В тот день у него так ничего и не вышло. Лиам метался по своей маленькой, заваленной холстами и картонками, конурке в студенческом общежитии, как капуцин в клетке. Он подходил к мольберту, долго и пристально смотрел на набросок, грыз ногти опять отходил.
Лиам страстно желал добиться успеха как живописец. Но пока, у него не выходило избежать подражательства одному, другому, третьему… Он то стремился запечатлеть природу материи точнее чем она есть, отказавшись от конвенций, регулирующих цвет и перспективу. То преследовал асимметричные формы, подчёркивая их двумерные поверхности, устраняя линейную перспективу и отказываясь от трёхмерного моделирования. То привносил в свои работы кричащую яркость, добавляя в свои тени ряд тонов, и готовя холсты со светлыми грунтовками вместо тёмных оснований. Затем бросался в другую крайность, пытаясь уйти от цвета вообще в мрачную монохромную аллегоричность, в запутанно выстроенные текстуры, в оттенки только синего и сине-зелёного, лишь изредка согреваемыми другими цветами. Он разбивал предметы на части, чтобы представить из в абстрактном виде. Он использовал широкий штрих, узкий, жирный, разнообразное давление кисти, густой набрызг, аэробраш. Импрессионизм, кубизм, абстракционизм, еще десятка разных измов. Лиан, казалось, перепробовал все.
Он все искал и искал своего, уникального пути, своей единственно возможной цветовой гаммы, и это стало его наказанием, его мукой, его кошмаром. И вот тут, вконец измученный, придя к реализации тщетности своих усилий, его привлек к себе кошмар, не как слово выражающее его внутреннее состояние постоянного поиска, а внешний более простой и понятный всем кошмар. Кошмар насилия, угрозы убийства, и физических мучений.
На время эта реализация его успокоила, он горячо ухватился за неё, усмехаясь внутренне над оксюморонностью такого успокоения. Он подходил к этой теме осторожно, почти благоговейно, боясь спугнуть радостное чувство редкостной находки, его собственного уникального видения.
Но укрепившись в этом видении, словно вставив сопло бензинового шланга в машинное отверстие, Лиам встретился с другой проблемой. Цветовая гамма, которую можно было использовать для убийства стояла перед его внутренним взором, но вот создать её в реальности не получалось. Целыми днями он исследовал существующие изображения кошмаров, фотографии убийств, пыток и увечий, найти соответствие внутреннему видению с правильным освещением и, требуемой цветовой гаммой. Казалось, все было просто, но добиться этой простоты на холсте не получалось, и именно это теперь стало его тревожить. Виденное внутренним взором было одно, но вот перенесение из области внутревидения в конкретный материал, было совсем другим, и лихие наскоки из существующих уже измов здесь не проходили.
Со временем кошмар принял определенную конкретную форму. Это было убийство красивой элегантно одетой женщины, распластанной на неопределенной поверхности и истекающей кровью. Лицо её и фигура были расплывчатыми, как тени нескольких разноудаленных предметов на плоскую поверхность. Тем не менее Лиаму виделся застывший взгляд, полный скорби и страха, молящий о пощаде и помощи. Он словно видел эту сцену изнутри зеркала, где все было перевернуто, даже убийство, хотя перевернутость самого убийства не складывалось ни в какое логическое объяснение, и только поддавалось ощущению.
Это воображаемое убийство внедрилось в его мысли отвратительным, но горячо желаемым, как брачная ночь, кошмаром. Оно стало наваждением, кажущимся реальностью сном, хаотической смесью образов и ощущений, пропитанных страхом.
При этом его физическое местонахождение, будь он в своей комнате, в кафе, или на университетской лекции, уже не имело значения. Ушедший глубоко в себя и сконцентрированный на своей задаче, Лиам слабо ощущал присутствие своей органической оболочки на лекции в университете, которая была только носителем его измученного сознания. Он почти не слушал профессора, чей назойливые воздушные реверберации слышались как жужжание.
