихикал, приобнимая Клубнику, – к тд у к ра.
Она давно не понимала, что он говорил. Еще с тех пор, как пару лет назад, он лежал несколько дней и не мог встать – только держался за грудь и стонал. Она кормила его как ребенка, которого у нее никогда не было. Измельчала, размачивала, даже разжевывала жесткое вареное мясо голубя и сплевывала ему прям в рот, будто огромная орлица своему птенцу.
«УУУУЫЫ», – звучало под сводами теплоцентрали. Она тут же хватала из большой кучи пустую пластиковую бутылку и пристраивала его длинный вялый член к ее горлышку. Он облегченно мочился красной вонючей жижей. «ММММ», – и она подсовывала старую треснувшую ледянку.
Даже когда проснулась посреди ночи и не услышала его храпа, она просто продолжила лежать рядом, ещё плотнее прижавшись к нему, отгоняя страшную мысль, что рано или поздно, ей придется уйти. И отстранённо понимая, что не уйдет.
И вот, её Зефир сидел такой же, как раньше. Чуть более седой, чуть более лохматый, чуть более грязный. И рассказывал, рассказывал. Иногда он замолкал, будто что-то вспомнив, отодвигал ее от себя и внезапно трезвыми глазами заглядывал куда-то глубоко в душу.
Когда-то его звали Анатолий, а ее звали Виктория.
Бесконечные семь лет назад, когда однажды их стало двое…
Собака повисла у нее на руке, пытаясь прокусить длинными желтыми клыками телогрейку. Сторож сада лишь посмеивался, стоя чуть в стороне. Собака, ярясь, рвала и трепала ее, как куклу. Вика только подвывала и покорно ждала, когда собака примется за ее горло.
Внезапно, раздался удивленный голос:
– Эй, мужик, ты чего это! А ну, не балу…
Глухой удар. Хрип. Внезапно наступившая легкость. Потом отчаянный визг собаки. Сильная рука ставит её на ноги.
– Ты чего сюда полезла, дура!
Она не понимающе продолжает скулить. Пара пощечин прояснили рассудок. Перед ней стоял высокий грузный заросший мужик.
– Ну, что молчишь? Живешь здесь?
– Не живу… Нигде не живу…
– А чего полезла?
– Низнааю…
– Тебя как звать?
– Викаа…
– Ну и что нам с тобой делать, Вика?
– Ниииизнаааааю! Есть хочу, спать хочу, домой хочу, боооольно, – разревелась Вика и крупные слезы зашлепали в пыль тропинки между грядок.
Мужик растерялся – женские слезы всегда пугают даже таких – могучих и крепких. Он отбросил окровавленный топор, неуклюже прижал ее к себе прогудев в ухо:
– Все, дура, не реви, будет тебе и еда, будет и дом.
– Ты… его… убил?
– Дура что ли? Но пёся откусался, – он довольно хохотнул, затрясся бородой, – иоткидался. Хыгыгы. Откинулся. Гыгы. Звонок ему. Ага. Гыгы.
Она несмело улыбнулась, а он все продолжал что-то говорить, смеялся, тыкал, забывшись, ее кулаком в бок, уводя из садов в одном ему ведомом направлении. Напряжение отпускало. Даже надкушенная рука почти не болела. Под его подмышкой, сдавленная обнимающей её за плечи рукой, ей было тепло, уютно и ни капельки не страшно. Может это и есть обещанный дом? Её бы это устроило полностью.
