Луна шла на убыль, выдавая свет из последних сил. Илья сосредоточенно молчал, и лишь кисть в его руках работала, словно заведенная. Времени оставалось в обрез, неумолимые трупные пятна уже изуродовали и ясный Лизин лоб, и белоснежную шею.
Обрядов с Прокопычем копали красотке могилу, в которой той предстояло провести оставшееся время.
– А как думаете, госпожа аптекарша, – обратился раввин к восседающей на камушке мадам, – может, нам таки стоит наведаться к тому странному жителю из склепа?
– Ой, не знаю, Семен Абрамович, боюсь я его всё- таки. А ну как махнет клюкой, так и полетят наши головы.
Прокопыч слушал эту галиматью, сжимая лопату до хруста в фалангах.
«От ить, – размышлял извозчик, – и тут жидам фартит по всем статьям. Пора погром устраивать, спасать Россию».
Обрядов подошел к художнику, встал у того за спиной и принялся внимательно всматриваться в проступающую на ватмане картину.
Ветер взметнул с земли горсть листьев, закружил их завораживающим танцем среди надгробий и помчал через все кладбище к склепу. Зашумел там перед входом, от чего заросли крапивы задрожали и раздвинулись, выпуская хозяина жилища.
Мертвецы разом притихли, даже вездесущий раввин натянул шляпу на самые глазницы, старательно пряча от волхва острохарактерные пейсы.
Пока неумирающий старец неспешно двигался к излишне активным покойникам, земля на могилах вспучивалась горбами, шла волнами и складывалась в барханы. Отовсюду из-под земли слышали глухие стоны, проклятия и просьбы всех тех, кого закапывали здесь последние столетия. И кто мечтал уже только об одном: уйти и заснуть навечно.
Волхв подошел к Илье, ткнул клюкой о землю, и волчьи глаза на набалдашнике зажглись двумя яркими зелеными прожекторами.
– Годно малюешь, – произнес чаклун, – искра в тебе есть.
Художник вздрогнул, услышав за спиной незнакомый голос, но быстро взял себя в руки и последним штрихом поставил под портретом авторский вензель.
– Гражданин, – твердо вступил Обрядов, – кто вы такой будете и почему вы такой не-мертвый?
Прокопыч бросил лопату, размял радикулитную спину и широкими шагами подошел к тусовке мертвецов.
– Таки можно уже вылезать из шляпы? – просяще поинтересовался раввин. – Или вам тоже хочется меня погромить?
– Вас, жидов, хоть громи, хоть не громи, вы ровно тараканы плодитесь, – тут же отозвался извозчик.
– Опять? – оскорбился ребе. – Товарищ надзиратель, можно как-то успокоить этого необрезанного антисемита?
Но волхв молчал. Он даже не слушал привычную перепалку. Он смотрел на Лизу, которую обнимал Илья, давая понять, что никому и никогда не даст ее в обиду. Даже самым сильным тысячелетним колдунам.
– Великая сила в тебе спрятана, красавица, – проговорил старик, чем разом заставил всех заткнуться, – убита ты была злодейски, но дело не в этом.
Колдун протянул руку, от чего Илья напрягся, прижимая все сильнее свою Мадонну. Но волхв лишь прикоснулся к Лизиному животу и на мгновение прикрыл глаза.
– Так и есть, – довольно продолжил он, – семя в тебе осталось. В семени том дыхание Божье, оно нас всех и спасет.
Услышав последние слова, из окрестных могил начали вылезать их обитатели. Кладбище забилось под завязку, все окружили волхва, внимая с надеждой и ожиданием.
Старец развернулся к прибывшим, взметнул полами шубы и развел руки в стороны. Из волчьей пасти в небо ударила короткая бессильная молния.
– Вот и все, – сказал он печально, – на что я уже способен. Силу волхв берет от своего бога, а мой – уже давно мертв. Только и могу, что мысли на поверхности прочитать, да морок легкий навести, чтобы не слишком мне докучали.