– Лиам, да, да, я к вам обращаюсь, молодой человек, – сказал профессор, после того как Лиам, выйдя из транса вопросительно показывал на себя пальцем, словно стараясь удостовериться, что профессор обратился именно к нему. – Вы, по моему, совсем не обращаете внимания на то, что я говорю.
– Извините, профессор.
– Вы, вообще слышали о чем идет речь?
– Нет, простите.
– А как вы рассчитываете в чем-то разобраться, если на лекции у вас все идет мимо ушей?
– Я как раз и обдумывал в ваши слова о том, что художник должен «кричать» с полотна каждым своим мазком.
– Это верно. Как же можно передать свои эмоции на холсте, если вы не увлечены тем, чем вы занимаетесь?
Взгляд Лиама был потерянным.
– Меня мучает взгляд из другого мира. Оттуда на меня смотрит женщина и её взгляд взывает о помощи.
– Зайдите в мой офис после лекции. То, о чем вы говорите, требует более частной обстановки. А сейчас, пожалуйста напрягитесь, спуститесь с Олимпа на грешную землю, и слушайте то, что я – мизерный слуга Аполлона, пытаюсь вдолбить в ваши головы.
Позднее, встретив Лиама в своем офисе, профессор сказал:
– Вы, молодой человек, в погоне за темной музой. Вы сами – инициатор этой погони или муза вас зацепила?
– О чем вы, профессор?
– К вам это видение пришло во время сна или вы сами это вообразили?
– Сам не пойму когда мне это пригрезилось. Но это какой-то навязчивый кошмар. Я вижу красивую женщину. Её вроде как убили. Но она выглядит живой и в то-же время мертвой. Она лежит на поверхности чего-то, но не могу понять чего. Я чувствую, что она просит помощи, но я не знаю, как ей помочь. Я хочу вырваться из этого полукошмара полусна, но он меня не отпускает. И мне страшно за неё и как-то, вообще, всепроникающе страшно.
Мне приходится все время бороться за моё присутствие вне кошмара. В то же время я чувствую, что эта женщина – моя муза. Она манит меня, хотя и не имеет окончательной формы. Я помню только её застывший взгляд и кровь, струящуюся как тёмная лоза.
– А вам все время страшно или только во время сна?
– Больше во время сна, но я этим всем просто одержим. Как написать то, чего я боюсь, когда даже страх принадлежит той, другой реальности? Как мне написать о том, чего я никогда на самом деле не видел, о том что опутывает меня во время сна, неопределенность, которая отталкивает и вместе с тем привлекает. Через меня словно проходит эта истории, сотканная в другом мире, и будто ввинченная в мой мозг.
– Да… это то, что в античности называли «темной музой».
***
Лиам боялся уснуть, отдав тем самым кошмару контроль над своим существованием. Постоянная борьба с самим собой и недостаток сна сделали его раздражительным, неспособным сконцентрироваться. Он чувствовал, что вот-вот произойдет нечто ужасное. Придя в свою комнату в студенческом общежитии, он упал на кровать, и почти мгновенно часть его сознания, воспринимающая действительность, была подавлена. Где-то на его периферии Лиам понимал, что сейчас находится внутри кошмара, но он не в силах был посвятить этому осознанию большую часть своей умственной энергии.
Внутри кошмара Лиам видел все с удивительной ясностью. Окостеневший от ужаса, он в, то же время, осознавал, что здесь, у него появилась новая способность. Если бодрствуя, он видел женщину живой и мёртвой одновременно, как будто все время совершения убийства скомкалось в точку, то теперь это событие развернулась по временной оси, и он мог наблюдать за убийством, как будто оно было сюжетом фильма.
Поверхность, на которой лежала женщина, кажущаяся в течение дня неопределенной, теперь стала ясной, и оказалась полом в художественной студии, где он и остальные студенты писали с натуры. Он также узнал женщину. Это была натурщица, позировавшая несколько раз у них в студии. Она была образцом красоты и идеальных классических пропорций. Лиам вспомнил, как он был заворожен ее красотой, и как мужчина, и как художник.
