Только не опоздай,
Героев казнят
В ночь Полной Луны
Гр. «Корсика».
Зловещая полная луна озаряла мертвенным светом могильные надгробия, покосившиеся кресты и оградки.
Осенний ветер распевал заунывную песню, закручивая вихри из безнадежно опавших листьев.
Сверкнула молния. С опозданием, словно задержавшийся любовник, за ней пришел гром.
Кладбищенская земля разверзлась, выпустив костлявую руку.
– Ох, идрить же твою налево, – возопил вылезающий скелет, – а ить говорил я своей дуре – радикулит у меня. И куда мне гроб с такими трещинами?
– И не говори, Прокопыч, никакого уважения к смерти.
Из соседней могилы, кряхтя и поскрипывая сочленениями, вылезала Мария Климентьевна – вдова аптекаря, подозреваемая в отравлении супруга стрихнином. До суда аптекарша не дожила, удачно скончавшись в окружении молчаливых детей.
Женский череп украшала кокетливая зеленая шляпка с обвислыми краями и задорной розовой ленточкой, затянутой бантиком под отваливающейся нижней челюстью.
Прокопыч с хрустом распрямил радикулитную спину, согнул правую лучевую кость галантным полу калачиком и вприпрыжку поскакал к своей давней зазнобе.
Ветер залез под полы черного пиджака, прошелся по тазовым костям и пересчитал ребра бывшего извозчика, бесславно погибшего по пьяни под копытами собственной лошади. А штаны Прокопыч потерял давно – вместе с последним сухожилием.
– Мария, свет, Климентьевна, – любезно начал извозчик, – душенька моя, позвольте ручку. Исключительно для помощи, уверяю.
Куртуазности Прокопыч нахватался за те сто лет, что пролежал в могиле Старо-Комаринского кладбища, где уже давно никого не хоронили. Всё ж таки Мария Климентьевна не рыбой на рынке торговала, а числилась в супругах аптекаря – человека весьма образованного.
Однако зазноба его высокомерно фыркнула на протянутые фаланги и благополучно выбралась сама. Извозчик вежливо отвернулся от обнаженного скелета и попробовал вдохнуть сырой воздух. Челюсть его беззлобно на это клацнула и привычно отвалилась. Прокопыч наметанным движением поставил ее на место и вновь обернулся к прихорашивающейся мадам.
– Обидно очень даже, Мария Климентьевна, встречать с вашей стороны такое глубокое нерасположение. А я ведь к вам со всей душой стараюсь подобраться. Уже второе, почитай, столетие.
– Вам, – ответила аптекарша, – кобелям, только одно от нас и надо завсегда. Помню, мой покойный супруг, бывалоча, также прихамелионивался, как чего непотребного хотелось…
Договорить мадам не успела. Очередная могила раззявила черный рот, и на воздух вырвалась рука художника-авангардиста Ильи Самсонова, захороненного укуренными друганами пять лет назад.
– Илюша, – восторженно ахнула аптекарша и, гремя позвонками, бросилась на помощь.
Художник выбирался шустро. Видать, сказалась прижизненная привычка лазать в окна. Тело неудачливого живописца, свалившегося с лестницы, разложиться полностью не успело, и он предстал перед восхищенным взором Марии Климентьевны в черном засаленном костюме, крепко сидящем на сухожилиях и соединительной ткани.
Прокопыч с тоской взглянул на эту парочку, поклацал челюстями и занял излюбленное место – у собственного покосившегося креста. До утра оставалось достаточно времени, а что будет дальше, он прекрасно знал. Художник начнет отбиваться от навязчивой аптекарши, а та, пылая неизведанной при жизни страстью, будет его бесстыже домогаться. Как уже понял Прокопыч – аптекарша слыла дамой довольно свободных нравов.
Старо-Комаринское кладбище и ранее пользовалось дурной славой, потому хоронили на нем редко, и не тех людей, которым ставят памятники. Самого Прокопыча тут закопала жена, приговаривая напоследок:
– Чтоб тебе и после смерти не сиделось спокойно. Всю жизнь мне изнахратил, дундук проклятый.
Аптекаршу привезли дети за то, что та даже перед смертью не показала, где спрятала свое золото.
Ну, а художника приволокли прямо из морга, потому что сюда было ближе всего ехать.
Привычную картину любовного треугольника неожиданно прервали странные посетители. Прокопыч метнулся за крест, аптекарша улеглась за могильным холмиком, а художник запрятался в зарослях полыни. Все они с удивлением глазели на двух мужчин, внимательно рассматривающих надгробия в свете электрического фонарика.
– Димон, – громким шепотом проговорил один, – смотри что написано «Алпеева Мария Климентьевна. 1860-1925 гг.» Могиле почти сто лет.
