Вот, черт меня дернул на ночь глядя набузыриться чаю из литровой кружки. Наверняка придется ночью вставать, через Вальку перелезать. Спал бы с краю – и хлопот бы не было, а теперь – примеривайся, чтобы ненароком не обеспокоить. Ишь, разлеглась. Это сколько же лет я сплю вот так, у стенки? А Мишке сколько? Двадцать, вроде. Точно, двадцать. Вот и я столько же маюсь. Как поженились, спал с краю, а потом, когда Мишка родился – отправился к стенке, сам, добровольно, чтобы Валька могла подходить к ссыкуну беспрепятственно. И вот – он вырос, а я все так же в заточении, с одной стороны стена, с другой – жена. Только стена молчит, а жена сопит во сне.
Ей хорошо, она завтра встанет – и на работу, а мне нужно будет убирать постель с дивана. Вставать, стаскивать эти проклятые простыни, соединять их уголки, удерживая подбородком середину, и складывать. А понимает она, что руки по утрам трясутся и поднимать локти кверху неодолимо тяжело? Что подушки не умещаются в постельном ящике и норовят вывалиться, и нужно их упихивать ногой, потому что наклониться утром еще тяжелее, чем поднимать руки? Не-е-ет, все она понимает, всё!
А мне разве не идти на работу? Вот как взяли меня в оборот, каждый день, кроме выходных, приходится складывать эти проклятые простыни, упихивать в ящик подушки и одеяло.
Но сначала она включит свет и будет хлопать гладильной доской. Этот утренний свет, желтый, забирающийся под веки, эти хлопки челюстями гладильной доски, бьющие прямо по мозгам, не прикрытым дневной броней – они нестерпимы. С глажкой она разместится между диваном, на котором я делаю вид, что сплю, и телевизором. Сколько раз просил: сместись на метр влево – а она опять устроится там же, чтобы я не мог посмотреть утренние новости.
Нет, мне не трудно, но почему бы ей не сказать: «Слушай, давай будем убирать постель по очереди». Шиш она скажет, ей приятно видеть меня оскорбленным и униженным. О, как я устал от всего!
Э, так тоже не пойдет: выспренний слог никого не красит. Это ужасное «О!» Почти как у Тредьяковского: «Екатерина Великая, о! Отбыла в Царское село». Отбыла или отправилась? А может, поехала? Один черт. Так и представляется кортеж с царской каретой, впереди катится круглое «О», а Екатерина выглядывает из окошка: докатится «О» до Царского села или завалится по дороге?
Интересно, а фавориты императрицы спали с краю или так же, как и я? С одной стороны, приятно думать, что ты в чем-то сродни князю Григорию Потемкину. Или не Григорию? Или Григорий – это Отрепьев? Тот, что спал с Мариной Мнишек? А может, Григорий – имя Распутина? Этот-то точно спал с краю, на случай появления государя-императора. Но, коли бы ни князь Юсупов, то прислонили бы Гришку к стеночке большевики. С чисто педагогической целью пролетарского воспитания в духе атеизма.
Ну, когда собираются шлепнуть, то прислоняют к стенке один раз. А я вот так уже двадцать лет, то упираюсь в стену коленями, то лопатками. Так и сдохну под стеной, как пёс. Не могу-у-у больше!
Автор публикации
