В конкурсе на лучший рассказ не участвует
… Хрупкая, уже давно не молодая, женщина неподвижно стояла у окна преподавательского кабинета, то ли рассматривая пейзаж за стеклом, то ли просто задумавшись о чем-то своем. Ее тонкие пальцы, украшенные лишь потускневшим от времени ободком обручального кольца, отщипнули листик фиалки и, опустив его на подоконник, замерли. Она, в белой шелковой блузке и строгой черной юбке, с оттененными обычными чернилами нежно-лиловыми, тщательно уложенными в прическу волосами, и сама напоминала сейчас вот эти, в изобилие стоящие на подоконнике цветы. Иногда, под настроение, она очень любила отщипнуть тоненькую веточку с дрожащими лепестками и, приколов к груди, идти по коридорам консерватории, держа спину прямо и расточая улыбки всем встречным.
Сейчас женщина ждала прихода своего любимого ученика. Она часто ловила себя на мысли, что они похожи: ее Митя и этот мальчик. Очень способный мальчик. Занятия должны были начаться с минуты на минуту. Рука снова потянулась к веточке с цветами, но в последнюю секунду остановилась, будто устыдившись порыва. Женщина оправила на себе блузку с юбкой, и присела на преподавательский стул у рояля.
– Элеонорочка Вениаминовна, здравствуйте! Какой сегодня замечательный день, вы не находите? Воздух просто пропитан весной! Это вам!
Молодой человек стоял на пороге. Весь он, в расстегнутом длинном пальто, в белой распахнутой на груди рубашке, с откинутыми за спину длинными волосами, а главное – радостно улыбающийся, вызывал желание дышать полной грудью и декламировать поэтов серебряного века. А главное – жить.
Жестом фокусника достав из-за спины маленький, упакованный в целлофан букетик мимоз, он стремительно направился к расцветшей в ожидании его приближения преподавательнице, улыбнулся и воскликнул:
– Да – весна! Драгоценнейшая моя Элеонора Вениаминовна, весна будет на днях!
Принимая букет, женщина встала и тихим воркующим смешком рассмеялась:
– Непременно, Лешенька, непременно – этот процесс необратим. Присаживайтесь, Алексей, я думаю, сначала вы разомнете пальцы, а потом мы поработаем над ноктюрном.
Молодой человек повесил пальто на крюк старинной вешалки и сел за инструмент. Проворные пальцы пробежали по клавиатуре и, после стремительного тремоло, повернули реку звуков вспять. Но достигнув первой октавы, звуки вдруг резко оборвались, а парень, лихо крутнувшись на стуле, повернулся лицом к учителю.
Элеонора Вениаминовна удивленно приподняла свои тонко выщипанные и подведенные карандашом брови:
– Почему вы остановились, Алеша? Продолжайте.
– Элеонора Вениаминовна, у меня к вам просьба! Я понимаю, вы очень заняты, у вас масса дел, но… вы не посмотрите, а? Это мое первое произведение. Мне очень неловко, но я… Что-то там не так, одним словом. А как исправить, право слово, я не пойму… А хотелось бы. Ведь судьбу пианиста подстерегает масса случайностей. Сегодня ты обласкан судьбой, а завтра – нищ. Посмотрите, пожалуйста…
Молодой человек встал и, вынув из внутреннего кармана пальто сложенную вдвое нотную тетрадь, протянул ее преподавателю.
– Алешенька, конечно, я погляжу. Но зря вы так сокрушаетесь об уделе пианиста. Ведь, Гилельс, например, давал потрясающие концерты практически до смерти – и при этом его руки извлекали из рояля даже не музыку, а самые сокровенные тайны слушателей… У вас, юноша, есть талант. И если вы не прекратите трудиться над его огранкой, то вам со временем будет рукоплескать весь мир, – она, слегка склонив голову к левому плечу, ободряюще улыбнулась и постучала средним пальцем по крышке рояля, – А поэтому вы немедленно вернетесь за инструмент, и мы продолжим занятия.
