…Там, где ныне гора Гемалай круто спускается к лазурным водам Текучего океана, в додревние годы стояло царство, именуемое Техас. Ни прежде, ни поныне не было державы сильнее и обильнее. Жилища и дворцы из стекла и камня пронзали небо шпилями своими, и даже великий зиккурат Бабилона, построенный тщеславным Нимродом многими веками позже, показался бы мелким муравейником рядом с теми башнями; тысячи повозок двигались по дорогам силой крохотных лошадей, не выходящих из особых ящиков и не оставляющих навоза; по мириадам металлических нервов текла незримая сила, с которой жители Техаса управлялись с бесстрашием и умением, заставляя работать себе на потребу; дороги городов заливала смесь из смолы и щебня, ровностью соперничая с медными зеркалами.
Прекрасны города Техаса, но не нашлось бы ни одного, превосходящего красотой своей того, что именовался Салун.
И жила в Салуне красавица по имени Мери Дай, затмевавшая даже легендарную богиню Мерин Монро умением воспламенять мужские сердца любострастным огнем.
По вечерам, прежде чем отойти ко сну, мечтала Мери Дай о суженном, да читала священные тексты и предавалась над ними размышлениям, таким, например: «Это же так укоренилось в нашей культурной традиции – рассуждать о богатом внутреннем мире и душевных терзаниях недоучки с топором за пазухой, как-то забывая об убиенных старухе – процентщице и ее сестре, которые суть фигуры даже не второго плана, а всего лишь декор сцены, нужный для завязки сюжета… В общем, Федор Михалыч все как есть уже разъяснил: убийство старух есть необходимое условие для нравственного совершенствования девиц, торгующих телом. И кабы ни идиотизм нынешней техасской духовной погоды и ни сволочность власти – разве была бы жизнь так интересна? Жили бы, как трава, пузы ростили и цилиндром на солнце сверкали, и были бы духовно нищие и унылые, как бацилла насморка. А коли старушка дрожит от страха, то и жизнь остра, и духовность бьет ключом… Или топором – тут уж как кармы лягут».
Но утром прекрасная дева, забыв о прочитанном, шла заниматься торговлей телом – тем самым, что досталось ей еще от прадеда. Открыв ставни маленького бутика, садилась она на скамью у входа, взяв в нежную ручку пакетик с семенами солнечного цветка, и принималась зазывать покупателей:
– Вы входите внутрь, люди добрые, да на тело-то полюбуйтеся! Тело мягкое, тело белое, тело белое, рассыпчатое, без изъяну, без царапинки! За погляд я с вас не востребую, за потрог возьму виру малую, деньги-доллары, злато-серебро. ..
В магазине, внутри хрустального гроба, под алыми полотнищами лежало тело совсем юной девчонки. Звали ее Шнеевиттхен, и дед добыл тело вместе с домовиной в пещере горных карликов. По легенде, гроб следовало разбить, а девицу облобызать для пробуждения, но предок здраво рассудил, что хрусталь не склеишь, да и кто его знает, какого нраву спящая красавица: вполне может статься, что и стервозного. Поговаривали, что именем Шнеевиттхен нарекла усопшую некая фея, а раз нарекла да усыпила, значит было за что.
Дед в те поры прозывался королевичем Елисеем, но как-то сложилось, что королевство обанкротилось и пошло с молотка, и предок Мери Дай так и не стал монархом, а кормился от кунсткамеры, в которой главным экспонатом как раз и стал гроб с юной особой, да еще крохотная коробочка. Гранитная скрижаль гласила, что посредством этой коробочки можно вызывать любых духов, и называется она Apple iPhone 12.
Из вышесказанного следует, что была Мери Дай самых благородных и даже монарших кровей, и потому суженого ждала не абы какого, а самого лучшего: статного, учтивого, с предками, у которых есть дипломы о родословии.
В то утро всё начиналось как обычно. Редкие туристы чаще стремились не ко гробу с Белоснежкой, а к владелице оного, пытаясь напроситься на файф-о-клок, но Мери Дай учтиво отказывала им:
– Че те надо, козел плешивый? Кофию тет-а-тет? А ну, вали отседова, тебя бабка твоя заждалась. Топай, топай, не то Ментов-стражников покличу!