Он также вспомнил, что тогда поспорил с профессором по поводу того, как эта красота должна быть изображена на полотне. Профессор ссылался на старые проверенные методы, разработанные гениальными живописцами прошлого, обсуждал и сравнил преимущества и недостатки итальянской, голландской и испанской живописных школ изображения обнаженных тел. Лиам, однако, чувствовал, что этот подход подавляет как творчество в целом, так и его творчество в частности потому, что каждый из обсуждаемых живописцев прошлого не просто использовал наработки предыдущих художников, а открывал свой собственный путь в искусстве.
Он вспомнил, как тогда крикнул:
– Надо дать музе взлететь! А вы … вы протыкаете её иголкой, сливаете кровь и опрыскиваете нафталином, как будто это бабочка для коллекции!
В тот день прибежали охранники и удерживали разбушевавшегося Лиама, пока не прибыли полицейские, и надели на него наручники. Тогда профессор встал на его защиту:
– Послушайте, Лиам не преступник, – пояснил он прибывшему сотруднику полиции и врачам скорой помощи, – а талантливый студент, художник ну и, конечно, очень впечатлительный человек. Просто дайте ему успокоительное и положите в постель.
Сцена промелькнула в сознании Лиама за доли секунды. Тем не менее это была лишь побочная ветвь памяти. Страшная сцена убийства занимала основную часть его эмоционального бытия.
Внутренним взором Лиам увидел, как после того, как его увезли из класса, стало происходить реальное убийство. По команде профессора студенты набросились на бедную женщину, схватили ее и удерживали, пока профессор вынимал скальпель из своего внутреннего кармана. Это был тот же скальпель, который профессор использовал для соскребания краски с поверхности полотна. Женщина кричала. Её прекрасные глаза были полны ужаса. Быстро, и с профессиональной точностью, профессор пригнулся к ней, сделал на её шее небольшой разрез поперек сонной артерии. Кровь брызнула фонтаном, а потом еще некоторое время капала, образовав на полу лужу. Голова женщины безжизненно склонилась в сторону; в ее глазах застыла мольба о помощи.
– Теперь несите нафталин! – приказал профессор металлическим голосом, – Нам нужно добавить ее в нашу коллекцию, чтобы все будущие студенты знали, как обуздывать музу.
Эти слова и понятия, лежавшие в их основе, были настолько враждебны Лиаму, что они наполнили его праведным гневом, который преодолел страх. Усилием воли, внутри кошмара, он вбросил себя во время, предшествующее спору с профессором и последующим убийством.
Он думал, что спасти жизнь своей музы, более того, жизнь реального человека, несомненно, будет правильным поступком. Он не знал как он это сделает, но решимость придавала ему силы.
– Если не ты, то кто? – говорил он себе – То кто?
Как ангел правосудия, он ворвался в арт-студию прямо перед тем, как профессор собирался вонзить скальпель в горло невинной жертвы, бросился к профессору, и вырвал скальпель из его рук. А когда профессор попытался сопротивляться, случайным движением, резанул его скальпелем по горлу. Профессор упал прямо на лежащую на полу натурщицу и залил её кровью. Девушка закричала. Лицо её было полно ужаса.
– Улетай, будь свободна! – вскричал Лиам музе, бросив ненужный больше скальпель, в то время как прибежавшие на шум охранники, скрутили ему руки.
На следующий день все местные газеты написали об очередном убийстве.
“На этот раз убийство произошла в известном художественном колледже. Профессор живописи был смертельно ранен в шею, и умер до того как приехали парамедики.
Убийцу опознали как двадцатидвухлетнего студента Лиама Ньюкасла. Он содержится под стражей в камере предварительного заключения. Истинные мотивы преступления пока неизвестны. Допрошенная натурщица отрицает какую-то связь с убийцей. Подсудимый вину не признал, и сейчас проходит психологическую экспертизу, устанавливающую его вменяемость. Подсудимый подозревается в шизофрении. Криминалисты-психологи проводят множественные тесты, в том числе Тест памяти Маллинга…”
Автор публикации