В толпе мертвецов начал нарастать недовольный ропот. Послышались призывы замочить колдуна прям щас, чтобы другим неповадно было. Пойти в склеп и раскулачить мерзавца до исподнего, авось где какое заклинание и найдется. Сжечь всё к чертям, сравнять бульдозерами, пожаловаться на незаконное занятие магией в полицию.
– А ну тише, – загремел Обрядов, – сколько лет лежали, не жаловались.
– Таки шо вам сегодня всем так срочно приспичило?
Пока полицейский с раввином пытались успокоить бурлящую праведным негодованием толпу неупокоенных, волхв подошел к Илье и начал что-то ему объяснять. Художник слушал поначалу с недоверием, потом вдруг улыбнулся и даже как-то посветлел лицом.
Самые неугомонные зачинщики ещё пробежались по кладбищу, снесли пару крестов с надгробиями, за что им от души настучали по зубам их жители, но всё-таки утолкались в свои могилы, обещая разобраться прям завтра.
***
Наутро к художнику пришел тот самый друг, что давеча приносил краски. Пришел не один, а с поллитровкой и селедкой холодного копчения. Устроился прямо на могиле, застелив газеткой импровизированный столик, и достал из внутреннего кармана два смятых пластиковых стаканчика.
– Вот какое дело, братан, сон мне сегодня приснился. Какой-то старик в шубе схватил меня за уши и сказал, чтобы я прямо с утра тебя навестил.
Посетитель опытно, на глаз, набулькал в стаканчики прозрачную огненную жидкость, замахнул одним глотком свою порцию и аппетитно закусил селедочным хвостом.
– И ты понимаешь, братан, мне так страшно стало, что я едва в штаны не наложил. Прямо во сне, представляешь. Но мужик фактурный был, ничего не скажешь.
Продолжая рассказывать, гость выхлестал еще пару стаканчиков, не забывая исправно чокаться с порцией живописца.
– Я даже песню про него написал, хотя гитару пять лет в руки не брал
Черный волхв да на Сером Волке
Да несется по небу ко Звезде…
Дальше не пер..пир.., не сочинил, коррроче.
Ты, давай, там, брррратан, не скучай, все там скорррро будем.
Посетитель тяжело поднялся, хватаясь за воздух, едва не рухнул обратно от нетрезвой усталости, но тут взгляд его упал на свернутый лист ватмана.
– О-о, – проговорил забулдыга, с трудом фокусируясь на находке, – это ж я тебе в прошлый раз принес. Непорррядок, дай-ка я это прикопаю, чтобы не размокло. Краски уже кто-то стибрил, вот люди. Тащут что ни попадя.
Запойный рок-гитарист развернул лист и непонимающе вперился в рисунок Ильи. Помотал головой, отгоняя видение, и крепко зажмурился. Глаза открывал по очереди, боясь того, что увидит заново. Рисунок никуда не делся.
С белого листа ватмана на человека смотрела ясными глазами «Посмертная Мадонна» с узнаваемым Самсоновским росчерком внизу.
– Не может быть, – пробормотал музыкант, – я все твои картины наизусть знаю. Этой никогда не было.
В хмельную голову пришло внезапное узнавание.
– Да ведь я ее знаю, – ахнул гость, – второй день фотка в соцсети висит. Она ж пропала.
Гитарист осторожно постучал по надгробию сигналом «СОС», словно боясь, что тот, внизу, до сих пор жив. Ответа не дождался, картину прихватил с собой и ушел, не оборачиваясь. А под землей изнывали в нетерпении члены агит-ячейки местного кладбища, ожидая, когда зайдет холодеющее Солнце.
И едва дневной свет окончательно уполз на ночевку, могилы разверзлись почти одновременно, выпуская из себя изнемогающих от любопытства мертвецов.
