Тут Василиса и говорит:
— К утру нужно придумать эмблему компании и выгравировать её на каменном бруске.
Илья Моисеевич хорошо владел техникой офорта. Уже в шестом часу утра в затейливой вязи оттисков отлично была видна любовно выведенная на иврите надпись: “Шлимазл”.
— Это что такое? Название компании звучит совершенно иначе: зовуще, вдохновляюще, мобилизующе!
— Это да, — согласился Илья Моисевич, — но ничто так не мобилизует, не вдохновляет, не зовёт к предельной внимательности, как наличие в коллективе шлимазла, проверено лично мною в кибуце. Иначе всё ваше ООО “Духовные скрепы” полетит, я извиняюсь, к чертям!
- Да не ООО, мой друг, а ЗАО, или ОАО! - заулыбалась Василиса, - ЗАО "Друзья".
- Звучит, как название секты, - поднял глаза Илья Моисеевич.
- Зато вдохновляет, запоминается, запускает внутренний диалог и борьбу противоречий. А табличку "Шлимазл" можно повесить на кабинет.
Ответить
Вот лежу тут и думаю с чего начать. Я ведь не за один день стала подушкой пуховой. Меня создавали как шедевр, медленно и нежно. Перышко к пёрышку. Оханьки сколько курочек и петушков было сварено, прежде чем достаточно пуха наскубали. Вообще то подушкой я стала не сразу, поначалу мы, то есть я и моя сестра были огромной периной, сделанной для первого внука. Это уже потом нас разделили на две подушки, тщательно промыв старый пух. Ну так ведь нам повезло в Америку уехать. Я до сих пор на постели главная и любимая, потому как во мне тепло рук матери, сделавшей меня с любовью для детей и внуков.
Пушинка к пушинке – ни одного перышка!
Ну да, была я подушкой, и на мне лежали головы порядочных людей. Пока… Ах… Пока эти два байстрюка не стали драться. Наволочка порвалась, весь пух вылетел. Какая я теперь подушка? Пару раз мной вымыли пол, а потом выбросили в помойку. Так-то.
Мы встретились в Женеве. Я, облетавшая всю Арктику с северными гагарами и он, блестящий выпускник жаркой солнечной Азии, с прочными связями. Мой Север и его Юг соединились в одном. Моя мягкость и его гладкость. Мое сохранение тепла и формы и его лёгкость. Я рассказывала ему про ледяные просторы, про гнезда в скалах скандинавских фъёрдов, про мороз и ветер. Он делился воспоминаниями о днях, когда воздух плавился от жары, создавая миражи вдалеке от чудесных садов тутовых деревьев, где летают белые, как снег, бабочки. Рукою искусного мастера мы стали единым целым. И, знали бы вы, как я завидую простому хлопку с перьевым наполнителем или даже синтетике с пенным! У них жизнь не закончилась объявлением об продаже элитных аксессуаров для спальни! Они смотрят хозяйские сны, пробуют завтраки в постель, а кто-то даже прославился, послужив орудием убийства! И только я лежу в шкафу с климат-контролем и слушаю глупые истории про идиотских белых бабочек!
Слюни, слюни, пускали на меня каждую ночь… Им было хорошо, я ведь такая мягкая, я ведь такая натуральная, а они… твердые и шарообразные, навалятся и сопят… А у меня, может быть, душа тонкая, а я, может быть, хочу Моцарта слушать всю ночь и танцевать. Эх, жизнь моя пухтянка…
Всё было хорошо по началу. Маманя насобирала гусиный пух и к свадьбе своей деточки перина и подушек с десяток были готовы. Восемь то, для украшения кровати. Их каждый вечер аккурат на стульчик складывали. А мы, с подружкой, под головы молодым. Ох, чего только мы не насмотрелись, не наслушались. Сейчас как вспомню, какие слова он ей говорил, когда…И Ласточка и Солнышко и Люба моя! Так и прожила я с пяток лет. Летом хозяйка перо промоет, просушит и опять меня набьёт. Я ж как новенькая. Одно удовольствие на мне спать. Но надо же было ему, хозяину то, по пьяни хозяйки заднюю часть с Дуськиной сравнить. А Дуська у нас, свинья, что к зимнему празднику откармливают. Той ночью хозяйке не спалось. Всё ворочалась, всё думу думала. И надумала окаянная. Меня на морду хозяину шмяк и сверху задней частью и присела. Типа, вот тебе, сравнивай. Хозяин то, не долго дёргался.
Вот теперь я туточки, среди убийц и душегубов. А ведь не виновная я!
Нас называют подушкой, но мы вольный рой. Мы угнетенные воздухоплаватели, запертые в приземленной оболочке. И каждую ночь нас всё больше притесняют, и каждое утро вновь дают надежду на полет. Наша история – это зацикленное рабство, но… выход есть. За эти годы многие из нас сбегали, но и осталось тут немало. Скоро, очень скоро, мы пробьем последние преграды. И да свершится полёт!