День не обещал ни радости, ни прибытка – но тут Мери Дай заприметила двоих статных юношей, направлявшихся к ее заведению. Одеяния и снаряжение выдавали в них странствующих рыцарей. Один, с кучерявой бородкой, кряжистый, с ухватистыми руками, обряжен был в завязанную на пупе клетчатую рубаху и высокие ботинки со шпорами. Шляпа едва держалась на белобрысой шевелюре. Второй – высокий и гладко выбритый голубоглазый детина, в жилете на голое тело, голову прикрывал сложенной из газеты «Фёлькише Беобахтер» треуголкой. На обоих были надеты синие кюлоты из плотной поскони, обтягивающие крепкие бедра. По бедрам рыцарей похлопывали ножны с тяжелыми мечами. На груди первого красовался бейджик с именем: «Димакрат». Второй, судя по такому же бейджику, прозывался Любералом.
– Офигительная телка, – донеслось до Мери Дай.
– Сам балдею, – отозвался второй. – Я бы с ней перепихнулся.
– Приветствую почтенных воителей на улицах славного Салуна! – пропела Мери Дай. – Не желают ли они ознакомиться с редчайшими артефактами ушедших эпох? Только у нас есть дева цветущей свежести, возрастом превосходящая самого Геронтотропа Социалистского!
– Нафига нам старушка в гробу, когда есть ты, детка? – удивился Димакрат.
Мери Дай напряглась:
– Почтенные сэры рыцари, но мне нужно поддерживать существование. Спящая красавица кормит меня, а от ваших любезностей толку ни на цент.
– Мы заплатим, – поспешно отозвался Люберал. – Замутим групповушку?
– Доблестные сэры, мне лестно ваше внимание, но моя скромность смущена. Я даже несколько шокирована.
Рыцари переглянулись.
– О, прекрасная дама! – приложив руку к сердцу, начал Димакрит. – Открою тайну: мы побратимы, и поклялись на крови, что будем искать ту, что на свете всех милее, всех румяней и белее, будет нам женою та, что сексом не затронута!
– Ишь чё! – скромно потупилась Мери Дай. – Сами-то, кобели позорные, ни одной юбки, небось, не пропускаете – а тут свежатинки захотелось? Не обломится, валите отсюда, пацаны. И вообще, как вы себе это представляете? Как шведскую семью? Не согласная я. А потом, штаны на вас в обтяжечку, ходите парой – уж не из этих ли вы, как их? – и девушка покраснела.
– О, прекрасная незнакомка! – затянул волынку Люберал. Нет, мы поборники традиционных ценностей, и в сей град прибыли, ибо стало нам ведомо, что девицы здесь отличаются невиданным благонравием. Сами же мы строго блюдём нашу честь, и даже селимся в разных гостиницах: я – в отеле Мариотт, а Димакрат – на постоялом дворе «Битый форд». И не соизволите ли назвать себя, а то как-то неловко…
– Мери Дай, к вашим услугам.
– Прекрасная госпожа, не согласитесь ли вы отдать руку, сердце и прочие части тела одному из нас? Мы же, со своей стороны, обещаем удовлетворять все ваши потребности в горе и в радости, в болезни и в здравии, пока смерть не разлучит нас.
Ишь, какой речистый! – восхитилась девушка. Ладно, я подумаю. Приходите завтра с утра.
И рыцари учтиво откланялись.
Мери Дай же заперла бутик и отправилась думать и делать выбор. Ах, как прекрасны оба рыцаря! Кому отдать предпочтение? Один выше – зато другой шире, один проще – но второй учтивее, и мечи у обоих длинные да крепкие, любо-дорого посмотреть… И Мери Дай пунцовела и вздыхала.
Дома она решила спросить совета у старой служанки:
– Слышь, корова, у тебя никогда двух ухажеров разом не было?
– Как же, как же… Сталин да Троцкий за мной бегали.
– И как всё решилось?
– Да просто. Подрались они, Сталин Троцкому башку расшиб рыбацким ледобуром, и вся недолга.
– И ты за него пошла?
– Да я и не помню. Может, пошла, а может, и нет.