– Зуб даю, пойдет парень в околоток с твоей мазней безбожной, – сходу выпалил Прокопыч, даже не отряхнувшись от земли.
– Закон велит поступить именно так, – подтвердил Обрядов.
Илья помогал вылезать своей прелестнице, тело которой начало подвергаться безжалостному разложению.
Мария Климентьевна со своей стороны жеманно принимала помощь раввина.
– Таки вы все тут заразительно смеетесь, или от души плачете?
– А вам, жидам, лишь бы поиздеваться над православным народом, – не раздумывая, рявкнул извозчик.
– Опять? – дежурно обиделся Семен Абрамович. – Мало вам, что меня убили исключительно по национальному признаку, мне и после смерти покоя не дадут?
Аптекарша пританцовывала в ожидании, когда же из свежевыкопанной своей могилы вылезет новопреставленная девица.
Художник добыл-таки из недр кладбищенской земли свою Музу и аккуратно усадил на собственную могильную плиту. Стоять Лизе было уже тяжело, она начала разлагаться. Вежливая девочка хотела поздороваться с нечаянно обретенными друзьями, но распухшие губы не слушались.
Илья сочувственно положил руку ей на плечо.
А тем временем в ближайшем отделении полиции дежурный старлей Гаврилов с квадратной от обилия информации головой уже в пятый раз выслушивал совершенно сумасбродную историю о пропавшей девице. Занимательную повесть ему рассказывал нетрезво стоящий на ногах посетитель в сером плаще с поднятым воротником. Мало того, что рассказывал, так еще и настойчиво тыкал старлею в лицо куском ватмана с нарисованными глазами.
По версии пропойцы оная девица пропала буквально недавно, и искать ее следует не иначе как на заброшенном кладбище. А кусок ватмана и есть фоторобот пропавшей, нарисованный не кем иным, как захороненным пять лет назад художником.
Сначала Гаврилов рассмеялся, потом рассердился, затем и вовсе затолкал бузотера в обезьянник, где тот мирно вздремнул пару сладких часов. Однако и после сна тональность похмельного рассказа не изменилась. Лишь к настойчивому требованию бригады спецназа для поисков заблудшей прибавилась идея кинолога с обученной собакой.
Дверь участка отворилась, в дежурку вошел усталый оперативник. Он внимательно выслушал Гаврилова, пообещал оторвать всем уши за то, что его беспокоят по всякой ерунде, схватил рисунок и рванул углы ватмана в разные стороны.
Ошалевший старлей заинтересованно наблюдал за тем, как напрягаются под рубашкой накачанные мышцы, впустую дербанящие злосчастный портрет. С которым, словно назло, не происходило ничего непотребного. Как был рисунком с глазами, так и оставался – целым, чистым и не помятым.
– Так, – озадаченно произнес оперативник, – ничего не понимаю. Гаврилов, зажигалка есть, а то я курить бросил.
Старлей с готовностью поделился огоньком, вдвоем они быстренько выбежали на крыльцо, чиркнули там колесиком, и…
Портрет прибыл обратно в дежурку в первозданном своем виде. Даже, как показалось медленно трезвеющему музыканту, Мадонна на нем стала еще краше.
Гаврилов снял фуражку и протер вспотевший лоб.
– Мистика, – озвучил он все последние события.
Оперативник медленно развернулся к решетке обезьянника и подошел вплотную, держа рисунок на вытянутых руках.
– Кто это? – с обманчивой мягкостью спросил он.
– Да я же говорю, – охотно включился задержанный, – пропала она, фотка ее в соцсети висит. Мама там все глаза выплакала, папа поседел раньше срока, сестренка онемела от горя.
И сказано это было с таким глубоким чувством, что всплакнул даже портрет Президента на стене.
Опер спросил сослуживца через плечо:
– База пропавших давно обновлялась?
– Пару часов назад, – ответил удивленный Гаврилов.
И вскоре перед глазами бывшего гитариста замелькала вереница девиц, поданных в розыск.
