* * *
Ничего, ничего – тут я, с краю присяду. Батю, небось, схоронили? Я сразу догадался: тоска в глазах и думы о прошлом. Моего-то, вишь, на покосе прижучило. Нет, не убило. Сейчас расскажу. Шли полдничать, гроза налетела. Батя нёс косу на плече. Коса как коса, литовка обычная, как у всех. Грянуло над головой, раскидало нас. А молния в косу так и шваркнула. Отлежался батя поближе к вечеру. Смотрит, вроде живой. Перед ночлегом дознались: почернел мужик от пояса и ниже. И я потом увидал, в баню когда ходили. Чёрный снизу папаня, навроде зомби, из земли вырытого. Ну, фильмы были такие, про живых мертвецов.
И началось! Не стало матери покоя ни днём, ни ночью. Как отчего? У папашки мятого, дрын ему в темя, рядового мужичка, небывалая открылась эта… эрекция. Детки-погодки, мы то есть, пошли один за другим. И старшенький я – первенец, значит. Мать после третьих родов умом вроде как поехала. Кликать стала меня на нерусский манер: Тони да Тони! В школе, что ли, испанский был у них заместо французского. Батя дивится на неё, а меня уговаривает: ты, Станик (это я, Станислав, то есть), в залупу не лезь! Мать есть мать, чего бы в голову ей ни брякнуло. А сам-то, кочет окаянный, только и знал, что ни день, топтать на огородах кого ни попадя! Ну и допрыгался: смял как-то Клавку, жену участкового. Та отстоялась, вроде бы ничего. Потом в крик – мол, ссильничали её.
Ну, участковый, как водится, пьян был с вечера. Пришёл поутру в огороды, а батя что-то резкое возьми ему и скажи. Участковый – бац! С «макарова». Батя с копыт. Я подбежал, участкового пару раз в ухо и мотанул. Мне в ту пору четырнадцать сравнялось, здоровенный был лось. Не то, что нынче, после второй-то отсидки. Участковый тоже брык, свалился рядом в борозду и лежит. Ну, донесли соседи, само собой. Прислали из района газик. Закоцали меня в браслеты… и хопа-на! Три года по малолетке.
Участковый, гад, неделю в себя приходил. Тётя Клава пыталась уйти в отмазы, но ей сказали строго – не лезь! Семья, мол, давненько на подозрении. И правда, неладно было в семье-то. Я, к примеру, мог, осерчав, любого взглядом в грудь или в спину двинуть. Толкну мысленно, он с копыт. Раз эдак по осени мотоциклиста с моста спихнул: нас с Нюркой грязью созору окатил. Нюрка, это сестра моя, на два годика младше. Нюрка свой талант заимела: посмотрит косо, и платье на людях вспыхивает. Боялись нас, говорили – привороженные, ведьмины детки. Яша, средненький, тот больше с электричеством баловал. Лампочку в руке зажигал, а когда свет в деревне пропадёт – мы телевизор через него смотрели. Возьмёт вилку с проводом в руку и сидит, тихо потрескивает да искорки голубенькие бегают.
Мама батю недолго пережила. Вернулся я из колонии, а Нюрка с Яшкой последний хрен без соли доедают. Мать больна. Не встаёт. Денег никаких, помощи не дождёшься. Двинули однажды в город с корешами. Тут я повторно и загремел…
…Наезжали какие-то доброхоты: в интернат, мол, поедете! Яшка им так ехидненько: может, в клинику отправите, для опытов? Яшка горбатенький получился, но умный, как часослов. Пальца в рот не клади! Ну, поохают приезжие, да и отступятся. Киностудия вот тоже приволоклась. Фильм развлекательный снять. Так Нюрка камеру подожгла, провода они мигом смотали.
Что ж, поболела мать, да и померла. Лишились мы последней защиты. Соседи с жалобой: боимся, мол, приворожённых. Отселяйте куда-нибудь. Тут сельсовет, конечно, не задержался. Легко оформили нам провинности, покидали шматьё лихое в грузовичок, и опаньки, шуруйте на сто первый километр! В Волосовский район отвезли, к бомжам, бродягам да проституткам. Ладно. Работать снова не задалось. Грядки в запустении, одни лопухи… да и что с этой глины возьмёшь?!
Вышел я, помнится, как-то поутру на задворки, в выгребную яму погадить, вдруг что-то как рявкну! Сердце, будто трехрядка, само рванулось и завопило. Простёр, знаешь, руки в небо, взмахнул ими… и полетел! Вкруг садика чахлого выстрелил в полминуты. Над домом нарезал пару-тройку кругов. Гляжу, Нюрка с Яшкой наружу высыпали, смотрят на меня. Приземляюсь кое-как, вроде начинающего кукурузника… движения показываю. Что делать, чтобы улететь-то. А улетать мы сразу решили. Яшка, тот моментально взлетел! Такой, знаешь, как ястребок горбатый времен Отечественной. В каком-то кино… по телевизору, в колонии видел. А Нюрка поначалу трусила, руками всплёскивала – ну, мы её с двух сторон подхватили. Так и улетели.
Сейчас? У моря какого-то живём. Тепло, кругом виноградники. Чудаки какие-то: в самую жару Новый год. По-нашему понимают – тоже, видать, Россия. А зовутся смешно, кибуца… да. Скажут слово, а мы в покатушки. Они головами крутят. Еды на грядках навалом. Где мы теперь да что вокруг, мне без надобности. Избушка есть, и слава Богу. Добро чужое нам ни к чему, охулки бы на руку не поймать. Вернулся вот, ключи под порог закинуть. Кого-то в нашу развалюху, видать, снова пришлют. Нюрка говорит, сейчас в больших городах неплательщиков выселяют. Откуда знает, сикуха – никак не пойму! Только Нюрке мы с Яшкой завсегда доверяем. Родная кровь.
Автор публикации
