– Ты глянь, опять твоя телка прикандыбала! Ой ёй, счастливый ты! Такая ляля! У ей дойки аж через пальтишку торчат, а и не скажешь, что девчонка совсем! Ну эй, Борис! Ну ты заснул что ли? Ща все пропустишь! На что рукоблудствовать вечером будешь? – тощий Шмыга, на котором зеленая телогрейка висела как на вешалке, бросил пилу и во все глаза пялился на девушку, стоящую у забора на самом краю запретки.
– Егор, замолчи, пожалуйста, – глухо в бороду прогудел Борис, старательно отводя глаза, – и пили. Нужно норму делать, а не лясы точить и на баб пялиться.
– Чтоб ты понимал, булыга, – Шмыга схватился за ручку и дернул на себя. – Гы! Вон смотри, опять ща твой пирог поругают весь своими сардельками вонючими. Все красявости пообгрызивают.
Борис только лязгнул зубами и дернул на себя пилу так, что напарник чуть не перелетел через бревно.
– Ничо, Боря, ничо. Я выйду, а я когда-нибудь выйду – двадцать пять не вышка. И они у меня кровью умоются. Все. Долго умирать будут, мучительно, на лоскуты распущу, солюшкой посыплю, орать будут, маму звать, – Шмыга налившимися кровью глазами смотрел, как охрана копается в узелке девушки, отпивают варенье из банки, да ломают на куски пирог, ища закладки.
Внезапно он ощутил, что ему нечем дышать – огромная ручища Бориса сдавила горло.
– Убивец, душегуб, придавить бы тебя, гниду.
– Борь, Боря, баба твоя смотрит, – хватка сразу ослабла, – ты вот о ней подумай, меня то задавишь, так тебя пиф паф и всёшеньки.
Егор отошел на пару шагов, растирая посиневшее горло.
– И не будет избы да деточек по лавкам маламала меньше.
– Дуру баешь, – погрустнел Борис, – на кой ей такой тать лесной…
– А на той, – Егор снова взялся за пилу, – был бы не нужен, так не ходила б каждый день второй год. Пили давай, авось и звонок быстрее прозвенит.
Когда Борис увидел девушку на раздаче, он чуть не уронил миску.
– Меня наконец взяли, – покраснела она, ляпая кашу в поднятую миску, – не брали, говорили мала еще. А мне давеча осьмнадцать стукнуло. Так и взяли.
Они стояли смотря друг в другу в глаза, держась за миску с кашей.
– Эй, вы там скоро, голуби? – крикнули из очереди.
– Весло, завали пасть, а то язык ночью вырежу, – Шмыга погрозил жилистым кулаком и очередь опасливо притихла.
Шмыгу каторжники боялись до одури, потому что был он хитер, изворотлив и страшен в ярости, словно воин берсерк. Только Борис его не боялся и при каждом случае напоминал Шмыге, что звали его когда-то Егор и что он человек, а не зверь. Так они и сошлись, как лед и огонь. Оба мотали двадцать пять, что в их возрасте, шло за пожизненное. Борис не говорил за что его, бубнил что-то в бороду, да отшучивался, что за Егором смотреть поставлен Богом.
***
– Дядя Егор, – Галина ляпнула кашу в протянутую миску, а где Боря?
– Да хандрит чавой-та – на шконке лежит и стену своими гляделками буравит.
– Так уж седьмицу лежит, – девушка тяжело вздохнула, – мне б поговорить с ним, увидеть хоть.
– Эх ты, малая, на кой тебе этот валун замшелый, – задорно приобнял девушку Шмыга под завистливые взгляды мужиков, – смотри какой я, а? Пойдешь за меня, как откинусь?
– Скажите тоже, дядя Егор… Я вам во внучки гожусь. Вы лучше придумайте с Борей мне повидаться… Вы же можете – вы всё можете… – она умоляюще посмотрела в чуть прищуренные желтоватые глаза «Черниговского змея», как его называли раньше, с которым за прошедший год она успела сдружиться. Борис утверждал, что где-то в глубине черного мертвого сердца есть живая душа, и она ему верила.
– Ой, малая… – Шмыга почесал плешь под шапкой, – «всё могу». А вот могу! Готовь бутылку и свои лучшие пироги – будем договариваться.