Высокое окно старой московской квартиры обрамляли тяжелые бархатные портьеры, и в него, как в створ ворот, прорывались и блуждали от предмета к предмету последние лучи солнца – то высвечивая бронзовую статуэтку, то играя в хрустальных гранях бокалов, то скользя по подлокотникам кресел. Комната ждала. Ждала прощального вечернего луча и щелчка выключателя настольной лампы, чтобы наконец-то заиграть более уютными красками.
А еще комната ждала музыки. Уже много лет, с тех пор как, смеющийся юноша провел рукой по клавиатуре и, накрыв ее бархатной полоской, закрыл крышку. Он и сейчас смеялся со стены, глядя, как Элеонора Вениаминовна, слегка ссутулившись, сидела в кресле и вчитывалась в торопливое нагромождение нотных знаков.
– Нет! Ну, что он делает? Тема-то как хороша – но зачем же он все скомкал?! – рука в сердцах откинула тетрадь на рояль.
Она встала, и комната, будто провинившийся ребенок сразу притихла. Кажется, даже маятник часов, чтобы не тикать так громко, начал себя придерживать. Элеонора Вениаминовна сделала пару шагов и остановилась у портрета на стене:
– Мальчишка… Такой же, как и ты, Митя. Как думаешь, помочь ему? – рука потянулась к лицу на портрете и привычно коснулась стекла, – Что, тряхнем стариной?..
Она опустилась на корточки, потянула на себя дверку шкафа и достала самую нижнюю папку. Привычно потянув за тесьму, откинула корку обложки и …вздрогнула: поверх аккуратной стопки листов нотной бумаги лежал исписанный размашистым почерком сына пожелтевший от времени листок.
« Мамуль! Я знал, что рано или поздно ты махнешь рукой на прежние обиды, и тогда снова твоя музыка потребует выхода. И не надо оглядываться назад. Да, пусть когда-то твою музыку украли, пусть твое имя вычеркнули из авторов, но никто не сможет убить ее – твою музыку. Она все равно будет жить. Твори, пожалуйста – я тобой горжусь».
Она перевела взгляд на портрет и медленно поднялась, бережно, как святыню, держа раскрытую папку.
– Спасибо, Митюш. Я больше не буду ее прятать, даже зная, что так, как ты, это никто не сыграет, – она медленно поднесла пальцы к своим губам, а потом коснулась ими щеки сына на портрете. Митя все также безмолвно улыбался со снимка.
– Ну, что же, приступим?..
Отступив к роялю и проведя пальцами по лакированной поверхности крышки, она решительно ее подняла и сняла бархатку с клавиш.
…Пальцы легли на клавиши и по памяти наиграли главную тему. Элеонора Вениаминовна, прислушиваясь к себе, остановилась и взяла тетрадь Алексея. Поставила ее на пюпитр – и инструмент словно ожил под ее пальцами. Время от времени музыка прерывалась, карандаш спешил записать только что родившуюся фразу: нота за нотой, такт за тактом. Вычеркивая лишнее и дописывая свое, но оставляя главную тему неизменной, она создавала единое целое. А комната заворожено наблюдала за чудом.
– Вот! Как-то вот так!.. – сказала Элеонора Вениаминовна, когда последний звук мелодии утонул в складках бархатных штор.
– …Лешенька, вы хорошо подумали? Может быть, вы все же будете исполнять Шопена, как планировалось? Ведь на отчетный концерт придет сам ректор. Он, конечно, из «новых», и его, по-моему, больше волнуют платные мероприятия и …самоокупаемость. Но все-таки, может не стоит рисковать? Да и как профессура отнесется? – рука Элеоноры Вениаминовны беспокойно теребила то камею на шее, то кружевной платочек, старомодно высунувшийся из-за манжеты левого рукава. Хотя в остальном преподаватель была, как всегда, улыбающейся и торжественной.
