Впервые с начала пандемии я спустился в метро. Мне предстояла долгая дорога по давно забытому маршруту. Когда-то давно я каждый день добирался на метро до работы в самый конец Замоскворецкой линии. По людям в поезде я научился практически безошибочно определять в какой части города сейчас нахожусь. В Замоскворечье садятся модные подростки, на Белорусской областники пересаживаются с электричек, на Войковской появляются люди с усталыми лицами и грязной обувь, до Речного вокзала доезжают стеклянные глаза с отсутствующим взглядом.
В отличии от большинства пассажиров я не имею привычки всю дорогу проводить в телефоне, я люблю разглядывать интересных людей или, в случае отсутствия таковых, читать бегущую новостную строку. Именно так я и проводил эту поездку,но через какое-то время я с удивлением обнаружил, что изначально никак не привлекшая моё внимание женщина напротив меня, бездомная!
То, что я не понял это сразу, вызвало во мне какой-то диссонанс. Как же так… Обычно, если в вагоне едет бомж, он едет в нём один. В виду слабой вентиляции осознание необходимости зайти в соседний вагон приходит мгновенно, до того, как двери закроются. А от этой женщины не пахло ни человеческими выделениями, ни алкоголем. Напротив меня сидела женщина лет сорока – сорока пяти, неприметно одетая и совершенно не выделяющаяся из толпы, она была такая же как все.
На ней был бежевый плащ, серые джинсы и черные кеды известного бренда. Плащ выглядел совсем не заношенным, чего нельзя было сказать о джинсах. Джинсы были в плачевном состоянии, но все дырки заштопаны, причём вручную, шов был кривой и нитки отличались по цвету. Приглядевшись, я заметил, что вся её одежда была в старых въевшихся пятнах, которые не отмываются водой или влажной салфеткой. Для того, чтобы их отстирать, необходим стиральный порошок и горячая вода.
И тут вдруг меня охватил ужас: я понял кто передо мной, я понял её состояние. Передо мной была не алкоголичка, оказавшаяся на дне в результате своего никчемного образа жизни, нет. Передо мной была женщина, с которой произошло несчастье. Причем, относительно недавно. Она уже отчаялась встретить сострадание в людях и закрылась от них в своём новом печальном мирке, отвечая зеркальным равнодушием, но при этом ещё не перестала чувствовать себя человеком. Её жизнь ещё не наполнена безразличием к себе. Ещё не старая женщина продолжает задумываться о своей внешности, она старается выглядеть, насколько это возможно, чистой и опрятной, расчёсывает волосы – она всё ещё чувствует себя женщиной. У неё была здоровая и чистая кожа – знак того, что ещё недавно она ухаживала за собой. На загоревшем лице не было мешков под глазами и она выглядела довольно бодрой, куда бодрее меня ранним будничным утром. Дырки в ушах говорили, что когда-то у неё были серьги. Может быть, у неё было и обручальное кольцо, но в её положении не осудительно променять на еду даже его. С собой у нее был плотный пластиковый пакет с несколькими одноразовыми пакетиками из супермаркета, в которых были рассортировано имущество, необходимое ей в дороге. А может это было вообще всё её имущество. Среди пожитков была какая-то одежда, хлеб, вода и свежие мытые овощи, которые притягивающе вкусно пахли на весь вагон.
Когда я обратил на неё внимание, она сидела скрючившись, как котенок, свернувшийся в клубок. Она отгородилась спиной от мирно дремлющего мужчины, сидевшего на соседнем кресле. Видимо, он тоже не понял, что эта женщина бездомная – в московском транспорте вокруг социально оставленных людей всегда наблюдается зона отчуждения. Женщина достала из одного из пакетов полотенце и расстелила его у себя на коленях. Затем достала половину булки, отломила от неё ещё часть и убрала остаток на место, тщательно перемотав пакетом, чтобы хлеб не заветрелся. Вслед за хлебом на трапезу пожаловали несколько крекеров «рыбка» и маленькая, вся измятая, бутылка воды. Она была настолько потерта, что непонятно было какой лимонад или минералка находились там изначально. Пока она доставала бутылку, среди пакетов промелькнула корка достаточно увесистой книги в твёрдом переплёте. Женщина не спеша съела отведенную себе порцию хлеба, насладилась печеньем, сделала 2 глотка воды и запаковала остатки своих запасов в плотный пакет. А затем произошло то, что окончательно вывело меня из психологического равновесия.
Она достала ещё одно, чистое, полотенце и вытерла о него свои руки. Я как зачарованный наблюдал за ней, не скрывая своего волнения. Я почувствовал горечь на душе. Я представил в каком мире она живёт. Я представил как тяжело в таких условиях сохранять человеческие качества – почти все бомжи, которых я видел до этого, пардон, в туалет ходят, не снимая штанов. Я просто не мог поверить, что эта женщина оказалась в их мире и что ей уготовано такое же будущее. И как мне показалось, она и сама не могла в это поверить. В ней ещё живёт личность, культурная личность с твёрдым характером. Она очень ограничена в своих возможностях, но при этом старается жить как раньше даже в сложившихся обстоятельствах.