Девушка просияла и чмокнула в щеку не успевшего отпрянуть Шмыгу. Очередь загыгыкала, но увидев кулак, тут же замолкла.
***
Так и повелось. Стала ходить Галя к Борису – хандру разгонять. Оттого всем только лепо было: и охране магарыч да пироги, и влюбленным радость.
Только замечать стал Шмыга, что ходить девушка в перевалку начала.
– Боря, ты в малой то ничего не замечаешь?
Борис, как всегда, когда заходила речь о Гале, тут же краснел и замолкал окончательно, рассматривая сапоги.
– Так а чё? Ничаво вродь – счастливая.
– «Ничаво», – передразнил его Шмыга, – а понесла твоя Галя, вот «чаво». Татей будешь.
Борис так и сел прямо в опилки и дернул шапку, уткнув в нее лицо и глухо замычал, закачался.
– Эй, ты чего? Ну понесла и понесла, мало байстрюков по поселку бегает что ли? Чай не к одному тебе ходют бабы. После войны-то даже мы за мужиков годимся. Че ты там мычишь? Почему тогда счастливая? Так я ей наврал, коли она от тебя понесет, так тебя и отпустют на все четыре стороны.
Снова полузадушенный Шмыга забился в стальной хватке взбешенного Бориса.
– Ненавижу, – рычал Борис, сжимая кулак.
– Для тебя стараюсь же, дурень, – разжать окаменевшие пальцы не получалось, – задушишь же. Грех какой!!!
Пальцы нехотя разжались.
– Ну ты силен, брат.
– Не брат ты мне, душегуб. Зря верил в душу твою бессмертную. Нету её.
– Делать то что будешь?
– А что делать? Бежать нужно. Галчонка с собой и бежать. В Сибирь, к староверам, не сыщут там, схоронимся в лесах. Не гоже дитятке без отца расти.
– Ыш простой какой – «бежать», – легкий Шмыга повис репьем, пытаясь безуспешно удержать рвущегося к запретке мужика. – Хоть ночи дождись, да Галю предупреди.
– Добро, – нервно грызя бороду прогудел Борис, – ночью уйду. Ты не ходи – ты убивец, твое тута место. А то смотри – зашибу!!!
– Да тут, тут, – отгородился от пудового кулака Шмыга. – Ты б не торопился, слухи ходят про амнистию скорую.
– Там наверху забыли про нас, Егор, – неопределенно ткнул пальцем в небо Борис, имея в виду то ли власти, то ли Бога, – сидеть нам тут да деревья валить веки вечные, до самого Второго Пришествия.
***
Как застрелили Бориса при попытке побега, так Галя пропала. Пытался Шмыга вызнать, что с девушкой, да озлилась охрана на него после случая с Борисом, что не стуканул и разговора не вышло. Плюнул тогда он на все, да сам побег готовить начал, да не по дурному, а с толком с расстановкой, даже консерву подобрал из тупых битюгов с соседнего барака. Да тут внезапно и амнистия пришла на смерть Вождя. Открылись ворота сами и очутился Шмыга на дороге – иди куда хочешь. Достал тогда он заточку из сапога, оглянулся на конвоиров, толпящихся за воротами, фиксируя лица в памяти. Улыбнулся зло, недобро, провел себе по ладони острием и кровь слизнул. А потом бросил взгляд на баб, встречающих мужиков. И задумался. Склонил голову, словно прислушиваясь к чему-то внутри. Почесал грудь по телогрейкой, и пошел в поселок.
***
– Галька, тварь, опять столы грязные.
– Только протерла, Семен Акакиевич.
– Ты мне еще поперечь, подстилка арестантская!
Жилистая рука перехватила занесенный для удара кулак и в горло мужика уперлось остриё. Галина, ахнула, роняя на пол ведро.
– Показал уже, паря. Пшол вон, пока потроха не выпустил.
Мужик, бормоча угрозы и косясь на тощего мужичка в телогрейке выбежал на улицу.
– Милиция! – донесся вскоре его визгливый голос.
– Дядь Егор, зря вы его – выгонит же, как жить будем с Максимкой?
– Проживем как-нибудь, дочка, как-нибудь проживем.
Он обнял девушку и прижал к себе, чувствуя бьющееся в своей груди живое горячее сердце.
Автор публикации