– Вот и узнаем, как они отнесутся. Элеонорочка Вениаминовна, благодаря вам получилась чудная музыка, я даже представить не мог, что из моих «почеркушек» может выйти такая прелесть. Я даже не знаю, как вас благодарить, ведь без вас ничего бы этого не было! Нет, я сыграю “Весну”!
– Ну, что же, Алеша, удачи вам. Я – в зал. Концерт начинается.
…Элеонора Вениаминовна вошла в зал и отыскала глазами старого друга. Место рядом с ним было свободно и он призывно махал ей рукой.
– Эля, душа моя, ты сегодня необычайно взволнована. И хороша! Я давно не видел у тебя таких горящих глаз, ты вся просто светишься!
Элеонора Вениаминовна наклонилась к его уху и шепнула:
– Ароша, я музыку написала, – он повернулся и заглянул ей в глаза, – да-да-да, Ароша. – и мимолетная улыбка скользнула по ее лицу, – Правда, тема не моя. Мой ученик принес свои наброски. Я выгребла весь мусор, переписала, добавила свое, но оставила его главную тему… Я так волнуюсь. Я же сто лет не писала музыку, – она выхватила из-за манжеты носовой платок и затеребила его в пальцах.
– Хм, соавторство?.. И что твой ученик? – Арон Давидович, старый друг и декан факультета композиции и дирижирования, сдвинул свои мохнатые брови, – Есть у него потенциал?
– Есть, есть! Он очень талантливый мальчик.
– Ну-ну, послушаем…
Ведущая закончила объявление номера, и на сцену вышел Алексей. Поклонившись притихшему залу, он сел за фортепьяно и взмахом головы откинул волосы назад. Пальцы коснулись клавиатуры, и музыка полилась в зал.
И, заполняя собой все вокруг, в него ворвалась весна…
Но вот, вместе с последней каплей весеннего дождя, отзвучали финальные звуки, и… зал взорвался аплодисментами.
– Эля, это чудесно! Да, тема хороша, но то, что ты с ней сделала – выше всякий похвал и я тебя узнаю в каждом звуке! Мальчик-то хоть понимает, что ты сотворила для него чудо?
– Тебе, правда, понравилось? Правда? Двадцать лет ни одной ноты!..
– Да, душа моя, правда, – Арон Давидович взял ее руку в свою и поднес к губам, – с возвращением тебя!
Закончилось первое отделение отчетного концерта, студенты и преподаватели начали покидать зал. Арон Давидович, галантно взял Элеонору Вениаминовну под руку, но им пришлось остановиться неподалеку от выхода, где раскрасневшуюся от волнения женщину начали поздравлять коллеги:
– …Элеонора, примите наше восхищение! Признайтесь, это что-то из вашего раннего?..
– …Это было великолепно, ты вырастила замечательного пианиста! Но твои приемы композиции невозможно спутать ни с чем!..
– Нет-нет, это новое. Тема Алексея Иваницкого. Я… Я ее, мои дорогие, просто додумала и записала.
– Примите наши поздравления!
– Спасибо, друзья мои, спасибо! – локоток смущенной и удовлетворенной успехом женщины легонько толкнул в бок Арона Давидовича, призывая его покинуть уже порядком опустевший зал. Он улыбнулся в усы и повернулся к выходу.
В фойе, широко расставив ноги, и заложив руки за спину, раскачивался с пятки на носок новый ректор. Его широкая спина заслоняла Алексея Иваницкого.
– …Поздравляю, молодой человек, вы далеко пойдете – у вас прекрасная техника. Я вот только не расслышал, что вы исполняли? Я ранее не слышал этой сонаты.
– А мы ее только что написали. Вместе. Я и мой преподаватель – Элеонора Вениаминовна Вайс…У меня родилась тема…
– Хм, вместе с преподавателем? Маэстро, запомните: не нужно никому позволять примазываться к своему таланту! Композиторы должны творить, а преподаватели – учить. Надеюсь, вы меня поняли? Это же ваше произведение, вот и исполняйте его, как свое!