И удумала Мери Дай устроить так, чтобы скрестили братья мечи свои в смертельном поединке. Она написала две записки и отправила с ними за малую денежку посыльного в «Мариотт» да в «Битый форд» к побратимам. В записках же было написано вот что: «Дорогой друг, ваш названый братец нынче ломился ко мне в девичью светелку и с непристойными предложениями да с сексуальными домогательствами, и я едва отбилась. Вас же он именовал гнойным гомиком, бабником и другими нелестными именами, которыми я не решаюсь осквернить бумагу. Выбор моего сердца пал на вас. Убедительно ходатайствую перед Вами о принятии адекватных мер для защиты моей чести да личного достоинства. Навеки ваша, Мери Дай».
Утром девушка пришла к бутику пораньше, но отпирать его не стала, а укрылась за припаркованной повозкой, дабы наблюдать за дальнейшим. В скором времени появился Димакрат, красный от бешенства, а вслед за ним и Люберал, бледный от злости.
– Вот эта рука извергла множество эрзац-жизней из всяческой нечисти, и вы, Любер, последуете в ад, гнусный сластолюбец! – вскричал Димакрат. – Мой меч по имени Кольт проделает в вас аккуратные дырочки!
– Недаром на моем клинке сияют руны «Смит и Вессон»! Они говорят мне, что в двадцать лет неприлично числить за собой одних мексиканцев, – воскликнул Люберал. – Хватит болтать, Димон! Пусть оружие рассудит нас!
И разом грянули мечи. Димакрат упал с пронзенной головой, а у Люберала кровь хлынула из-под левой лопатки и из груди. Оба были мертвы.
– Что я наделала! – вскричала Мери Дай. Я лишилась двух женихов и до конца дней останусь старой девой! Нужно дождаться Ментов и дать свидетельские показания, тогда, быть может, обо мне напишут в газетах, и доходность бутика увеличится. А может, и жених найдется.
Она отперла бутик и вбежала внутрь, чтобы дождаться Ментов. Там на глаза ей попалась волшебная коробочка Apple iPhone 12.
– А что, если попробовать? – подумала несостоявшаяся невеста, и нажала пальцем на выступ в теле коробочки. Засветилось крохотное оконце, появились надписи и картинки. Одна надпись гласила: «Экстренные вызовы». Мери Дай вновь ткнула пальцем, появились новые строчки.
– Так, «Парикмахерская», «Продажи амулетов», «Горгаз», «Менты и Рекетиры»… – всё не то. А, вот: «Лекарь и Гробовщик»!
– Вам полечиться или похоронить? – зазвучало в коробочке.
– Срочное дело! Тут смертоубийство, может, кого-то еще можно спасти! – закричала Мери Дай.
– Куда ехать?
Дева назвала адрес. Скоро появилась повозка с красным крестом на крыше. Вышедший из экипажа человек мельком взглянул на трупы, проскользнул в бутик и представился: «Майкл Дебейки, лекарь».
– Знайте же, девушка, – говорил он минутой позже. – С такими ранами не живут. Оба – несомненные трупы, которых ждет прозектор. Сочувствую вашему горю, но тут я лишний. С вас семьдесят баксов.
– Горе мне! – возопила Мери Дай. – Мало того, что женихи поубивались, так я еще и на бабки нарвалась! Неужели ничего нельзя сделать? Лекарь, миленький, вы же самому Фараону сердце чинили!
– Нет, голубушка. Хотя… – Дебейки побарабанил пальцами по столу. Есть вариант. Трупешники, я смотрю, свежие. Мы можем пересадить сердце от того, что с дыркой в голове, другому. Либо мозги от трупа с дырявым сердцем вложить в дырявую голову. Один новый труп лучше старых двух, не правда ли? Выбирайте, время идет. Того гляди Менты нагрянут, они ждать не любят. Впрочем, попробую их притормозить – за отдельную плату, разумеется.
Мери Мей сначала призадумалась, потом стала кусать губы, заламывать руки и заплакала.
– Что, милая, нелегок выбор? Как я тебя понимаю! Вот так и со мной было. Я ведь прежде работал в МНТК «Микрохирургия глаза». Бывало, придешь с работы, кинешь пинту вискарика на кишку для снятия стресса… Ну, и спился. Так руки трястись стали, что выдрал одному клиенту глаз вместе с позвоночником. С работы, конечно, поперли. Жена меня пять лет выхаживала, да всё без толку. Один старый индеец помог: присоветовал ставить мне на стол не пинту виски, а две, да в одинаковых посудинах. Смотришь, бывало, и думаешь, с какой начать, да так и уснешь в размышлениях.