– Сойдет, – отозвался тот, кого назвали Димоном, – явно родственничков не осталось. Значит, завтра дельце и обстряпаем.
Нарушители покоя ушли, а троица неупокоенных до утра обсуждала необычное происшествие. На копателей те двое похожи не были, да и кто раскапывает могилы столетней давности. Странности удивляли, но солнце, печально встающее востоке, заставило всех троих нырнуть под землю. Могилы запахнули свои зияющие отверстия и сравнялись с землей. Желтоглазое светило увидело лишь унылую картину заброшенного кладбища.
***
На следующую ночь три мертвяка уже сидели в засаде, едва только день полностью растворился за горизонтом. А чтобы ненароком не спугнуть незваных гостей Прокопыч с Ильей сноровисто закопали последнее пристанище дамы лопатой, забытой кем-то из могильщиков.
В полночь у прогнившей насквозь ограды остановился черный автомобиль, двое мужчин вытащили из багажника завернутое в пленку тело и, не раздумывая, направились прямо к могиле аптекарши.
Крякнув для начала и поплевав на ладони, пришлые начали раскидывать землю в разные стороны, пока лопата одного из них не ткнулась в прогнившую крышку гроба.
– Ну и хватит, Серый, – сказал Димон, – кто тут ее искать станет. Кидаем груз, закапываем и сваливаем.
Принесенное тело стукнулось о гроб аптекарши с глухим звуком, Мария Климентьевна в ужасе зажала фалангами рот. Прокопыч с Ильей, не сговариваясь, выскочили из своих укрытий и угрожающе двинулись в сторону мерзавцев. Художник, сохранивший остатки мягких тканей, размахивал руками с ошметками сгнившей плоти, а извозчик гремел костями и утробно ухал.
Два тела мягко осели на землю, а Мария Климентьевна бросилась к своей могиле. Шустро развязала веревку и явила на свет Луны молодую блондинистую красавицу. Художник, узрев подобное великолепие, опустился на колени и благоговейно проговорил:
– Мадонна. Как есть Мадонна.
Безвинно убиенная открыла глаза, обвела взглядом новое жилище и простонала:
– Дима, за что?!
Мертвяки переглянулись непонимающе и все трое пожали плечами.
Девица села на крышке гроба, хлопая рекордно длинными ресницами, присмотрелась к окружающей компании и наивно спросила:
– А вы кто такие?
– Видать, сильно ее по маковке-то шандарахнуло, – задумчиво протянул Прокопыч, – память вчистую отшибло. Помню, Зорька моя гнедая меня также по затылку отоварила, бесовка.
– От вас, кобелей, иного и не ожидать, – заносчиво сказала аптекарша.
– Тише, – умоляюще попросил художник, – как вы можете ругаться, когда здесь такая красота.
Новоприбывшая тем временем сидела смирно, опустив очи долу, и в разговоре никакого участия не принимала. Пока за спиной извозчика не начали очухиваться два незадачливых могильщика.
Первым заворочался тот самый Димон. Приподнялся на земле, покрытой многими слоями пожухлых листьев, помотал головой и ткнул в бок своего соседа.
– Серый, а это чего сейчас было?
Серый разом очнулся, нащупал дрожащей рукой фонарик, и…
Отчаянный крик из двух испуганных человеческих глоток расколол над Старо-Комаринским кладбищем вековую тишину. Казалось, даже небо вздрогнуло темно-сизыми облаками, а Луна, поморщившись от эха в кратерах, спряталась за тучу.
_ Валим, Димон! – что есть мочи заорал Серый, вскакивая на четвереньки, ровно собака, и пытаясь на них же убежать от голливудского кошмара наяву.
Фонарик вывалился у него из рук, сделал эффектное сальто в воздухе и свалился на землю, освещая кладбище беспощадным электричеством. В свете которого Димон и узрел ясные глаза своей несчастной жертвы.
– Свят-свят-свят, – забормотал он, отползая на заднице к ближайшей могиле.
Непослушной рукой надыбал позади себя деревянный крест, одним отчаянным движением выдрал его из земли и выставил впереди себя оберегом.
– Отче наш и все святые, небеса обетованные и херувимы.
В голову его больше ничего путного не приходило.
Из оскверненной могилы высунулась костлявая рука, погрозила вандалу длинным пальцем¸ и голос, идущий из-под земли, строго произнес:
– А ну, положь, где взял, паразит. Развелось супостатов, хоть лопатами собирай. Именем Государя Императора ты арестован!
– И шо вы все кричите? – проговорили из темноты голосом, полным библейской тоски. – При жизни таки не накричались?