– Да, конечно же, вы правы! Она всего лишь сделала аранжировку…
Элеонора Вениаминовна рванулась вперед, но крепкая рука Арона Давидовича подхватила ее под локоток и развернула в противоположную сторону:
– Пойдем, дорогая – в этом мире ничего не меняется…
черт, несмотря на название, надеялся до финала)))
Я сожалею, Саш, история подлинная. Герои вымышленные.
Да это мои траблы) Люблю счастливые концовки – старею, наверное))) Ты прекрасно пишешь, Мира)
Я тоже, Саш, люблю счастливые, но не всегда получается. Иногда сама фальшь чувствую, а иногда герои вопят, что привираю.
Понравился рассказ. Все жизненно.
с оттененными обычными чернилами нежно-лиловыми, тщательно уложенными в прическу волосами
Как это чернилами?
***
Авторство – это тягомотная вещь. Вениаминовне нужно было расставить все точки над и, или вообще не браться. А так ученичек у неё оттяпал авторство и будь здоров. И это не потому что она женщина, а потому, что интеллигенка и размазня.Чистое искууство и все такое. Но вот беда, была бы она бизнесменкой – врядли писала бы музыку.
https://www.youtube.com/watch?v=-6zT3XsEA1Y
Когда женщина совершенно седа, но ей еще не безразлично как она выглядит, то свои волосы она ополаскивает после мытья разведенными в воде чернилами. Считалось, что фиолетовые чернила дают более “благородный оттенок”. Женщины, большую часть жизни, прожившие в советском союзе, эту привычку сохранили до смерти. Моей тетушке, например, было бесполезно дарить оттеночные шампуни и краски для волос – она все равно пользовалась чернильным тонированием.
Она не размазня. Я думаю что если бы Ароша ее не остановил, то она бы до конца своей жизни упрекала себя за то, что потеряла лицо. На чужом таланте далеко не уедешь. Ну одну- две вещи еще можно слепить, подражая настоящему автору, но потом приходит пустота. Та пустота, когда слова слипаются в одну липкую массу и не желают становиться целым. Именно это случилось с прототипом “восходящей звезды”.
Интересно с чернилами. Я не знал.
Может быть “размазня” – это грубое слово. Но она не расчетливая, и слишком порядочная. А в творчестве нет вторых. Если бы Ароша смог сам, он бы к ней не понес на правку. У Дюма таких Арош с идеями был целый штат.
В литературе есть такое понятие ghost writer. В науке тоже у главного профессора с именем целый штат ассистентов, которые делают foot work. И их имена ставятся в работе на последнем месте.
В музыке я, конечно, не знаю, но тоже думаю что-то в этом роде. Все друг у друга крадут. )))
Ей нужно было жделать так.
– Арошенька, мой мальчик. Посмотреть я, конечно, посмотрю. Но вот править, правят только соавторы. ?
? Ароша – это старый друг Элеоноры. А мальчика, которому так захотелось всего и сразу – Алексей.
Конечно авторское право в музыке тоже есть. Но рассказ не о музыке, вернее не столько о ней. Порядочность – почти утраченное ныне слово и понятие – это было мне важнее.
Сорри, что я перепутал имена. Конечно – музыка здесь фон. Рассказ о порядочности, но не только о ней. Он еще и о расплате за мягкотелость и неспособности защитить свои интересы в правильный момент.
Здесь, я имею в виду в Америке, такие моменты как правило защищены контрактом. То есть человек с самого начала не делает ничего, понимая, что без контракта he or she could easily be screwed.
А в России это смазано. Вроде как неудобно. Алексей её попросил так вроде по дружески. А на самом деле использовал её как альфонс.
У меня есть один рассказ где парень пытался пристроиться к актрисе на роль альфонса. Но она его очень четко поставила на место. ?
Дадите ссылку прочту обязательно.
Конечно. Только что выставил
https://litbes.com/premiya/