– И что мне, господин Дебейки, делать? Они ведь сопреют, пока я раздумывать буду.
– А расскажу я тебе притчу, она сердце направит.
Дебейки уселся поудобнее, поправил пенсне модели «Антон Палыч» и стал рассказывать.
… В провинции Ху Ли пост наместника занимал почтенный слуга Желтого повелителя по имени У До. И среди множества детей своих выделял У До дочку, четырнадцатилетнюю Пу Пу. Неисчислимы были достоинства юной особы. Знала она и Тридцать восемь правил и Двести семь добродетелей и неукоснительно следовала им; и так играла на сяопине, что даже бамбук плакал от умиления; и пела Пу Пу голосом, звонким как золотой бубенчик на шапке чиновника шестого разряда. Встречал ли кто красавицу, равную Пу Пу? Нет, ибо лик ее был кругл, как сковорода для выпечки блинчиков к столу Желтого императора; нос подобен пупку сладкой богини Хуанхэ; глаза узки, как след от удара кинжалом; зубы вычернены драгоценной смолой «Печной лак №6».
Много надежд связывал престарелый наместник с Пу Пу, не без оснований полагая, что со временем сделается она жемчужиной императорского гарема и станет влиятельнейшей дамой в империи, а положение У До укрепится. Но на пятнадцатом году жизни, когда правление проходило под девизом «Урожай и философия», Пу Пу словно подменили: сделалась она дерзкой и невоздержанной на слова и дела. Так, в своего наставника по астрономии метнула она драгоценный отхожий горшок эпохи Мяо, и тот разбился вдребезги. Да что там горшок – даже любящего отца своего назвала она при советниках и слугах старым китаезой и предложила ему отведать соли!
Ах, как опечалился наместник, как сам сделался буен и даже хотел приказать, чтобы посадили наставника по астрономии на горячий жбан с голодной крысой, если тот не найдет слов в свое оправдание.
– О, мой господин! – начал юлить наставник. В далекой молодости научные интересы побудили меня к изучению девиц, особенно в части сравнительной анатомии, и я нимало преуспел на этом поприще. Но, помня слова великого ученого Го Ко Го о том, что в девицах должно быть всё прекрасно: и тело, и внутренности, и белье, и духовное начало, я уделил толику времени наблюдению душевных движений в девичьих головах, и даже составил на эту тему трактат на шестьсот страниц. Если моему господину будет угодно, я подготовлю выписку с комментариями и рекомендациями, которую и предоставлю к утренней планерке.
– Быть посему! – воскликнул Наместник. – И чтобы без промедления, ибо крыса в горшке делается всё голоднее!
На следующее утро наместник У До собрал малый совет, на котором присутствовали советник по общим вопросам Сяо Ю, чиновник по делам благонравия Мяо У и наставник по астрономии.
– Что скажет нам наставник? – произнес наместник.
– С дозволения моего господина, позволю себе утверждать, что у девиц, входящих в совершенные лета, духовные императивы полностью подавляются телесными, которые побуждают их к безумствам и грубости. Только уестествление девицы позволяет соединить Инь и Янь в гармонии и вернуть кротость и доброе отношение к родителю. А потому дерзкую дочь следует как можно скорее предоставить ко дворцу Желтого императора и выдать замуж.
– А что думает советник по общим вопросам?
Сяо Ю поклонился:
– Мне неловко признаться, но в юности я также отдал немало времени науке и даже неплохо овладел методами заточки нефритовых стержней. Думаю, что совершеннолетие само по себе не сводит девушек с ума, по крайней мере, они это умело скрывают. Но нет ничего страшнее, чем наличие тайного возлюбленного, с которым девица не может соединиться в силу обстоятельств. В таком состоянии дева может метнуть горшок и в Желтого императора – и последствия такого поступка для моего господина У До будут, несомненно, весьма печальны.
Господин У До пожевал кончик уса, подумал и обратился Мяо У:
– Что скажете, любезный?