Честно признаюсь, если бы я в метро съел булочку или пирожок, я бы не стал вытирать руки о салфетку – я бы просто облизал пальцы и вытер их о джинсы. А женщина напротив меня воспользовалась полотенцем. И сделала она это не потому что её манеры лучше моих, а из соображений логики, продиктованной жесткой необходимостью. Она понимает, что чем чаще она будет марать свою одежду, тем чаще ей придется искать способы для стирки, а это ох как непросто…
Я был так взволнован, что на меня стали коситься люди со всего вагона. И мне захотелось закричать на них! Чего вы на меня смотрите? Я выбиваюсь из общего состояния полудрёма и безразличия? Я вам кажусь каким-то не таким? А эта несчастная вам не кажется не такой? Вы вообще её видите? На её месте может оказаться каждый! Ваш сосед, коллега, я, вы. За мгновение можно всё и всех потерять и оказаться на улице. И каждый член общества, с кем вы ходите по одним улицам и делите вагон метро, перестанет вас замечать. Вчера вы сравнивали себя с ними: кто-то казался успешнее, кого-то вы считали неудачником. А сегодня они вас не увидят!
Обществу некомфортно видеть таких людей. Такие люди заставляют задавать себе вопросы, ответы на которые нам не нравятся. Поэтому общество просто их не замечает, обезличивает и приравнивает к неодушевленным предметам. И это не осуждается, это поддерживаешься. Если вы осудите кого-то за безразличие, завтра осудят вас. Поэтому все негласно поддерживают друг друга в отрицании существования таких людей.
Когда с меня спало оцепенение от осознания увиденного и ужас понимания её ситуации перестал сковывать меня, я стал лихорадочно соображать что же мне делать. С комом в горле я признался себе, что я не смогу ей помочь. Но не потому, что не хочу, а потому что помощь, которую я был в состоянии ей оказать была несоизмерима и незначительна на фоне того, что требовалось. И речь идет не о сумме денег, которая бы смогла помочь бедной женщине. Ох, если бы я только смог откупиться деньгами… Два года я выхожу из дома лишь с телефоном и ключами от квартиры – такова жизнь в современном мегаполисе. Даже уличные музыканты принимают переводы с пластиковых карт. И я впервые пожалел, что отказался от использования наличных, лишь оказавшись перед этой женщиной. Я хотел отдать несчастной, вызвавшей во мне доселе невиданное сочувствие, все деньги, которые у меня были, но я последний раз держал в руках бумажные купюры больше года назад. А как можно помочь ей иначе за оставшиеся четыре станции я так и не придумал.
Ехать мне ещё долго и я должен был что-то предпринять – времени предостаточно. Но я не придумал ничего, кроме… молитвы. Я никогда в жизни так искренне не веровал в Бога. Я никогда не молился ни за кого, кроме себя и своих родных, да и делал это раз в пятилетку, случайно оказавшись в церкви. До самого выхода из метро я молил Бога помочь этой женщине. Молил даже сделать это за мой счёт. Раз я не могу сейчас оказать ей помощь, пусть неведомыми мне путями то, что я смиренно потерял или потеряю, дойдёт до неё и поможет. Где-то убывает, где-то прибывает, пути Господни неисповедимы. Я чувствовал, что порыв моих чувств создаёт поток энергии, которую я не в состоянии постичь, этот поток уходит в места, не существующие в нашем мировосприятии, и вся моя добрая воля и благие желания воплощаются лишь в надежде, что Бог существует, Бог меня слышит и Бог меня послушает. Всё это пылало в моей душе, но мой разум был хладнокровен, и он презрительно укорял меня, цинично посмеиваясь над душевным порывом. Ведь я мог проговорить всё это про себя лишь для того, чтобы заткнуть совесть и не причислять себя к безмолвной массе равнодушного общества.
Сейчас я понимаю, что можно было хотя бы поговорить с этой женщиной: узнать кто она, спросить есть ли у нее родные и что с ней произошло. Но я этого не сделал. Я испугался брать на себя ответственность за её судьбу. Я испугался оказаться тем, кто понапрасну использует, возможно, последний её шанс поверить кому-то чужому. Пусть героем, представляющим не окончательно прогнившее общество, станет кто-нибудь другой. Я знаю людей, которые оказавшись на моём месте поступили бы иначе, но их там, к сожалению, не было. Я успокоил себя мыслью, что я всего лишь не взял на себя неоправданный риск, ведь если бы у меня не получилось довести дело до конца, я бы дал ложную надежду, и от этого стало бы ещё хуже. А может быть, все мои благие намерения ограничиваются собственной зоной комфорта. Возможно, я ужасный человек.
Автор публикации