Почему Вику понесло в этот коллективный сад с таким даже на вид приличным забором, она не понимала, или, что скорее, не хотела самой себе признаться. Признаться, что захотелось, как в былые годы, поспать на нормальной кровати, выпить чаю, посмотреть телевизор, помыться. Мозги уже перестроились, принимая новый способ существования бывшей прядильщицы с умершего швейного цеха. Да и был ли выбор? Общежитие тоже закрылось и ее выкинули на улицу вместе с ее немногочисленными вещами. Она осталась без жилья, работы, денег. Но многое ли изменилось в ее жизни? Все деньги она и до этого пропивала с подружками и случайными партнерами, часто ночуя на улице. А все ее вещи, нажитые за десять лет самостоятельной жизни, уместились в небольшой сумке. Скоро куда-то потерялся паспорт. Да и не узнать уже было в девушке на фотографии с крутыми скулами, большими глазами и жидкими волосами, нынешнюю Викторию. В опухшей, грузной, неопределенного возраста женщине, даже бы мать, если б была жива, не признала дочь. А из-за проблем с давлением, даже небольшие дозы алкоголя, заставляли лицо пылать цветом спелой клубники…
У костра их было семеро. Двое уже настоящие, обросшие, с потерявшими все человеческие черты, лицами. Одна баба орала песни и кружилась в сумасшедшей пляске у огня с пустой бутылкой водки в руке, постоянно к ней прикладываясь, будто не понимая, что та уже давно выпита. Вторая сидела на коленях у одного из «настоящих» и целовалась взасос. Из всех выделялся интеллигентного вида мужчина в очках, перемотанных почти целиком синей изолентой, в условно чистом пальто, покрытым огромным количеством разнокалиберных и разноцветных заплат. Он единственный не веселился и не пил, а только зябко тянул тонкие пальцы к теплу и иногда шевелил прогорающие ветки.
– Слышь, Зефир, а почему тебя Зефир зовут? – женщина прекратила целоваться и подсела к Анатолию, сознательно заставив Вику потеснится, и обвивая ему шею руками.
– А он, когда перепьет, – сказал мужик, от которого ушла баба, – у него пена изо рта начинает белая густая идти, что твой зефир.
Мужик начал изображать в лицах процесс рвоты и выхода продукта, что все, кроме самого Зефира, Клубники и интеллигента, залились радостным гоготом.
– Молчал бы, Чирий, – недовольно просипел Зефир, отталкивая бабу и пододвигая к себе обратно уже пьяненькую Вику.
– А я даааа. Эй, Очки, знаешь почему Чирий? А вот, – мужик стянул штаны и покрутил синюшной тощей задницей с огромным гноящимся фурункулом перед скривившимся мужчиной в пальто. – Уж лет пять не проходит, – гордо добавил Чирий под повизгивающий смех баб.
– Эй, Банка, покажи господам, почему ты Банка.
Сумасшедшая перестала кружиться и быстро показала. На этот раз Очки в отвращении отвернулся от открывшегося зрелища, а все радостно заржали.
– Зефир, а как твою новую зовут?
Зефир отодвинул Вику от себя за плечи, уже поплывшую, с пунцовеющим лицом.
– Виктория.
– Это клубника что ли? – глупо нахмурилась баба, вернувшаяся на колени к Чирию.
– Точно!!! Клубника! Ахахха! Спелая клубника! – визгливый хор заухал и загыкал.
– Клубника, – прожевал имя губами Зефир и долгим пронзительным взглядом из-под мохнатых бровей всмотрелся в затуманенные глаза.
Не было букетов, конфет, ухаживаний, долгих молчаливых прогулок по ночным улицам в сопровождении любопытных фонарей и стыдливых поцелуев в тенистых аллеях парка. Все случилось сразу. Ей даже не пришло в голову отказываться, как ему, не пришло в голову спрашивать. Так она стала его. А он стал её. Кольца, слова заверений в верности, пышные дорогие одежды, лимузины, гости, банты, белые голуби, рис и дорога, выстланная лепестками роз. А потом – белоснежные крахмальные простыни. Это для тех, которые там. А им хватило одной ночи под аккомпанемент пляшущего огня.
Амур, морщась, всадил по стреле в копошащиеся среди тряпья тела и улетел к розоватым облакам среди сияющей лазури.
– Мм уу рр вр ру мр, – довольно ворковал пьяный сытый Зефир, нежно наглаживая ее голову своей заскорузлой рукой. Клубника чувствовала, что у нее в этот раз получилось и уже достаточно. Не веря чуду, она, быстро развернувшись, пока он снова не опал и не обесценил ее десятиминутные труды, сдернула штаны и быстро села сверху. Нестерпимо сильно болела спина и ребра, после удара дубинкой, жгло и зудело внизу, но он снова был внутри. Как раньше. Они вновь снова были единым целым. Как ей этого не хватало.
Счастье затопило ее изнутри и перед глазами поплыли разноцветные облака…
Она заснула на груди самого дорого ей человека на всей земле под ровный стук любящего её сердца.
Автор публикации