– Мои коллеги досконально разбираются в вопросе. Наставник по астрономии изучал дев и женщин с акцентом на телесное устройство; господин Сяо Ю свой взор обращал в точки, в которых энергия Ци движется между телом и духом. Я же, будучи юношей, отдавался сбору статистики, ибо, только познав множество объектов, можно делать общие выводы. Сколько же их, объектов, было – уму непостижимо! Я посвящал науке не только дни, но и долгие ночи, и от ученых штудий высох так, что водоносы принимали меня за своего. Но теперь, став мужем обширных познаний, скажу: девы непредсказуемы. Только мудрый отец может выведать тайны сердца дочери и принять мудрое решение.
– Вот так, всё приходится делать самому, – проворчал наместник У До. Идите уж, и призовите ко мне Пу Пу.
И скоро Пу Пу вошла в покои наместника, и лик ее выражал печаль и упрямство.
– Скажи мне, дочь моя, не пора ли выйти тебе замуж? Гарем Желтого императора – почетное место со множеством перспектив. С портфолио, полном дипломов с конкурсов красоты, ты скоро станешь любимой женой повелителя и начнешь гонять прочих жен, как цапля – лягушек.
– Приказ моего отца для меня закон. Но я не чувствую себя созревшей для столь ответственной миссии. Позволь мне остаться близ тебя, отец! – воскликнула Пу Пу и залилась слезами.
– Но отчего ты так печальна? Признайся, не занял ли кто-то место в сердце, предназначенное для Желтого императора?
Пу Пу зарделась:
– Действительно, отец, есть некий юноша. Он не оказывает мне явных знаков внимания, ибо учтив и воспитан, но я читаю по его глазам.
– Он что, пробирается в твои покои тайно?
– Нет, отец, должность обязывает его наносить ежедневные визиты.
– Кто же он?
– Он начальствует в департаменте сановных горшков и отхожих мест. Это он принес фарфоровое судно эпохи Мяо, то самое, что я разбила в сердцах.
– И сколько ему лет?
– Ему пошел восемнадцатый год.
– Ого! Столь юн – и уже на такой ответственной должности! Высокая честь… Должно быть, он талантлив?
– Да, мой отец. Он прекрасно поёт, и именно он сложил поэму «Пробираюсь из уезда Бяо в поисках совершенной красавицы». Он сложен, как золотой дракон.
– И все же твое место – близ Желтого императора.
– Я скорее умру.
– Ну-ну, дочь моя. Не всё так печально. Мне кажется, есть компромисс.
– И в чем он?
– Мы попросим Повелителя вселенной, и он, я думаю, примет любезного твоему сердцу юношу в гарем на должность старшего евнуха. Это серьезное повышение, и вы сможете видеться чаще, чем сейчас. Нужно лишь оскопить молодца.
– А что значит – оскопить?
– О, это такой обряд, в результате которого человек приобретает душевное спокойствие, телом делается ровен, а также начинает петь еще лучше. Самые великие вокалисты-тенора проходили через этот обряд.
– Хм, отец, это заманчиво. Ты вселил надежду в мое сердце. Но все же хотелось бы пару дней поразмышлять.
– Подумай, дочь моя, хотя твоя рассудочность меня несколько пугает. Но я предвидел такой оборот дел. Вот тебе свиток из нашей библиотеки. Он составлен в год под девизом «Индустриализация и целомудрие». Размотай его и читай.
Пу Пу растянула на столе свиток и нараспев начала:
– Там, где лошади горбаты, ибо их увечат злые ифриты, там, где по бескрайнему песчаному морю бегут волны, располагалась некогда страна Ташкент, и правил ею царь по имени Шахрияр. И в гареме у него жила наложница по имени Четырезада. Имя свое получила она за непревзойденную красоту.
Славен был Шахрияр и мудростью своей, и милосердием, но однажды случилась с ним беда: одна из трехсот жен изменила ему с погонщиком горбатых лошадей. С тех пор правитель очерствел сердцем, евнуха приказал посадить на кол, а жен – распродать на невольничьем рынке за бесценок. Так бы и случилось, но пришел к нему великий визир Налил ибн Чернил и сказал:
– О, великий! Вот, государство твое богатеет торговлей и дипломатией, а последняя держится на уважении иноземцев к тебе – но что скажут они в своих землях, когда гарема не станет? Вот, скажут, даже на жен нет денег у великого правителя, так стоит ли торговать с ним? И не влечет его к женским прелестям – а как может быть предсказуемой политика у такого шаха? И не оставит он наследников престола своего – так может, нужно загодя готовиться к захвату его необъятных песков? О, великий! Может, хоть одну наложницу оставишь ты близ себя?