Сознание Димона дало сбой. Он бросил умыканный крест прямо на обворованную могилу, вцепился в волосы и заорал воплем раненного лося. Рука прижизненного монархиста чувствительно шлепнула его по спине, это придало преступнику ускорения. Он вскочил, словно распрямленная пружина, и спринтерски рванул от этого страшного места, обгоняя подельника на поворотах.
Кладбище затихло. Из поруганной могилы вылез императорский полицейский Павел Васильевич Обрядов. В свое время его боялась вся городская шпана, которую он, не церемонясь, таскал за уши на рынках. И погиб Павел Семенович геройски: вытаскивая из ледяной реки несчастного бездомного пса. За какие такие заслуги его похоронили на Старо-Комаринском, ответа никто не знал. Зато хоронили с почестями.
А в свет бесхозного фонарика мягко вступил закопанный раввин ближайшей синагоги, разрушенной во время всеобщей борьбы с мракобесием. Семен Абрамович защищал свое пристанище истинно по-библейски: сложив руки на груди и грозя налетчикам всеми казнями египетскими. Пока одиночный выстрел из нагана не пронзил его верующее сердце, прекратив земное существование. Похоронили ребе в черной шляпе с пейсами вместо савана, закопав без гроба, прямо в сырую землю.
– Ваши документы, гражданка, – строго произнес городовой, нацеливаясь пальцем на свеже-завезенную девицу.
– Слышь, ты, урядник, – ответил за нее Прокопыч, – не на службе, чай. Кончилось твое время, веди себя прилично.
– Таки давайте будем все вести себя прилично, шо нам стоит? – тут же радушно предложил Семен Абрамович.
– А вас, жидов, вообще, никто не спрашивает, – привычно огрызнулся извозчик, – всю Россию продали, черти пейсанутые.
– Шо? Опять? – искренне обиделся ребе. – И вот стоило почти сто лет лежать в могиле, наживая геморрой и простату, чтобы тебя заново оскорбляли за каждым углом?
Авангардный художник, влюбившийся махом и навсегда, неожиданно подскочил с колен и громко заявил:
– Я напишу ее портрет. Это будет мое наследие миру.
Мария Климентьевна, молчавшая до последнего, не выдержала. И если до этого она безуспешно пыталась привести в чувство излишне скромную девицу, то сейчас попросту поднялась, уперев руки в боки, и двинулась на спорщиков, покачивая полами на шляпе.
– А ну геть, – прикрикнула она, – разбакланились тут, словно макаки на вокзале.
Прокопыч удивленно обернулся к аптекарше и уважительно цыкнул через дырку в верхней челюсти.
Семен Абрамович еще хотел что-то сказать, подаваясь вперед нетленными пейсами, но свободная женщина Мария Климентьевна так взглянула на него пустыми глазницами, что все невысказанные вопросы быстро затолкались обратно в еврейскую черепушку.
– На повестке два вопроса. – Командирским голосом начала вещать неупокоенная феминистка первой волны. – Где мы будем ее хоронить? Это раз. И два – что нам делать дальше?
Отчаянно краснея остатками кожи на лице, вперед выступил художник:
– Можно у меня. Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Это же моя Муза. Моя Мадонна, которую я искал всю жизнь.
– Чёй-то у тебя? – визгливым тоном тут же вскинулся Прокопыч. – У тебя, поди, сыро и черви вовсю буянят. Ты ж до конца не перегнил ишшо. Записывай ее ко мне, начальница. У меня сухо, прохладно и места вдоволь.
– Я так понимаю, шо евреи опять мимо кассы? – мягко вклинился раввин. – Вам мало того, шо мы сорок лет бродили в пустыне?
– Во всем должен быть закон, – громогласно объявил Обрядов, – именем Государя Императора я забираю нарушительницу на свою жилплощадь для проведения следственных действий.
Извозчик пошел в наступление, загремев костями и затопав ногами:
– Каких-таких действий, морда твоя полицейская? Всю жисть на трудовом народе кормились, на горбах наших жили, кровушку нашу пили, и здесь от вас покоя нет православному люду.
– А ну цыц, – загрохотала ошалевшая поначалу аптекарша, – самцы сколиознутые. Ишь, разлакомились на бесплатное, ровно коты на сметанку. У меня девица поживет пока. Пока домишко ей не сподобим.
Идеологический спор прервали первые лучи заспанного Солнца. Мария Климентьевна живо открыла крышку гроба, запихала туда невменяемую гостью, сама пристроилась рядом на бочок. Остальные четверо быстро нырнули по своим могилам, пока просыпающаяся звезда не сожгла их в труху раньше срока.
На горизонте занимался новый день.
Автор публикации