– Вот она, – вскричал музыкант, безошибочно тыкая в Лизину фотографию.
– Посидишь пока у нас до выяснения, – решил оперативник. – Где ты, говоришь, ее закопал?
– На Старо-Комаринском, – машинально ответил подозреваемый, но сразу же вскинулся в праведном возмущении. – Я ее не закапывал!
– Разберемся, – бросил уходящий оперативник.
Лизу так и нашли, аккуратно уложенной на могиле Ильи. Влюбленный живописец еще пытался выскочить из своего убежища, чтобы попрощаться навек с возлюбленной, но Обрядов, предусмотрительно залегший рядом с ним, намертво сцепил фаланги на художественном локте.
– Нет тела – нет дела, – объяснил он убитому горем Илье позже, когда потревоженное кладбище вновь затихло, – а нам надо, чтобы дело обязательно завели.
Расследование шло несколько недель, за время которых дотошным следователем было выяснено, что алкаш-гитарист никаких связей с убиенной не имел. Отцом ее будущего ребенка не является и мотивов для убийства не имеет. Если только не маньячил в несознанке. Но судебная экспертиза подобных отклонений не выявила, в безоблачном прошлом гитариста не нашлось ни одной, даже случайно, загубленной живности.
Папа был юристом, мама медиком, сын неожиданно получился музыкантом. Поначалу даже известным, но сгубила любовь к горькой без закуски.
Ныне тихий алкаш работал сторожем на складе и во время убийства отбывал законную смену, где его видели не только собутыльники, но и пара камер наблюдения.
На след Димы вышли, как положено, совершенно случайно, выхватив подозрительную фразу об областном принце из опроса младшей сестренки.
С самим Димой возились еще долго, но миллионы папы всё-таки не помогли.
Лизу кремировали, прах родители увезли домой, чтобы захоронить на собственном огороде под любимой яблонькой, что когда-то радостный молодой папаша посадил в день рождения первой доченьки.
***
А через три дня после кремации, в ночь полной Луны, когда осиротевшая четверка неупокоенных тихо сидела на своих могилах, и даже воинственно настроенный Прокопыч не доставал раввина своими подколами, над могилой Ильи внезапно появилась Лиза.
Красивая, как в тот день, когда ее только привезли два преступника.
Привидение зависло ровно надо могильным надгробием художника и улыбнулось, ровно первозданная Мадонна.
– Ты же колечко мое забрал на память, – сказал призрак ошалевшему влюбленному.
Семен Абрамович задрал голову так высоко, что с него свалилась вечная шляпа. Мария Климентьевна едва не лишилась чувств от избытка тех самых чувств.
– Стало быть, наказали твоего убивца, – довольно заключил Прокопыч.
– Очень рад, что закон и порядок оказались на высоте, – поддержал его Обрядов.
А Илья только смотрел на привидение, глотая слова, которые здесь были уже ни к чему.
– Я пришла за вами, – сообщила Лиза, – вам всем пора уходить.
Первые робкие снежинки упали на Старо-Комаринское кладбище, закружились игольчатым вихрем и понеслись к склепу. Постучались в двери и опали белоснежным покрывалом у входа. На пороге появился волхв.
Он стоял молча и смотрел, как изо всех могил вверх, в бездонную высоту, вырываются светящиеся огоньки человеческих душ. К вечному свету и покою, которого на этой проклятой земле никто не знал.
– Не то, чтобы я в Тебя не верил, – произнес волхв, глядя в небо, – верил, предсказывали Тебя. Только пришел Ты ко мне без уважения, а с огнем и мечом. Вот я в сердцах и проклял. И себя, и это место. Но сейчас мы в расчете, дай и мне уйти.
Тело старца истлело в один миг, волчья шуба упала на груду костей.
А в далеком небе, в бескрайнем Космосе летели две соединившиеся души: Лизы и Ильи.
Автор публикации