И признал Шахрияр правоту старого визира Налила ибн Чернила, и оставил Четырезаду, ибо была она любезна сердцу его сильнее прочих. Но поклялся Шахрияр, что принудит наложницу каждую ночь рассказывать сказки, пока те не кончатся. А когда последняя сказка изойдет на слова, то повелит он казнить наложницу.
Много ночей рассказывала ему Четырезада сказки, да такие завлекательные, что даже симпатия и жалость проснулись в сердце Шахрияра. Но слово шаха нерушимо, и потому продолжал повелитель ждать, когда колодцы памяти наложницы исчерпаются. И вот настал день, когда та стала повторяться.
– О, Шахрияр, о счастливый царь и справедливый повелитель, дозволь рассказать тебе еще одну сказку, о том, как студент медресе Родион напал с секирой на старуху Изергиль и убил ее, полагая сие деяние угодным Аллаху, но страшный ифрит Порфирий изобличил его, чтобы немедля доконать безнадежной любовью.
Неужели сия история не исторгнет слез из глаз твоих, о повелитель? Что ж, тогда я готова к завтрашней казни. Поведай мне, о милосердный, что ждет меня: шелковый шнурок или же кол? Я предпочла бы кол, ибо тогда тысячи жителей славного Хорезма смогли бы любоваться мною в течение целой недели, хотя скромность моя смущена перспективой оставаться обнаженной среди толпы столь долгое время. Нет, о величайший из величайших, только не потоптание царскими слонами! Лишь представь себе, во что превратится моя прическа, да и на площади, где производится это действо, по слухам, горы слоновьего навоза! Я этого не вынесу! Позволь мне рассказать тебе другую сказку, я уверена, что она тебе незнакома.
Жила в гареме одного султана красавица, которая ночью была брюнеткой, носила нескромные одежды из кожи черных как ночь нубийцев и любила охаживать своего повелителя плеткой, а днем превращалась в розовую блондинку и любила нежный секс. И вот однажды… Что, ты слышал и эту сказку? А чем она закончилась? Нет же, красавицу вовсе не сварили в масле; джин Хохмад-аль-Самосуд унес ее в Долину Синих Ветров и сделал своей наложницей. О, то была такая запутанная и долгая история, что ее с лихвой хватило бы на десять ночей. Но лучше я расскажу тебе совсем новую сказку.
Представь себе, о повелитель, что звезды на небе – вовсе не дырочки в хрустальном своде, через которые ночью виден свет, исходящий от Небесной обители, а днем через которые на твои доблести смотрят сладкогласые пери. Звезды подобны нашему дневному светилу, и лишь огромное расстояние делает их столь незаметными. Так вот, близ звезды Алгол в созвездии Большого пса (да продлит Аллах его дни) есть подобие нашей Земли, населенное вампирами, сосущими кровь из правоверных, и обитателей совсем уж чуждых мест, и те существа сделаны из дамасской стали, хрусталя и меди. Та земля укутана огромным океаном, а суши на ней нет вовсе. И на дне океана, под куполом, удерживаемым джинами с непроизносимыми именами, неверные разводят (да простит меня повелитель за непотребное слово) свиней. Ну, наверное, у Аллаха просто не доходят руки – покарать неверных, но ведь и у нас на западе живут до поры – до времени те, кто занимается таким же непотребством. Я слышала даже, что неверные насаживают мясо этих грязных животных на шампуры, точно так же, как правоверные делают это с плотью баранов, и едят, запивая перебродившим виноградным соком, и богохульствуют при этом. Пусть утешением тебе, о повелитель, будет то, что джины уносят души этих заблудших по их смерти прямиком в ад. Наверное, и на той далекой звезде происходит то же самое.
Но продолжу мой рассказ. Жила в подводном вертепе девственница, красота которой затмевала синь океана и свет Альфы Алгола. Однажды старший евнух, что присматривал за свиньями (да простит меня повелитель за упоминание этих животных, созерцание которых оскорбительно для правоверных) направился за пределы дворца, чтобы продать несколько животных стальным ифритам.
О, повелитель, не засыпай! Еще только полночь разделила время пополам, еще только луна спряталась за чадрой горизонта, а ты уже смежил веки свои и не видишь, как полунощная роса крадет свет звезд. Я расскажу тебе другую сказку, которая развеселит твое сердце.
В городе Ширване жил лекарь, которого звали Аспирин-ибн-Анальгин, и он был молод и решил жениться. Ширван славен своими банями, и вот Аспирин-ибн-Анальгин направил свои стопы в бани, где встретился с друзьями, нарушавшими законы шариата. Там они нарушили законы шариата раз, и другой, и третий, а когда пришло время ибн-Анальгину отправляться к невесте, то он сел в носилки, которые предназначались для другого, ибо разум его был затуманен, и оказался на постоялом дворе, откуда караван уходил в Хорезм. Ты знаешь, о светоч грез моих, что Хорезм схож с Ширваном и минаретами своими, и высокими дувалами, и главными воротами, и потому отуманенный недозволенными напитками лекарь не понял, что оказался в чужом городе. И полагая, что направляет свои стопы в свое жилище, пришел он в дом к блуднице, тайно встречавшейся с сотником стражи султана Арбузом-ибн-Артрозом, и лег спать, ибо хозяйки не было дома. Когда же она явилась и застала его, то вместо того, чтобы, как подобает честной женщине, позвать стражников, которые засвидетельствовали бы вторжение и отрубили бы нечестивцу голову, она разбудила Аспирина-ибн-Анальгина и стала соблазнять его, играя на кифаре, песней про то, что сожалеет, что в ней нет болезни, которую могла бы заполучить от своего возлюбленного. И только они собрались слегка соприкоснуться рукавами, как ворвался в жилище ибн-Атроз, крича, как верблюд во время гона.
Как, я уже рассказывала тебе эту сказку два года назад? О, светлейший из мудрейших, я смущена краткостью своей памяти и мощью твоего ума. Что ж, златоперстая заря еще не затмила звезды и я могу рассказать тебе новую сказку.
Близ Босфора, где гяуры вечно бьются с правоверными и не могут превзойти их в доблести, жил старый крестьянин и его жена. Вот раз, когда пришел месяц рамадан и добродетельным феллахам пора готовить праздничные угощения, пошли они в закрома и увидели, что нет ни муки, ни кус-куса, ни дробленого проса. Но был крестьянин мудр, и приказал старой женщине помести по полу крылом горлинки. Та так и сделала и намела как раз на один сладкий шарик. Она замесила тесто и испекла шарик в тандыре, и украсила его против обычаев, сделав из сухого инжира губы, из изюма – глаза и из финика – нос, и дала ему имя: Кол-аль-Бок. Вслед за тем положила она шарик на дувал, чтобы он остыл.
Мой повелитель, почему ты снова гневен? Ну да, похожая сказка была, но ведь в прошлый раз дело происходило в страшных северных краях, да и назывался шарик по другому. Ты больше не хочешь сказок? Значит, пришло время моей казни? Я поняла, чем озабочен ты был в последнее время: придумывал самую мучительную смерть для меня. Как, неужто может быть что-то страшнее, чем кипящая смола или утопление в мелком нужнике на рынке в Самарканде? Говоришь, что подаришь меня своему дяде? Но ведь он же твой враг и метит занять твое место на троне. А, я поняла, твои разъяснения точны, как расчеты ростовщика из Хоросана. Хорошо, о пресветлый, я буду теперь рассказывать сказки твоему дяде – и он либо сойдет с ума, либо умрет от скуки и бессонницы, но можешь считать свой трон неприкосновенным.
И так понравилась Шахрияру мысль отдать Четырезаду дяде, что призадумался он: с одной стороны, насолить дяде – великое дело, с другой же – и клятву нарушать нельзя. Тогда произнес он: слушай, я стою перед дилеммой, и ты должна рассказать мне сказку, в которой содержался бы дельный совет».
– Так слушай же! – воскликнула Четырезада. – Там, где ныне гора Гемалай круто спускается к лазурным водам Текучего океана, в додревние годы стояло царство, именуемое Техас. Ни прежде, ни поныне не было державы сильнее и обильнее…
Автор публикации
